Искусство слышать стук сердца

5

Мама уже ждала меня. Мы договорились встретиться в половине второго в ресторане «Сан-Амбреус» на Мэдисон-авеню. Я пришла на десять минут раньше и застала маму на ее обычном субботнем месте. С красного плюшевого диванчика просматривался весь небольшой зал ресторана, включая капучино-бар. В ожидании меня она заказала бокал белого вина и успела почти весь его выпить. Мама и ее подруги обожали этот ресторан, открывшийся двенадцать лет назад. Им нравились щеголеватые официанты в черных смокингах и подчеркнутое внимание владельца. Паоло (так его звали) приветствовал дам поистине королевским жестом, после чего каждой целовал руку, словно они бывали у него раз в несколько лет. На самом деле мама с приятельницами собирались здесь два-три раза в неделю. Зимой они обсуждали устройство благотворительных балов, а летом ругали автомобильные пробки на Лонг-Айленде, мешавшие добираться до их любимых мест отдыха.

В «Сан-Амбреусе» мама всегда сама выбирала блюда для меня. Это был ритуал. Себе она заказала помидоры с моцареллой, а мне – тарелку салата.

Мама рассказывала о предстоящем благотворительном бале, устраиваемом Обществом защиты животных, попечительницей которого она была. Потом заговорила о выставке картин Фрэнсиса Бэкона[4] в Музее современного искусства. Картины ей жутко не понравились. Я рассеянно кивала, почти не слушая.

Я нервничала. Как она отнесется к моему замыслу?

– Да, мама. В понедельник утром я уезжаю.

Сколько трусости было в моем голосе!

– И куда? – спросила она.

– В Бирму.

– Не смеши меня, – сказала мама, не поднимая головы от тарелки.

Я поморщилась и напомнила себе, что давно уже сама распоряжаюсь своей жизнью. Но прежний стереотип не исчез. Одной такой фразой она могла подрезать любое мое начинание. Я глотнула минеральной воды и заставила себя взглянуть на мать глазами взрослого человека. Она снова стала носить стрижки, а седину красила в темный блонд. Короткие волосы молодили ее, одновременно добавляя жесткости лицу. Острый нос с годами стал еще острее. Верхняя губа почти исчезла, а уголки рта клонились книзу, добавляя выражению лица оттенок горечи. Синие глаза утратили былой блеск, который мне так нравился в детстве. Но была ли вся причина в возрасте, или передо мной сидела женщина, которую не любили? По крайней мере, любили не так, как ей хотелось.

Неужели мама знала о Ми Ми и скрывала это от нас с братом? Должна ли я сейчас рассказать ей о найденном письме? Она дожевывала ломтик помидора с сыром и буравила меня взглядом, который мог означать что угодно, и я, как в детстве, съежилась.

– Надолго едешь? – спросила она.

– Пока не знаю.

– А твоя работа? Ты же говорила, что у тебя в Вашингтоне дел невпроворот.

– Думаю, за две недели ничего страшного не случится.

– Ты никак спятила? Рискуешь карьерой – и, спрашивается, ради чего?

Я ждала этого вопроса и боялась его, поскольку не знала, что ответить. Неотправленное письмо к Ми Ми было написано сорок лет назад. Вряд ли оно имело отношение к исчезновению отца. Я понятия не имела, кто эта женщина, откуда она и какую роль играла в его жизни. Наконец, я не знала, жива ли Ми Ми. Всего-навсего имя и старый адрес бирманской деревушки, местонахождение которой тоже было для меня загадкой. Я не считала себя импульсивным человеком и доверяла интеллекту больше, чем душевным порывам.

И все же я должна была отправиться в Бирму и разыскать это место. Меня влекла неведомая сила, сопротивляться которой я не могла. Мое рациональное мышление капитулировало перед нею. Впервые в жизни я перестала уповать на один лишь разум.

– И что же ты рассчитываешь там найти? – послышался голос матери.

– Правду.

Мой ответ должен был прозвучать утверждением, но он сам больше напоминал вопрос.

– Значит, правду. Правду, – повторила она. – Чью? Его? Твою? Свою я могу высказать в трех фразах, если тебе будет угодно меня выслушать.

Сколько горечи в ее голосе. Услышь я подобную речь в телефонной трубке, решила бы, что со мной говорит старуха. Я даже не представляла, какую боль она годами носила в себе. Мы ни разу не обсуждали ни ее брак с папой, ни ту знаменательную фразу: «Твой отец бросил меня задолго до своего исчезновения».

– Я хочу узнать, что же произошло с моим отцом. Понимаешь?

– А что тебе это даст четыре года спустя?

– Быть может, он до сих пор жив.

– И что? Неужели ты думаешь, что если бы он хотел связаться с нами, то не нашел бы возможности позвонить или написать?

Увидев, что я застигнута врасплох, мама продолжила наступление:

– Никак тебе в детектива поиграть захотелось? Оставь это полицейским. Если ты что-то нашла в отцовском хламе, почему бы тебе не передать находку Лауриа? Позвони ему. Представляю, как он обрадуется.

Я уже думала об этом сегодня. Заказав билет, часа два просидела в кресле, разглядывая город. И вдруг весь мой замысел показался мне верхом нелепости. В какую авантюру я собираюсь впутаться? Я что, девчонка-подросток, потерявшая голову от любви и готовая отправиться за ней на край света? Если я в восемнадцать не страдала порывистостью, почему должна терять рассудок в двадцать семь? Достаточно было пролистать мой блокнот, чтобы убедиться в абсурдности «бирманской авантюры». Фирма, в которой я работала, выстраивала солидный фундамент для слияния двух крупных телекоммуникационных корпораций. Нам предстояли весьма серьезные переговоры с чиновниками Федеральной комиссии по торговле в Вашингтоне, а еще через несколько недель – в Финиксе и Остине.

Каким боком вписывалась неведомая Ми Ми в мой плотный деловой график?

Я решила позвонить Лауриа, рассказать о находке и спросить совета.

– Лауриа слушает, – раздался в трубке знакомый голос.

Этого хватило. Оценивающий тон, фальшивая сердечность, показной интерес. Подобных уловок мне хватало на работе. Я тоже ими грешила, когда нужно было чего-то добиться от других. Но сейчас речь шла не о слиянии корпораций. Услышав голос Лауриа, я сразу поняла, что ничего не расскажу ему о Ми Ми. Я представила, как лощеный следователь будет вертеть в руках отцовское письмо, вчитываясь в каждое слово, и поморщилась. Какие бы загадки ни скрывались в том послании, Лауриа они не касаются. Это недоступно его пониманию. Он все бесповоротно разрушит и даже не заметит.

Я вдруг поняла: отец доверил мне тайну, сокровище, кусочек своего сердца, раскрыл передо мной душу. Все это предназначалось только для меня, и я не вправе предавать отца.

– Здравствуйте. Это Джулия Вин. Решила позвонить вам и узнать, нет ли каких-нибудь новостей, – соврала я, злясь на себя.

– Новостей? Разве что вы мне о них расскажете.

– Я? Откуда у меня могут быть новости?

– Тогда зачем вы звоните? Мы, кажется, договорились: если появится что-то новое, я сам вам позвоню.

Я попрощалась и повесила трубку.

– Так что ты хочешь знать? – спросила мама.

– Правду.

Она медленно положила нож и вилку, обтерла салфеткой губы и глотнула вина.

– Вот тебе правда: твой отец предал меня. Не один раз и не два. Он предавал меня каждый час, каждый день. Это продолжалось все тридцать пять лет нашей совместной жизни. Ты, наверное, подумала о любовницах, которые тайно сопровождали отца в поездках и с которыми он проводил вечера, якобы задерживаясь на работе. По правде говоря, я даже не знаю, были ли у него такие интрижки. Меня волновало не это. Он предавал меня лживыми обещаниями. Он обещал мне себя – ведь это и есть основа брака. Ради меня он принял католичество. На брачной церемонии вслед за священником повторял слова клятвы, обещая быть со мной «в радости и в горе». Но это были только слова, в которые он не вкладывал душу. Его вера была притворством и любовь ко мне – тоже. Поверь, Джулия: твой отец никогда не отдавал мне всего себя. Даже в лучшие времена.

Она сделала еще несколько глотков.

– Думаешь, я действительно никогда не расспрашивала его о прошлом? Считаешь, меня не интересовали пресловутые двадцать лет его жизни? Когда я спросила в первый раз, он наградил меня кротким, понимающим взглядом… тогда я еще не научилась противиться этому взгляду. Он пообещал, что однажды расскажет мне все. Это было еще до нашей свадьбы, и я поверила ему. Потом мы поженились. Я несколько раз спрашивала, когда же настанет это «однажды». И больше не верила его обещаниям, плакала, устраивала сцены и угрожала разводом. Говорила, что уеду к родителям и не вернусь до тех пор, пока он не перестанет делать тайну из своего прошлого. А он лишь повторял, что любит меня, и невинным тоном спрашивал: «Разве тебе этого недостаточно?» Но как можно говорить о любви и одновременно что-то таить от того, кого любишь?

Вскоре после твоего рождения я нашла в одной из его книг старое письмо. Твой отец написал его сразу после нашей свадьбы, любовное послание к какой-то бирманке. Он хотел все мне объяснить, но я уже не желала слушать. Может, тебя удивит, но для исповеди надо точно выбирать время, иначе она теряет всякую ценность. Если признание обрушивается на нас слишком рано, оно выбивает из колеи, подминает под себя. Мы еще не созрели, чтобы выслушать это откровение. А если оно запаздывает, нам становится все равно. Недоверие и разочарование возвели крепкую стену, и признанию уже ее не разрушить. Слова, сказанные не вовремя, не сближают, а еще больше отдаляют супругов. В моем случае было слишком поздно. Меня уже не интересовали рассказы твоего отца о его прежних возлюбленных. Его откровения лишь углубили бы мои душевные раны. Близости, о которой я мечтала, не было и уже не могло быть. На этот раз я не плакала и не устраивала сцен. Просто сказала: «Если я найду хотя бы еще одно такое письмо, то не стану разбираться, какой оно давности. Просто уйду от тебя, и ты никогда не увидишь ни меня, ни детей…» Угроза подействовала. Больше я не находила никаких писем, хотя раз в две недели внимательно просматривала его вещи.

Мама допила вино и заказала еще. Я попыталась взять ее за руку, но она выдернула ладонь и покачала головой. Похоже, и мой жест сочувствия намного запоздал.

Официант принес новый бокал. Мама отхлебнула и продолжила грустный рассказ:

– Я напряженно думала: как мне защититься? Как заставить его заплатить за боль, которую он мне причинил? И тогда я решила: раз у него есть тайны, у меня они тоже появятся. Я все меньше и меньше делилась с ним, держа мысли и чувства при себе. А он и не спрашивал. Считал: если мне захочется поговорить по душам, я это сделаю без лишних просьб. Иногда я все же рассказывала ему о чем-то важном, но не о самом главном. Так мы и жили в параллельных мирах, пока он не исчез. У меня на языке давно вертелся вопрос:

– Мама, но, если ты еще до свадьбы столкнулась с отцовской скрытностью, стоило ли выходить за него замуж?

– Он меня очаровал. Когда мы встретились, я была молоденькой наивной дурехой, которой не исполнилось и двадцати двух лет. Мы познакомились на дне рождения у моей подруги. Я и сейчас помню, как он вошел: высокий, худощавый. Мне понравились его полные губы, которые всегда слегка улыбались. Он был таким обаятельным! Женщины его просто обожали, хотя он и держался на вежливой дистанции. Возможно, твой отец не понимал силы своего очарования. Все мои подруги мечтали закрутить с ним роман. Сильный нос, высокий лоб, узкие скулы. Красавец-отшельник. Меня тянуло к нему как магнитом. Он тогда носил круглые очки в черной оправе, и они лишь подчеркивали его красивые глаза. Каждое его движение дышало легкостью и изяществом. Прибавь к этому красивый голос. Как сейчас говорят, его аура располагала к себе людей. Даже на моих родителей он произвел благоприятное впечатление. О таком зяте можно было только мечтать: умный, образованный, с безукоризненными манерами, уверен в себе, но без малейших следов тщеславия и заносчивости. Тем не менее существовала одна причина, заставлявшая их рьяно противиться моему браку. Думаю, даже на смертном одре твои дедушка и бабушка не простят мне, что я вышла замуж за «цветного». Я тогда в первый и последний раз по-настоящему взбунтовалась против их воли. Всего однажды «выбилась из рамок» и теперь всю жизнь расплачиваюсь.

Она глубоко вздохнула. В это время официант принес тарелку с дымящимся ризотто, но мама даже не притронулась к любимому блюду.

– Конечно, если тебе так хочется, лети в Бирму, – уставшим голосом сказала она. – Когда вернешься, я не задам ни одного вопроса. И твоих рассказов не стану слушать. Что бы ты там ни нашла, меня это уже не интересует.

У подъезда стояло такси, готовое отвезти меня в аэропорт. Утро вновь было холодным и ясным. Водитель прохаживался около машины и курил. Консьерж вынес мой чемодан и засунул его в багажник, а когда я уже собиралась сесть в машину, он подал мне письмо. Оно пришло не по почте. Консьерж сказал, что полчаса назад его принесла пожилая дама и попросила отдать мне. Я взглянула на конверт, подписанный маминой рукой. Почему она не поднялась наверх или не подождала меня внизу?

Такси тронулось. Когда водитель свернул со Второй авеню в туннель Мидтаун, я вскрыла конверт.

Моя дорогая Джулия!

Ты прочтешь эти строки на пути в Бирму – родину твоего отца. Что бы ты ни искала там, надеюсь, поиски будут успешными.

Я решила написать, поскольку у меня не шел из головы наш разговор в «Сан-Амбреусе». Я могла бы сказать тебе все это еще вчера, когда ты мне позвонила, чтобы попрощаться. Но о таких вещах трудно говорить по телефону.

Помнишь, как я отнеслась к твоему намерению отправиться в Бирму? Сама не знаю, почему меня это так задело. Возможно, во мне поднялась вся горечь, вся обида на неудачный брак, который тем не менее длился почти тридцать пять лет. Да, брак с твоим отцом был громадной ошибкой для нас обоих, хотя мы ни разу не признали это вслух. Может, я испугалась, что ты встанешь на его сторону и начнешь во всем винить меня? Прости меня за эти мысли.

Дома я снова и снова возвращалась к нашему разговору и к твоему желанию узнать правду. Помнишь, ты спросила, зачем я вышла за твоего отца замуж, если мне не нравилась его скрытность? Я отговорилась молодостью и глупостью. В тот момент у меня просто не было сил сказать тебе то, что ты имеешь право знать. Пусть и с опозданием, но я делаю это сейчас.

Твой отец не хотел на мне жениться. Между днем, когда я впервые завела разговор о свадьбе, и собственно церемонией прошло два года. Я делала все, чтобы завоевать его сердце. Поначалу он говорил, что мы мало знакомы и нам нужно получше узнать друг друга. Потом появилась другая отговорка: мы еще слишком молоды и незачем торопиться. Незадолго до свадьбы он предупредил меня, что, скорее всего, не сможет оправдать моих ожиданий и любить меня так, как бы мне хотелось. Я считала его слова обычными мужскими глупостями и не прислушивалась к ним. Я не верила ему. Все это лишь подхлестывало и укрепляло мою решимость выйти за него. Я хотела видеть своим мужем только его и никого другого. В первые месяцы нашего знакомства у меня закралось подозрение: не осталась ли у него в Бирме жена? Но он клялся, что холост, не вдаваясь, однако, ни в какие подробности своего прошлого. Впрочем, меня они тогда и не волновали. Я была уверена: в конце концов он не сможет сопротивляться моей любви. Бирма – она далеко, а я – рядом. Даже если у него там кто-то и остался, он засыпал и просыпался рядом со мной. Я хотела завоевать его. Что двигало мною? Тщеславное желание во что бы то ни стало добиться своего? Или это был бунт благовоспитанной девочки из обеспеченной семьи? Я восставала против мира моего отца, а лучшего вызова, чем брак с «цветным», невозможно придумать.

Много лет я искала ответ, но так и не нашла. Возможно, мною двигало сразу несколько причин. Потом я поняла, что мечтала о невозможном. Мне никогда не изменить этого человека и не сделать его тем, о ком я мечтала. Но, увы, было слишком поздно. Поначалу мы оставались вместе ради тебя с братом. Потом… потом у нас не хватило мужества расстаться. Во всяком случае, у меня. Что удерживало твоего отца, я не знаю.

Наверное, теперь уже и не узнаю.

Мне хотелось сообщить тебе все это в самом начале твоих поисков.

Береги себя, и да хранит тебя Бог.

6

Я безумно устала. Не могла пошевелить ни рукой, ни ногой, но и сон не шел. Я просыпалась, едва задремав, и на меня тут же набрасывался ворох вопросов. Казалось, кто-то безостановочно выкрикивает их мне в уши. Так продолжалось всю ночь. Я резко вскакивала и смотрела на зеленые цифры дорожного будильника. Половина третьего… Десять минут четвертого… Без двадцати четыре.

Утро желанного облегчения не принесло. Я ворочалась с боку на бок или лежала на спине, уставившись в потолок. Меня мутило. Отчаянно болела голова, а сердце колотилось так, будто кто-то давил мне на грудь. В подобное состояние я впадала накануне важных совещаний или переговоров в Нью-Йорке.

В открытое окно дул легкий ветер, принося с собой утреннюю прохладу и совершенно незнакомые запахи.

Рассвело. Я встала, подошла к окну. Небо было синим, без единого облачка. Солнце пока еще пряталось за горами. На лужайке перед гостиницей росли деревья, цветы и цветущие кустарники. Открывшийся пейзаж вполне мог сойти за иллюстрацию к книжке сказок. Здешние краски были сильнее и первозданнее, в Америке я подобных не видела. Мне сразу вспомнились фантасмагорические картины Баския. Даже обычные маки поражали насыщенностью красного. Они словно светились изнутри.