Американский психопат

– Бог мой, Прайс, приди в себя, – ноет Макдермотт. – Что с тобой? Девки – очень клевые.

– Ага. Если говоришь на фарси, – отвечает Прайс, протягивая Макдермотту два питейных талона, словно для того, чтобы тот умилостивился.

– Что?! – говорит Ван Паттен. – В них вообще не было ничего испанского.

– Знаешь, Прайс, если ты хочешь поебаться, тебе придется изменить свой подход, – замечает Макдермотт.

– Кто это мне говорит о ебле? – спрашивает Крейга Прайс. – Ты? Ты, которого недавно ублажили рукой?

– Твои взгляды – просто труба, Прайс, – говорит Крейг.

– Слушай, неужели ты думаешь, что когда я намерен заполучить пизду, то веду себя так же, как с вами? – с вызовом говорит Прайс.

– Да! – в один голос отвечают Ван Паттен и Макдермотт.

– Знаете, ребята, – вмешиваюсь я, – все-таки когда хочешь потрахаться, то можешь вести себя по-другому. Надеюсь, Макдермотт, эта идея не помешает тебе сохранить девственность. – Я прибавляю шаг, пытаясь держаться вместе с Тимом.

– Да, но это не объясняет, почему Тим ведет себя как полный кретин, – говорит Макдермотт, стараясь догнать меня.

– Как будто этим девкам не все равно, – фыркает Прайс. – Поверь мне, когда я им сообщу размер своего годового дохода, мое поведение будет мало что значить.

– Ну и как же ты преподнесешь эту пикантную информацию? – спрашивает Ван Паттен. – Скажешь: «Вот бутылка „Короны“, кстати, я делаю сто восемьдесят штук в год, а какой твой знак зодиака?»

– Сто девяносто, – поправляет его Прайс. – Да, именно так. Здесь хорошие манеры интересуют девушек меньше всего.

– О всезнающий, чего же хотят эти девушки? – вставляет Макдермотт, слегка кланяясь на ходу.

Ван Паттен смеется. На ходу он бьет ладонь Макдермотта своей ладонью.

– Слушай, – смеюсь я, – если бы ты знал, то не спрашивал бы.

– Они ищут красивого чувака, который водил бы их в «Цирк» два раза в неделю и иногда к «Нелль». Ну еще, может, познакомил бы с Дональдом Трампом, – равнодушно говорит Прайс.

Мы отдаем билеты симпатичной девке в толстом пальто (шерстяное сукно) и шелковом шарфике от Hermès. Когда она пропускает нас, Прайс ей подмигивает, а Макдермотт произносит:

– Не успел я войти, как меня начали преследовать мысли о болезнях. Тут есть грязные телки. Я это просто чую.

– Чувак, я же говорил тебе. – Ван Паттен снова терпеливо излагает свои факты: – Ничего подхватить нельзя. Это ноль-ноль-ноль одна десятитысячная процента…

К счастью, его голос тонет в песне «New Sensation»[6], которую поют INXS (длинная версия). Музыка звучит так громко, что приходится орать друг другу. Народу в клубе много; единственный свет – вспышки на танцполе. Все в смокингах. Все пьют шампанское. Поскольку у нас только два пропуска в нижний VIP-зал, Прайс сует их Ван Паттену и Макдермотту, и они весело машут билетами перед парнем, дежурящим у лестницы. На нем – двубортный смокинг из шерсти, хлопчатобумажная рубашка с воротником апаш от Cerruti 1881 и бабочка в черно-белую клетку от Martin Dingman Neckwear.

– Слушай, – кричу я Прайсу, – почему мы туда не пошли?

– Потому что, – схватив меня за воротничок, он пытается перекричать музыку, – нам нужен боливийский живительный порошок…

Я иду за ним. Прайс быстро идет по узкому коридору вдоль танцпола и через бар входит в «Зал с канделябрами», битком набитый ребятами из Drexel, Lehman’s, Kidder Peabody, First Boston, Morgan Stanley, Rothschild, Goldman, бог мой, даже из Citibank, все в смокингах, со стаканами шампанского. «New Sensation» постепенно переходит в «The Devil Inside»[7], как будто это одна и та же песня. Прайс замечает в глубине зала Теда Мэдисона, который стоит, прислонившись к перилам. На нем – двубортный шерстяной смокинг, хлопчатобумажная рубашка с воротником апаш от Paul Smith, бабочка и шарфик от Rainbow Neckwear, бриллиантовые запонки от Trianon, лакированные туфли с шелковой отделкой от Ferragamo и старинные часы Hamilton от Saks. Позади Мэдисона – уходящие в темноту железнодорожные рельсы: сегодня они расцвечены яркими зелеными и розовыми фонариками. Прайс неожиданно останавливается и смотрит сквозь Теда, который, заметив Тимоти, понимающе улыбается. Прайс глядит на рельсы с тоской, как будто они символизируют некую свободу, олицетворяют избавление, которого он ищет, но я кричу Прайсу: «Эй, вон Тедди!» Это выводит его из оцепенения, он трясет головой, словно пытаясь выкинуть из нее мысли, фокусирует взгляд на Мэдисоне и решительно кричит: «Да нет, черт возьми, это не Мэдисон, это Тернбол». С парнем, которого я принял за Мэдисона, подходят поздороваться двое других парней в смокингах, он поворачивается к нам спиной, и внезапно, сзади, Эберсол обхватывает шею Тимоти и делает вид, что хочет его задушить. Прайс отпихивает руку, а потом пожимает ее со словами: «Привет, Мэдисон».

Мэдисон (а вовсе не Эберсол, как мне показалось) одет в чудесный двубортный костюм из белого льна от Hackett of London, купленный в Bergdorf Goodman. В одной руке у него незажженная сигара, в другой – наполовину пустой стакан шампанского.

– Мистер Прайс, – орет Мэдисон. – Рад вас видеть, сэр.

– Мэдисон, – кричит в ответ Прайс, – мы нуждаемся в твоих услугах.

– Ищете приключений? – улыбается Мэдисон.

– Нечто более срочное, – орет Прайс.

– Понятно, – кричит Мэдисон, кивает мне холодно (почему – не знаю) и, кажется, кричит: «Бэйтмен», а потом: «Ты хорошо загорел!»

Парень, стоящий за Мэдисоном, – вылитый Тед Драйер, на мой взгляд. Он одет в двубортный смокинг с шалевым воротником и в хлопчатобумажную рубашку с шелковой клетчатой бабочкой, я почти уверен, что все это – из коллекции Polo от Ralph Lauren. Мэдисон стоит и то и дело кивает каким-то людям, возникающим из толпы.

Наконец Прайс теряет самообладание. Кажется, он кричит:

– Слушай, нам нужны наркотики.

– Терпение, Прайс, терпение, – кричит Мэдисон. – Я поговорю с Рикардо.

Он по-прежнему остается стоять, кивая проталкивающимся мимо нас людям.

– Нам нужно сейчас! – вопит Прайс.

– Вы почему не в смокингах? – кричит Мэдисон.

– Сколько нам надо? – спрашивает меня Прайс. На лице у него написано отчаяние.

– Грамма хватит, – кричу я. – Рано утром я должен быть в офисе.

– У тебя есть наличные?

Я не могу соврать, киваю, даю ему сорок долларов.

– Грамм, – орет Прайс Теду.

– Познакомьтесь, – говорит Мэдисон, указывая на своего друга, – это Ю.

– Нам грамм! – Прайс сует купюры Мэдисону. – Что? Ю?

Парень и Мэдисон улыбаются, Тед качает головой и снова выкрикивает имя, которое я не могу расслышать.

– Нет, – кричит он. – Хью!

Во всяком случае, так мне слышится.

– Приятно познакомиться, Хью! – Прайс поднимает руку и постукивает пальцем по золотым часам Rolex.

– Сейчас вернусь, – кричит Мэдисон. – Пообщайтесь пока с моим приятелем. Возьмите что-нибудь выпить.

Он исчезает. Ю, Хью, Хую, или как его там, растворяется в толпе. Я иду за Прайсом к перилам. Я хочу прикурить сигару, но у меня нет спичек, однако меня успокаивает ее вид и запах, а также осознание того, что скоро появится кокаин. Я беру у Прайса два талона на выпивку и хочу принести ему «Финляндию» со льдом, но «Финляндии» нет, говорит мне сука-барменша. Все же у нее отличная фигура, девица так соблазнительно выглядит, что я оставляю ей большие чаевые. Я решаю взять «Абсолют» для Прайса, а себе – «J&B» со льдом. Думаю, не принести ли Тиму коктейль «Беллини», но, кажется, он сегодня слишком взвинченный, чтобы оценить мою шутку. Протиснувшись сквозь толпу, я даю ему «Абсолют». Не поблагодарив меня, Тимоти одним глотком выпивает водку, морщится, глядя на стакан, и негодующе смотрит на меня. Я беспомощно пожимаю плечами. Его взгляд снова прикован к рельсам. Сегодня в «Туннеле» очень мало девок.

– Слушай, завтра вечером я встречаюсь с Кортни.

– С Кортни? – кричит он, уставившись на рельсы. – Прелестно.

Его сарказм слышен даже сквозь шум.

– А почему бы и нет! Каррузерса нет в городе.

– С таким же успехом ты мог бы заказать девицу из эскорт-сервиса! – не задумываясь, кричит он с горечью.

– Почему? – ору я.

– Потому что поебаться с ней обойдется тебе гораздо дороже!

– Вовсе нет! – кричу я.

– Слушай, я с этим тоже столкнулся, – кричит Прайс, слегка потряхивая стакан. Кубики льда гремят неправдоподобно громко. – Мередит такая же. Она тоже считает, что я должен ей платить. Они все так думают.

– Прайс, – я делаю большой глоток виски, – тебе цены нет…

Он показывает себе за спину:

– Куда ведут эти рельсы?

Начинают мерцать лазерные вспышки.

– Не знаю, – отвечаю я после очень долгой паузы (трудно даже сказать, сколько она длилась).

Мне надоедает смотреть на Прайса, который молчит и не двигается. Он отрывает взгляд от рельсов только для того, чтобы посмотреть, не идет ли Мэдисон или Рикардо. Вокруг – никаких женщин, одни профессионалы с Уолл-стрит в смокингах. Единственная девушка танцует одна в углу под песню, которая, как мне кажется, называется «Love Triangle»[8]. На девушке топ со стразами (кажется, от Ronaldus Shamack), на котором я и пытаюсь сосредоточиться. Но я в таком нервном, предкокаиновом состоянии, что принимаюсь нервно жевать талон на выпивку, а какой-то парень с Уолл-стрит, похожий на Бориса Каннингема, загораживает девушку. Прошло уже двадцать минут, и я хочу снова отправиться в бар, но тут возвращается Мэдисон. Он шумно дышит, на его лице застыла тревожная улыбка. Он пожимает руку вспотевшему, суровому Прайсу, который отходит так быстро, что когда Тед пытается по-дружески хлопнуть его по спине, то его рука рассекает воздух.

Я снова иду за Прайсом мимо бара, мимо танцпола, мимо лестницы, ведущей вниз, мимо длинной очереди в женский туалет (странно, ведь вроде бы сегодня женщин в клубе почти нет), и вот мы в пустом мужском туалете. Мы втискиваемся в кабинку, Прайс запирает дверь на щеколду.

– Меня трясет, – говорит он, передавая мне маленький конвертик. – Открывай ты.

Я беру крошечный белый конвертик, осторожно разворачиваю. Во флуоресцентном свете кажется, что тут меньше грамма.

– Господи, – шепчет Прайс на удивление мягко, – да здесь не так уж много, да? – Он наклоняется, чтобы рассмотреть порошок получше.

– Может, это из-за освещения так кажется, – замечаю я.

– Рикардо охуел, что ли? – спрашивает Прайс, с удивлением рассматривая кокаин.

– Тсс, – шепчу я, вынимая свою платиновую карточку American Express. – Давай просто сделаем это.

– Может, он миллиграммами его продает? – не может успокоиться Прайс.

Сунув свою платиновую карточку American Express в порошок, он подносит ее к носу и вдыхает. Мгновение он стоит в молчании, а потом сдавленным голосом произносит:

– О боже.

– Ну, что? – спрашиваю я.

– Да это, блядь, миллиграмм… сахарной пудры, – выдавливает он.

Вдохнув немного порошка, я прихожу к тому же заключению:

– Конечно, он слабоват, но если мы не будем его жалеть, то, думаю, будем в полном порядке…

Но Прайс в бешенстве, он вспотел и побагровел. Он орет на меня, как будто это я во всем виноват, как будто это мне пришла в голову идея купить грамм у Мэдисона.

– Я хочу оторваться, Бэйтмен, – медленно говорит Прайс, постепенно повышая голос, – а не подслащивать овсянку!

– Можно добавить его в кофе с молоком, – доносится жеманный голос из соседней кабинки.

Прайс смотрит на меня, таращит глаза, не в силах в такое поверить, наконец в ярости колотит кулаком в стенку.

– Успокойся, – говорю я ему. – Какая разница, давай продолжим.

Он поворачивается ко мне, проводит рукой по своим жестким, зачесанным назад волосам. Кажется, он смягчился.

– Пожалуй, ты прав, – он повышает голос, – если пидор в соседней кабинке не возражает.

Мы ждем, когда человек подаст признаки жизни, наконец голос в соседней кабине шепелявит:

– Я не возразаю…

– Иди на хуй, – орет Прайс.

– Сам иди, – передразнивает голос.

– Иди на хуй!!! – вопит Прайс, пытаясь перелезть через разделительную алюминиевую стенку, но я одной рукой стаскиваю его.

Слышится звук спускаемой воды в соседней кабинке, и незнакомец, явно напуганный, выбегает из туалета. Прайс, прислонившись к двери нашей кабинки, смотрит на меня с какой-то безнадежностью. Проведя дрожащей рукой по своему багровому лицу, он крепко зажмуривает глаза, его губы белеют, под одной ноздрей следы кокаина. Не открывая глаз, он тихо говорит:

– Ладно. Давай продолжим.

– Вот это я понимаю, – говорю я.

Мы по очереди черпаем своими кредитками порошок из конвертика, а когда они более не годятся, подчищаем остатки пальцами, вдыхаем, лижем, втираем его в десны. Я почти ничего не чувствую, но, возможно, еще один виски со льдом подарит мне ложное ощущение, будто меня хоть слабо, но вставило. Выйдя из кабинки, мы моем руки, разглядываем наши отражения в зеркале и, удовлетворенные, отправляемся в «Зал с канделябрами». У меня возникает желание сдать в раздевалку пальто (Armani). Что бы Прайс ни говорил, я чувствую, что меня зацепило. Спустя несколько минут я стою у стойки бара, пытаясь привлечь внимание официантки, и в словах Прайса уже нет никакого смысла. В конце концов я вынужден показать официантке купюру в двадцать баксов, несмотря на то что у меня еще полно талонов на бесплатную выпивку. Это срабатывает. Поскольку у меня есть талоны, я заказываю две двойные «Столичные» со льдом. Я отлично себя чувствую и, пока она наливает мне водку, кричу ей:

– А ты, случайно, не учишься в Нью-Йоркском университете?

Она хмуро качает головой.

– А в Хантере? – снова кричу я.

Она снова качает головой. Нет, она не учится в Хантере.

– Может, в Колумбийском? – ору я. Это шутка такая.

Она по-прежнему занимается «Столичной». Я не хочу продолжать разговор и, когда она ставит передо мной два стакана, кидаю на стойку талоны. Она качает головой и кричит:

– Уже больше одиннадцати. Талоны не действуют. Бар работает за наличные. Это стоит двадцать пять долларов.

Я не качаю права, а хладнокровно достаю бумажник из газелевой кожи и протягиваю ей полтинник, на который она (я клянусь!) смотрит с презрением. Вздохнув, она поворачивается к кассе, чтобы дать мне сдачу, а я, глядя на нее, громко (хоть меня и заглушает толпа и «Pump Up the Volume»), с улыбкой говорю:

– Ебаная уродская сука, как бы я хотел забить тебя до смерти и насладиться твоей кровью.

Не оставив этой пизде чаевых, я отправляюсь на поиски Прайса. Он опять стоит у перил с угрюмым видом, вцепившись руками в решетку. Рядом с ним стоит Пол Оуэн, который занимается счетами Фишера. На нем – шестипуговичный двубортный смокинг из шерсти. Он орет что-то вроде:

– Пятисоткратное понижение учетной ставки минус понижение на ICM PC, а потом доехал на служебном автомобиле до «Смит и Волленски».

Кивая ему, я протягиваю водку Прайсу. Тот не произносит ни слова, даже не благодарит. Он стоит со стаканом в руке и печально смотрит на рельсы, потом прищуривается и склоняет голову к стакану. Когда вспыхивает стробоскопический свет, он выпрямляется и что-то бормочет сам себе.

– Тебя разве не вставило? – спрашиваю я его.

– Как дела? – орет Оуэн.

– Мне очень хорошо, – отвечаю я.

Играет музыка. Песня не кончается, а переходит в следующую – их разделяет только сухой треск ударных. Разговаривать невозможно, но пока мой единственный собеседник – мудак Пол Оуэн, это даже хорошо. Похоже, в «Зале с канделябрами» появились девушки, и я пытаюсь посмотреть одной девке в глаза: она похожа на модель, у нее большие сиськи. Прайс пихает меня в бок, и я наклоняюсь, чтобы спросить, не взять ли нам еще грамм.

– Почему вы не в смокингах? – спрашивает Пол Оуэн.

– С меня хватит, – кричит Прайс, – я пошел.

– Чего с тебя хватит? – в замешательстве кричу я.

– Этого! – орет он. Мне кажется, что он имеет в виду двойную «Столичную», но я не уверен.

– Не уходи, – говорю я ему. – Я ее выпью.

– Эй, Патрик, – орет он, – я ухожу.

– Куда? – Я действительно в замешательстве. – Хочешь, я найду Рикардо?

– Я ухожу, – вопит он. – Я… ухожу!

Совершенно не понимая, что он имеет в виду, я начинаю смеяться:

– Ну и куда ты уходишь?

– Вообще ухожу! – орет он.

– Стой, – кричу я. – Уходишь из банка?

– Нет, Бэйтмен. Я серьезно, глупый ты сукин сын. Ухожу. Исчезаю.

– Куда? – Я продолжаю смеяться, ничего не понимая, и снова ору: – В Morgan Stanley? Лечиться? А?

Он не отвечает, отворачивается от меня, смотрит поверх перил, пытаясь отыскать точку, где заканчиваются рельсы. Он хочет понять, что там, в темноте. Мне скучно с ним, но Оуэн еще хуже, а я случайно встретился взглядом с этим мудаком.

– Скажи ему «Don’t worry, be happy», – орет Оуэн.

– Ты по-прежнему занимаешься счетами Фишера? – Что еще я могу сказать?

– Что? – переспрашивает Оуэн. – Погоди. Это не Конрад?

Он указывает на парня, стоящего возле бара, прямо под канделябром. На нем – однобортный смокинг из шерсти с шалевым воротником, хлопчатобумажная сорочка с бабочкой, все от Pierre Cardin. В руках у него стакан шампанского. Он изучает свои ногти. Потом вытаскивает сигару, просит прикурить. Мне так скучно, что я, даже не извинившись, иду в бар – сказать официантке, что я душу продам за спички. «Зал с канделябрами» набит битком, все люди похожи друг на друга и кажутся знакомыми. В воздухе висит густой сигарный дым; снова играет INXS, громче обычного… что? Я случайно касаюсь своей брови – она мокрая. В баре я беру спички. На обратном пути я сталкиваюсь с Макдермоттом и Ван Паттеном, которые начинают клянчить у меня талоны на выпивку. Зная, что они уже не действуют, я отдаю им то, что осталось, но нас зажали в центре зала, и талоны на выпивку – не аргумент, чтобы нас пропустили к бару.

– Грязные телки, – говорит Ван Паттен. – Будь осторожен. Хороших тут нет.

– Внизу говно, – орет Макдермотт.

– Вы нашли наркотики? – кричит Ван Паттен. – Мы видели Рикардо.

– Нет, – ору я, – не получилось. У Мэдисона нет.

– Пропустите официанта, блядь, пропустите официанта, – сзади орет парень.

– Ничего не выйдет, – ору я. – Ничего не слышу.

– Что?! – вопит Ван Паттен. – Ничего не слышу.

Вдруг Макдермотт хватает меня за руку:

– Прайс что, совсем охуел? Смотри!

Как в кино, я оборачиваюсь с усилием и, встав на цыпочки, вижу, что Прайс залез на перила и пытается сохранить равновесие. Кто-то сунул ему стакан с шампанским. Не то пьяный, не то обдолбанный, Прайс, закрыв глаза, простирает руки вперед, словно благословляя толпу. Позади него, как и прежде, вспыхивает стробоскопическая лампа. Искусственный дым пыхает как сумасшедший, обволакивая Прайса серым туманом. Тим что-то выкрикивает, но мне не слышно – зал набит до отказа. Шумовой фон создается комбинацией оглушительной песни «Party All the Time»[9], которую поет Эдди Мерфи, и несмолкающим гулом бизнесменов, так что, не сводя с Прайса глаз, я проталкиваюсь вперед. Мне удается протиснуться мимо Мэдисона, Хью, Тернбола, Каннингема, но людей так много, что добраться туда невозможно. Всего несколько лиц обращены к Тиму, по-прежнему балансирующему на перилах. С полузакрытыми глазами он что-то выкрикивает. Мне неловко. Я даже рад тому, что застрял в толпе и не могу добраться до него, не могу спасти его от практически неизбежного позора. Я слышу, как Прайс кричит: «Прощайте!» Он очень удачно поймал секундное затишье. Когда толпа наконец обращает на него внимание, он орет: «Мудозвоны!» Ловко повернувшись, спрыгивает с перил и, оказавшись на рельсах, бежит прочь; шампанское пенится в стакане, который он держит в руке. Прайс спотыкается, раз, второй. Стробоскоп продолжает вспыхивать, и от этого все как бы в замедленной съемке. Удержавшись на ногах, Прайс исчезает в темноте. У перил сидит все тот же ленивый охранник. Кажется, он качает головой.

– Прайс! Вернись! – ору я, но толпа аплодирует этому представлению. – Прайс! – опять кричу я, невзирая на рукоплескания.

Но Прайс исчез, и я сомневаюсь, что если бы он меня даже услышал, то отреагировал бы хоть как-нибудь. Стоящий рядом Мэдисон, как бы поздравляя меня с чем-то, протягивает мне руку.

– Этот чувак – без тормозов.

Сзади подходит Макдермотт и хватает меня за плечо:

– Тут еще какой-то VIP-зал, о котором Прайс знает, а мы – нет, а? – Макдермотт, похоже, очень взволнован.

Мы стоим у входа в «Туннель», я все еще прусь, но уже очень устал. Удивительно, но во рту у меня по-прежнему вкус сахарозаменителя, даже после еще пары стаканов «Столичной» и «J&B». Половина первого, и мы наблюдаем, как лимузины пытаются повернуть налево, на Уэст-Сайд-хайвей. Нас трое: Макдермотт, Ван Паттен и я. Мы обсуждаем, получится ли отыскать новый клуб под названием «Некения». На самом деле меня не то что прет, но похоже, что я пьян.

– Может, пообедаем вместе? – спрашиваю я, зевая. – Например, завтра?

– Не могу, – отвечает Макдермотт. – Я иду стричься в Pierre.

– Тогда, может, позавтракаем? – предлагаю я.

– Не получится, – говорит Ван Паттен. – У меня маникюр в Gio.

– Кстати, – говорю я, рассматривая свою руку, – мне тоже нужно сделать маникюр.

– Тогда поужинаем? – спрашивает меня Макдермотт.

– У меня свидание, – отвечаю я. – Черт.

– А ты? – Макдермотт спрашивает у Ван Паттена.

– Исключено, – говорит Ван Паттен. – Должен пойти в Sunmakers. А потом у меня тренировка с личным тренером.