Лесси

Глава шестая

Тайник на торфяном болоте

На другой день Лесси лежала в своем дворике под майским солнцем, игравшим на ее шерсти. Ее голова покоилась на лапах. Кончик носа был обращен в ту сторону, куда ушли накануне вечером Сэм Керраклаф и его сын. Уши ее были подняты и наклонены вперед, так что, хотя тело оставалось в покое, все ее чувства – и зрение, и слух, и нюх – были насторожены, готовые уловить что-либо, что могло бы указать на возвращение хозяев.

Но полдень миновал, кругом была тишина. В воздухе стояло жужжание ранних пчел, пахло сыростью английской деревенской стороны. Больше ничего.

Вечерело, и Лесси зашевелилась. Что-то внутри подталкивало ее, как будто предостерегая. Это было что-то неясное, неопределенное, вроде того, как мог бы звонок будильника, еще не разбудив, смутно сквозь сон тревожить человека.

Вдруг Лесси подняла голову и повела носом по ветру. Но это не дало успокоительного ответа на то, что безотчетно зашевелилось внутри.

Она встала, медленно подошла к своей конуре и легла там в тени. Но и это не принесло покоя. Она опять встала и прошла на солнечную сторону; но ответа не было. Странное душевное беспокойство толкало настойчивей. Она начала шагать по выгулу, кружить, прохаживаться вдоль крепкой проволочной ограды. Та внутренняя сила принуждала ее ходить и ходить, делать круг за кругом по клетке. Потом в одном углу она остановилась и уцепилась лапой за проволоку.

Как если бы это послужило сигналом, она теперь вдруг поняла свое желание. Уже время! Время идти за мальчиком!

Не то чтобы она так прямо и подумала это, как мог бы подумать человек. Она знала это только слепо. Но внутреннее побуждение завладело ею целиком и прогнало все прочее из ее чувств и сознания. Она только знала, что пора идти к школе, как она ходила изо дня в день столько лет!

Лесси крепко уцепилась за сетку, но сетка не подалась. Память говорила собаке, что раньше она убегала на волю так: уцепится когтями, подергает решетку, потом подроет, протиснется снизу, приподнимая сетку своею мощной шеей и мускулами спины, и окажется на воле.

Но Хайнз отрезал этот путь к свободе. Он укрепил сетку ограды более толстой проволокой и по всей ее длине натыкал в землю толстых кольев. Сколько ни цеплялась Лесси, сколько ни тужилась, ничего не выходило. Как будто неудача и потеря времени подстегивали ее энергию, Лесси металась по дворику. Она скребла повсюду, где, как подсказывал инстинкт, могла быть дорога к спасению, но Хайнз укрепил все такие места.

Она яростно вскинула голову, чтобы полаять в бесплодной злобе, потом взвилась на дыбы и попыталась, стоя на задних лапах, а передними упершись в сетку, заглянуть поверх нее.

Если можно подо что подлезть, то можно и перелезть через это!

Собаки могут знать такие вещи не потому, что постигли их путем логического рассуждения, и не потому, что кто-то им это сказал. Даже до самой умной собаки они доходят очень медленно, через неясный инстинкт или через выучку, полученную в ее собственной короткой жизни.

Так сперва туманно, потом более отчетливо собаке пришла на ум новая мысль. Лесси подпрыгнула и опять упала наземь. Решетка была в шесть футов высотой – прыгнуть так высоко колли не под силу. Вот борзая, русская или ирландская, та легко перемахнула бы через такую преграду. Собак растят годами, создавая разные породы для разных нужд. Колли принадлежат к группе так называемых рабочих собак, которых выращивали веками, чтоб они трудились бок о бок с человеком, понимали его слова, его знаки, были бы сообразительны и помогали ему, и в этом они превосходят другие породы; но они не умеют прыгать или бегать так быстро, как собаки других пород, в которых совершенствовали только эти качества.

Поэтому, сколько Лесси ни прыгала, она не могла даже сколько-нибудь близко допрыгнуть до верхнего края проволоки. Она возвращалась в дальний конец своего дворика и прыгала, взяв разбег во всю его длину, но каждый раз снова сваливалась вниз.

Перескочить казалось невозможным, но с мужеством и настойчивостью превосходного животного она пыталась опять и опять, прыгая в разных местах, как будто одно какое-то место могло оказаться менее неприступным, чем другие.

И такое место нашлось.

Лесси прыгнула в самом углу, где две решетки сходились под прямым углом, и, когда она взвилась в прыжке, ее повисшие задние ноги получили опору в двух стенках ограды.

Она попробовала снова, и вот – почти как человек, когда влезает по стремянке, – в рьяном порыве энергии она вскарабкалась выше. Она почти добралась доверху и опять сорвалась. Но она быстро выучилась. Повернув назад, она опять взяла разбег, и на этот раз, когда она прыгнула, самая сила наскока удержала ее в углу на решетке. Ноги ее уцепились за сетку в тот момент, когда сила тяжести была преодолена. Лесси вскарабкалась выше, еще выше – и вот уже передние лапы ухватились за верхний край. На одну секунду она повисла на них. Потом медленно подтянулась кверху. Покачнулась было в нерешительности. Верх решетки впился ей в брюхо. Но Лесси этого не почувствовала. В ее уме была одна лишь мысль. Уже время! Время честно явиться к месту встречи.

Ноги Лесси уцепились за сетку в тот момент, когда сила тяжести была преодолена.

Она свесилась наружу и упала наземь по ту сторону ограды. Она на воле!

Теперь, когда это было достигнуто, казалось, вся ее энергия пропала. Дорога перед ней была свободна, но инстинкт понуждал ее действовать по-новому. Как будто зная, что если ее углядят, то опять запрут, она двинулась с осторожностью, как умеет собака, когда ведет охоту или когда охотятся за ней самой.

Припадая животом к земле, она бесшумно доползла по дорожке до кустов рододендрона. Густая листва поглотила ее. Секундой позже она проскользнула призраком в тени забора и растаяла вдали. Как большинство животных, она превосходно запоминала местность. Бесшумно, но поразительно быстро она направилась туда, где кончалась каменная стена и начинался забор из чугунных жердей. Там под забором была выемка, которую она нашла еще раньше. Она проскользнула в нее.

Как будто поняв, что пересекла, так сказать, границу вражеской территории, она изменила свой способ продвижения. К ней вернулась ее обычная повадка: теперь она бежала спокойной трусцой, высоко подняв голову; распушенный хвост протянулся сзади изящным продолжением изогнутых линий тела. Она снова была великолепной колли, которая неторопливо бежит вперед и чувствует себя счастливой, следуя установленному укладу жизни, без суеты, без волнения.

Джо Керраклаф не надеялся вновь когда-нибудь увидеть Лесси. После того как он сам велел ей остаться, сам отругал ее за то, что она прибегает домой, он честно поверил, что она больше никогда не придет встречать его у школы.

Но где-то глубоко-глубоко затаилась надежда, и он мечтал об этом, не веря, что мечта осуществится. Когда он в тот день вышел из школы и увидел Лесси, ожидающую его как ни в чем не бывало, ему показалось, что это неправда, что ему это примечталось.

Он глядел во все глаза на собаку, и на его широком мальчишеском лице застыло удивление. И вот, как будто его молчание служило знаком, что ее поведение не одобряют, Лесси опустила голову. Она тихо завиляла хвостом, прося прощения за совершенную неизвестную ей провинность.

Джо Керраклаф опустил руку ей на шею.

– Правильно, Лесси, – протянул он, – правильно.

Он не глядел на собаку. Потому что мысли сбивчиво проносились в его голове и он весь ушел в них. Он вспоминал, как дважды приводил собаку домой. Как, наперекор всем его мольбам и надеждам, ее все-таки опять уводили. Так что на этот раз он не заторопился радостно домой. Он стоял на месте, опустив руку на шею своей собаке, и, наморщив лоб, как будто пытался разрешить эту задачу, внесшую путаницу в его жизнь.

Хайнз грохнул кулаком в дверь дома и вошел, не дожидаясь ответа.

– А ну, где она тут? – спросил он.

Мистер и миссис Керраклаф поглядели на него, переглянулись. В глазах женщины была тревога, Хайнза она точно и не замечала.

– Так вот почему мальчишки до сих пор нет! – сказала она.

– Н-да, – подтвердил муж.

– Ясно, запропастились вместе – и он и Лесси. Она опять сбежала, и он боится идти домой. Знает, что мы отведем ее обратно! Сбежал вместе с нею, чтобы мы не могли отвести ее обратно! – Мать тяжело опустилась в кресло, голос ее срывался. – Ох, боже мой! Когда же в моем доме будет мир и лад? Никогда ни минуты покоя!

Муж ее медленно встал. Подошел к двери. Снял с вешалки кепку и вернулся к жене.

– Ладно, не тревожься, родная, – сказал он. – Джо далеко не уйдет. Он пошел, конечно, прямиком на кочкари. И он не заблудится, ведь и сам он и Лесси знают на болоте каждую тропку.

Хайнз точно и не видел, что у людей в доме горе.

– Ну, где же она? – сказал он. – Где тут моя собака? – Сэм Керраклаф медленно повернулся к маленькому человечку.

– А я вот и иду ее искать, – сказал он тихо.

– Отлично! Я пойду вместе с вами, – сказал Хайнз. – Для верности, чтоб не было подвоха.

В Сэме Керраклафе на одно мгновение вскипела ярая злоба, и он двинулся на Хайнза. Тот съежился.

– Но-но, не затевайте! – пропищал он. – Для вас же будет лучше ничего не затевать.

Керраклаф поглядел на него сверху вниз, и, как будто почтя недостойным связываться с человеком, который настолько уступает ему и ростом и силой духа, он прошел мимо него к дверям. В дверях он обернулся.

– Ступай-ка ты прямо домой, мистер Хайнз, – сказал он. – Собаку твою тебе приведут, как только я ее сыщу.

Сказав, Сэм Керраклаф вышел в вечернюю тьму. Он не пошел в поселок. Он шел вверх по переулку, пока не выбрался на большое плоскогорье, которое тянется, голое и неприютное, на мили и мили по северной окраине страны.

Он шагал неуклонно вперед. Вскоре стало совсем темно, но его ноги сами, будто по инстинкту, держались малоприметных тропок, проторенных людьми за сотни лет, что ходили они туда и обратно по дикому полю. Пришлый человек мог бы сразу же заблудиться на этой равнине, где, казалось, не было никаких путеводных знаков, но житель поселка ни один не заблудился бы.

Всю свою жизнь – с первых детских игр – они изучали свой край. Они знали каждую пядь торфяного болота, и поворот тропы так же верно говорил им, где они находятся, как городскому жителю – дощечка с обозначением улицы на перекрестке.

Итак, отец Джо уверенно шел вперед, потому что знал, где ему искать сына. В пяти милях ходьбы по плоскогорью болото кончалось, упершись как бы в остров среди равнины, остров из выветренных скал, огромных каменных глыб с острыми краями – вид у них был как раз такой, как будто в незапамятную старину великан-ребенок начал складывать из своих кирпичиков башни, а потом бросил игру, наполовину не достроив. Сюда жители поселка часто приходили в час беды. Мрачные, нелюдимые каменные башни с их расселинами и пещерами были местом, где ты можешь сидеть в полной тишине и думать о неурядицах мира и жизни, и никто тебя не потревожит.

Сюда и направился Сэм Керраклаф. Он уверенно шагал в темноте. Вечерний дождь начал нахлестывать над болотом, мелкий и непрестанный, похожий скорей на туман, но Сэм не убавил ходу. Наконец замаячила в темноте каменная гряда. И тут, едва его нога ступила на первые камни, гулко отдававшие шаги, Сэм Керраклаф услышал обрывистый лай – лай, каким собака на страже дает свое предостережение.

Взобравшись выше по тропе, памятной ему с его собственного детства, человек пошел на лай. Здесь на уступе скалы, где они нашли защиту от нахлестывавшего дождя, он увидел собаку и сына. С минуту он стоял, и было слышно только его шумное дыхание. Потом сказал:

– Идем, Джо.

Только и всего.

Мальчик послушно встал, несчастный, молчаливый, пошел за отцом. Они шли с собакой по тропкам в зарослях вереска, по тропкам, так хорошо знакомым обоим. Когда они уже близко подошли к поселку, отец заговорил вторично:

– Ступай прямо домой и подожди меня, Джо. Я отведу ее назад к герцогу. Потом, когда вернусь, мне надо сказать тебе словечко.

Что это будет за «словечко», Джо знал заранее. Он знал, что, убежав из дому, он совершил проступок против семейного уклада. Но, только войдя в дом, по поведению матери он в полной мере ощутил, как глубоко этот проступок оскорбил его родителей. Мать не заговорила с ним, когда он снимал намокшую куртку, когда пристраивал к огню посушить свои башмаки. Она поставила перед ним еду, кружку горячего чая. И все еще не заговаривала.

Наконец вернулся отец. Он стал посреди комнаты, его суровое лицо блестело, мокрое от дождя, а лампа бросала ему на нос, на скулы и на подбородок резкие отсветы.

Они шли с собакой по тропкам в зарослях вереска, по тропкам, так хорошо знакомым обоим.

– Джо, – начал Сэм Керраклаф, – ты знаешь, что ты плохо сделал, убежав с Лесси? Что ты обидел и мать и меня?

Джо твердо смотрел на отца. Он поднял голову и сказал отчетливо:

– Знаю, отец.

Отец тряхнул головой и глубоко вздохнул. Потом поднес руки к животу и начал отстегивать свой толстый ремень.

Джо молча наблюдал. Потом, к своему удивлению, услышал голос матери.

– Этого ты не сделаешь! – крикнула она. – Не сделаешь, говорю!

Она встала прямо против отца. Джо раньше никогда не видел такой свою мать. Она стояла против отца, лицом к лицу. Она быстро обернулась.

– Джо, сейчас же наверх! Ложись спать. Уходи отсюда.

Когда Джо послушно пошел, он увидел, что она опять повернулась к отцу и заговорила ясно и ровно.

– Нужно сперва кое-что обсудить, – сказала она. – И я хочу начать разговор прямо с места. Я так полагаю – пора, чтобы кто-нибудь начал разговор.

Оба стояли молча, потом, когда Джо по дороге к лестнице проходил мимо матери, она взяла его за плечи и одну секунду с улыбкой глядела ему в лицо. Она быстро прижала к груди его голову, потом ласковым движением руки подтолкнула его к лестнице.

Поднимаясь по ступенькам, Джо дивился про себя, почему это бывает иногда, что взрослые так хорошо понимают тебя как раз тогда, когда они тебе особенно нужны.

…На другое утро за завтраком, покуда отец был тут, о вчерашнем не обмолвились ни словом.

Джо помнил, что накануне вечером, когда он уже ушел к себе наверх, мать с отцом повели разговор и потом, когда он уже лежал в кровати, они еще долго разговаривали. И, даже проснувшись среди ночи, он услышал, что они все еще разговаривают внизу. Слов он слышать не мог – дом был крепкой стройки, – слышны были только голоса: резкий, настойчивый голос матери и голос отца – низкий, гулкий и терпеливый.

Но когда отец позавтракал и вышел из дому, мать начала:

– Джо! Я пообещала отцу поговорить с тобой.

Джо уставился на скатерть и ждал.

– Ты знаешь сам, что ты плохо сделал, мальчик, знаешь, да?

– Да, мама. Извини меня, я очень сожалею.

– Знаю. Но что толку виниться задним числом? Этим, Джо, дела не поправишь. А время трудное, и ты не должен огорчать теперь отца. Теперь особенно. Не должен.

Она сидела за столом, полная, по-матерински сильная, и глядела мальчику в лицо. Потом ее взгляд как будто ушел куда-то вдаль.

– Понимаешь, сейчас положение дел не такое, как было раньше, Джо. И ты не должен это забывать. Твой отец… у него сейчас и так хватает забот – при таком положении дел. Ты уже большой – тебе двенадцать лет, – ты, если постараешься, можешь все понять не хуже, чем понимают старшие.

Так вот, в такое время, как сейчас, очень трудно в хозяйстве сводить концы с концами. А чтобы прокормить в доме пса, надо очень много – то есть чтобы прокормить как следует. У нее очень хороший аппетит, у нашей Лесси, и трудная это задача в наши дни, при нынешних делах, как следует прокормить собаку. Ну, ты понял, да?

Джо медленно склонил голову. Он понял по-своему, наполовину. Если бы взрослые могли посмотреть на дело, как смотрел он сам, он бы высказал все напрямик. Но мать похлопывала его по плечу, похлопывала белой рукой, такой чистой, гладкой, полной, – рукой, которая месит хлеб, и так быстро снует, когда вяжет чулки, и танцует над иголкой, когда штопает.

– Ну, будь же молодцом, Джо! – Ее лицо просветлело. – А случись когда, что положение опять изменится… и жизнь пойдет по-старому… знаешь, что мы сделаем тогда? Мы тогда первым делом заведем другую собаку, да?

Джо не знал почему, но только ему показалось, что овсяный кисель застрял у него в горле.

– Мне другой собаки не надо! – закричал он. – Ни сейчас и никогда! Не нужна мне другая собака…

Мальчик хотел добавить: «Мне нужна только Лесси!» – но он как-то почувствовал, что эти слова будут обидны для матери. Поэтому он только взял кепку и выбежал на улицу, по которой другие дети уже шли в школу.

Глава седьмая

Все потеряно, кроме чести

Все было верно, что сказала мать. Жизнь пошла не такая, как раньше. Джо с каждым днем ощущал это все сильнее. Во-первых, Лесси больше не приходила к школьным воротам. Должно быть, герцогский слуга наконец придумал, как окружить ее такими препятствиями, что даже и она не могла их одолеть.

Каждый день, когда Джо выходил из школы, в нем на одно мгновение оживала надежда и он устремлял глаза на то место у ворот, где всегда сидела Лесси. Но ее там никогда не бывало.

В школе на занятиях Джо старался думать об уроке, но Лесси не шла у него из ума. Он отбивался от собственных мыслей. Он решал больше не ждать, что она когда-нибудь снова окажется там. Но, проходя после уроков по школьному двору, он всякий раз обращал глаза к тому месту у ворот – наперекор своим обещаниям самому себе больше никогда ее не ждать.

Ее там не бывало никогда, – значит, жизнь пошла не такая, как раньше.

Но дело было не только в Лесси. Джо стал замечать, что и многое другое в жизни идет не так, как раньше. Он замечал, что родители часто ругают его теперь за такие вещи, за какие прежде никогда не сердились. Например, иногда за столом мать следила, сколько ложек сахару он сыплет в чай. Она поджимала губы, а порой прямо говорила:

– Куда тебе столько сахару, Джо? Нельзя же… не стоит есть так много сахару. Вредно для здоровья.

Мать за последнее время стала очень раздражительна – и это тоже было чем-то новым, чем-то, что «шло не так, как раньше».

Однажды, когда она собралась идти за покупками на воскресный день, она повела себя так странно! И только потому, что он предложил сделать на обед жаркое.

– Почему бы нам не сделать на воскресенье жаркое, мама? И пудинг по-йоркширски. У нас его давненько не было. Уф! Я только заговорил об этом, и у меня сразу разыгрался аппетит.

Раньше, бывало, мать с отцом радовались его аппетиту. Они смеялись, подшучивали, говорили, что ест он так, что впору слону, и всегда давали ему прибавку. Но на этот раз мать не засмеялась, даже не ответила ему. Она остановилась, швырнула кошелку и, ни слова не сказав, бросилась наверх, в спальню. А отец поглядел ей вслед, потом без разговоров вскочил, взял кепку и вышел, хлопнув дверью.

Да и многое другое шло не так, как раньше. Теперь нередко, войдя в дом, он заставал отца и мать сердито глядящими друг на друга. Едва он входил, они мгновенно смолкали, но он видел по их лицам, по тому, как они держались, что у них был спор.

Однажды поздно ночью он проснулся и услышал, что они внизу, на кухне, ведут разговор. То не было приятное гуденье голосов, как в прежние дни. Голоса были вскидчивые, сердитые. А потом, встав с кровати, Джо расслышал сказанные отцом слова:

– Говорю тебе, я исходил двадцать миль вокруг, ноги сбил, и нигде ничего…

Тогда голос матери сделался ровней, и Джо услышал, что она вдруг заговорила совсем тихо, в теплом, ласковом тоне.

Да, многое шло не так, как раньше. В самом деле, очень многое. Джо казалось даже, что просто уже ничто не идет как раньше. И все это было для него как добавление к одному, главному: нет больше Лесси!

Когда была у них Лесси, дома было тепло и уютно, был мир и лад. Теперь, когда ее отдали, все стало неладно. Значит, ответ простой: если Лесси вернуть, все опять пойдет по-хорошему, как раньше.

Джо много думал об этом. Мать просила его забыть Лесси, а он не мог. Он мог притворяться, что забыл, мог перестать о ней разговаривать. Но Лесси неизменно жила в его мыслях.

Он не выкинул ее из мыслей. Он сидел в школе за партой и все мечтал о ней. Он все думал, что, может быть, придет день… придет такой день… и как сбывается сон: он выходит из школы, а она тут как тут, сидит у ворот. Он видел ее как живую: черно-белый мех отливает на солнце, глаза блестят, уши стоят торчком и пригнулись вперед, на него, чтобы ей уловить звук голоса, который прежде скажет собаке о приближении хозяина, чем могло бы ей сообщить ее слабое зрение. Хвост ее будет приветливо помахивать, а губы растянутся в счастливом собачьем «смехе».

Потом они помчатся домой… домой… домой… Побегут вдвоем по поселку, счастливые побегут вдвоем.

Так мечтал Джо. Пусть он не мог говорить о своей собаке, но он непрестанно мечтал о ней и все надеялся, что когда-нибудь, в один прекрасный день…

Спустились ранние сумерки английского севера, когда Джо вошел в дом. Оба, и отец и мать, сразу уставили на него глаза.

– Ты почему так поздно? – спросила мать.

Ее голос прозвучал жестко и обрывисто. Джо почувствовал, что опять между ними был разговор – сердитый разговор, как часто в эти дни.

– Меня оставили после уроков, – сказал он.

– А чего ты натворил, что тебя оставили?

– Учитель сказал мне «садись», а я не расслышал.

Мать уперла руки в бока:

– Ты, значит, стоял – и что ж ты делал?

– Глядел в окно.

– В окно? А почему ты глядел в окно?

Джо молчал. Как мог он объяснить им? Лучше было промолчать.

– Ты слышишь, что спрашивает мать?

Отец стоял рассерженный. Джо кивнул.

– Так ответь ей. Почему ты глядел в окно во время уроков?

– Невольно.

– Это не ответ. Что значит «невольно»?

Джо почувствовал, точно захлестывает его какая-то общая безнадежность… Отец, который всегда так все понимает, теперь сердится на него! Он почувствовал, как слова сами собой срываются с губ:

– Я невольно. Было около четырех. Как раз ее время. Я услышал, как залаяла собака. Похоже было на ее лай. Я подумал, что это она, я вправду подумал так. И я невольно поглядел в окно. Я не думал, что я делаю, мама. Правда. Я поглядел в окно, чтоб узнать, не она ли это, и я не услышал, как мистер Тимз сказал мне «садись». Я думал, что там Лесси, а ее не было.

Джо услышал голос матери, громкий, раздраженный:

– Лесси, Лесси, Лесси! Если я еще раз услышу это имя… Неужели в моем доме никогда не будет мира и покоя?..

Мать и та не поняла!

Это сильнее всего огорчило Джо. Когда бы хоть мать поняла!

Ему стало невтерпеж. Что-то горячее подступило к горлу. Он повернулся и побежал к дверям. Он пробежал в сгущающихся сумерках по садовой дорожке. Он бежал и бежал, вверх по переулку, пока не выбежал в поле, на болото.

Жизнь уже никогда не пойдет по-хорошему!

На болоте было темно, когда Джо услышал шаги, а затем и голос отца.

– Это ты, Джо, мальчик мой?

– Да, папа!

Отец, казалось, больше не сердится. Джо вдруг почувствовал себя спокойней возле большого, сильного человека, ставшего рядом с ним.

– Гуляешь, Джо?

– Да, папа, – сказал Джо.

Джо знал, что отцу трудно «разводить разговоры», как он это называл. Отцу всегда нужно было так много времени, пока у него свободно пойдут слова.

Он почувствовал руку отца на своем плече, и они зашагали вдвоем по равнине. Долго оба они не заговаривали. Как будто им довольно было и того, что они вдвоем. Наконец отец заговорил:

– Вот гулять, Джо, – замечательная это штука, правда, Джо?

– Да, отец.

Отец кивнул и, казалось, был очень доволен и своим замечанием, и ответом сына. Он шел свободно, а Джо старался шире выбрасывать ноги, чтобы приноровиться к твердому, мощному шагу отца. Вдвоем, не разговаривая, они одолели подъем, и тут под их стопами зазвенел камень, – значит, дошли до скал. Наконец они сели, на краю уступа. Выплыл полумесяц из-за гряды облаков, и стало видно простершееся вдаль торфяное болото.