Священный цветок. Чудовище по имени Хоу-Хоу. Она и Аллан. Сокровище озера

– Вот что дает мне такое право, – ответил я, указав на английский флаг, который Стивен все еще держал в руках. – Помимо того, мы заплатим тебе, когда вернемся обратно, соответственно тому, как они нам послужат.

– Да, – пробормотал он, – ты заплатишь мне, англичанин, когда вернешься или даже раньше!

Мы смогли выступить не раньше трех часов пополудни. Забот набралось столько, что разумнее было бы дождаться утра. Но нам не хотелось проводить в этом месте еще одну ночь. Каждый носильщик получил по накидке – бедняг, совершенно лишенных одежды, наши дары сильно обрадовали. Багаж еще в Дурбане разложили по ящикам, и каждый весил столько, сколько мог унести один человек. Нам очень пригодились и животные – на четырех ослов навьючили по сто фунтов груза в непромокаемых кожаных мешках вместе с тыквенными бутылями и циновками, которые раздобыл Ханс. Вероятно, он украл циновки в брошенной деревне, но мы в них нуждались, и я, скажу честно, промолчал. Мы взяли шесть или восемь коз, бродивших неподалеку, чтобы не голодать, пока не найдем дичь. За них я хотел заплатить Хасану, но когда вручил ему деньги, он в ярости швырнул их на землю. Я поднял их и с чистой совестью спрятал обратно в карман.

Наконец все было более или менее готово, и возник вопрос, что делать с Хасаном. Зулусы, равно как и Ханс, хотели убить его, что Сэм объяснил ему на превосходном арабском. Тогда этот жестокий человек раскрыл свою трусливую сущность – бросился на колени, плакал и взывал к нам во имя милостивого Аллаха, который, как уверял Хасан, на деле неотличим от Бога христиан. Это продолжалось до тех пор, пока уставший от чужой истерики Мавово не пригрозил Хасану дубинкой, после чего тот замолчал. Добродушный Стивен настаивал на том, чтобы отпустить Хасана, – такой вариант имел свои плюсы, ведь тогда мы, по крайней мере, избавились бы от его неприятного общества. Однако я поразмыслил и решил, что разумнее держать его в заложниках хоть пару дней, на случай если арабы последуют за нами и нападут на нас. Сперва Хасан упирался, но один из охотников показал ему ассегай, который стал неопровержимым доводом.

Наконец мы тронулись в путь. Впереди шел я с двумя проводниками, следом носильщики, за ними половина охотников, затем четыре осла под присмотром Ханса и Сэма, Хасан и остальные охотники, за исключением Мавово, замыкавшего процессию вместе со Стивеном. Разумеется, мы зарядили ружья и приготовились к любой случайности. Дорога, которую указали наши проводники, тянулась по берегу, а через несколько сотен ярдов сворачивала к деревне, где жил Хасан: старым миссионерским домом он, по-видимому, не пользовался. Когда огибали невысокую, высотой футов десять, скалу над глубоким каналом, ярдов пятьдесят шириной, отделявшим материк от острова, с которого невольников перевозили на «Марию», ослы заупрямились. Один сбросил поклажу, другой начал брыкаться с явным намерением кинуться в воду вместе с добром. Охотники из арьергарда бросились к нему, чтобы удержать. Вдруг раздался плеск.

«Осел свалился в канал!» – подумал я, но ошибся. Это Хасан воспользовался нашим замешательством и, будучи превосходным пловцом, прыгнул в воду. Ярдах в двадцати от берега он вынырнул, потом снова нырнул, направляясь к острову. Я, даже не целясь, мог бы попасть из ружья ему в голову, но как палить по человеку, спасающему свою жизнь, словно по гиппопотаму или по крокодилу?.. Более того, дерзкая выходка мне понравилась. Поэтому я не стал стрелять и удержал от этого других.

Когда наш бывший хозяин подплыл к острову, со скалистого берега спустились арабы, чтобы помочь беглецу выйти из воды. Либо они не покидали остров, либо снова заняли его, едва «Крокодил» скрылся из виду со своим трофеем. Чтобы снова захватить Хасана в плен, следовало организовать новую атаку на гарнизон острова, что было нам не по силам. Поэтому я приказал идти дальше. С ослами мои люди уже справились и мой приказ исполнили сразу.

Счастье, что мы не замешкались, ибо, едва наш караван двинулся дальше, арабы с острова открыли огонь. Но ни одна пуля не достигла цели, ведь вскоре мы повернули и оказались вне досягаемости выстрелов. Кроме того, арабы, по своему обыкновению, стреляли очень скверно. Впрочем, одна дробинка попала в тюк, навьюченный на осла, разбила бутылку хорошего бренди и повредила жестянку с консервированным маслом. Это так рассердило меня, что я, велев остальным продолжать путь, спрятался за дерево и ждал до тех пор, пока из-за скалы не показался грязный и изорванный тюрбан Хасана. Я прострелил этот тюрбан, но, к сожалению, не голову, на которой он был. Послав прощальный привет бею, я спустился со скалы и догнал спутников.

Теперь мы шли мимо деревни. Пересекать ее я не решился, опасаясь засады. Деревня оказалась большой, ее окружал крепкий палисад, а со стороны моря скрывали холмы. В центре стоял просторный дом в восточном стиле – несомненно, обитель Хасана и его гарема. Немного погодя я, к своему удивлению, увидел пламя, пробивавшееся сквозь пальмовые ветки на крыше этого дома. Я не мог понять, как это могло случиться, но когда пару дней спустя увидел у Ханса в ушах красивые золотые серьги, а на руке золотой браслет и выяснил, что он и один из охотников обладают изрядным количеством английских соверенов, в моей душе поселились сомнения… Со временем открылась правда. Ханс и охотник, оба горячие головы, проникли за ворота брошенной деревни, подобрались к дому Хасана, похитили из женской половины украшения и деньги, а на прощание подожгли дом – в отместку за разбитую бутылку бренди, как объяснил Ханс.

Я рассердился, но ведь арабы в нас стреляли, значит поступок Ханса не кража, а военное действие. В итоге я приказал ему и его товарищу поделиться золотом с остальными охотниками, которые якобы знать ничего не знали, и с Сэмом. Каждому досталось по восемь фунтов, что их очень обрадовало. Еще я выдал по фунту, точнее, добра на эту сумму каждому носильщику – им тоже полагалась доля.

Чувствовалось, что Хасан рачительный и умелый хозяин. Его сады были роскошны – безусловно, за счет рабского труда. Они поражали красотой и наверняка приносили бею хороший доход.

За садами начинался склон, поросший кустарником и вьюном. Идти было тяжело. Я очень обрадовался, когда на закате мы достигли гребня холма – очутились на открытой равнине, тянущейся до самого горизонта. В кустах на нас могли запросто напасть, а на открытом месте я боялся этого меньше, ведь арабы, прежде чем подавить нас численностью, понесли бы огромные потери. Лазутчики наверняка наблюдали за нами, однако время шло, а атаковать караван никто не спешил.

На ночлег мы расположились в удобном месте у ручья. Ночь выдалась такая дивная, что мы решили не ставить палатки. Впоследствии я сожалел, что мы не ушли дальше от воды, так как над болотами, прилегавшими к ручью, кружили мириады москитов, отравлявших нам существование. На бедного Стивена, непривычного к ним, они набросились с особенной яростью, и на следующее утро он, избитый Хасаном, а теперь и искусанный насекомыми, являл собой печальное зрелище. Кроме того, наш покой нарушался необходимостью выставлять стражу на тот случай, если арабы вздумают напасть среди ночи, а носильщики сбегут, похитив у нас багаж. Перед тем как они улеглись спать, я недвусмысленно объяснил им, что любого, кто попытается бежать, застрелят, зато оставшимся гарантировано хорошее обращение. Через двух мазиту они ответили, что бежать им некуда и у них нет желания снова попасть в руки Хасана, которого они вспоминали с содроганием, показывая на спины в шрамах и на шеи со следами невольничьих ошейников. Казалось, говорят они искренне, но уверенности, конечно, не было.

Следующим утром я проверял, все ли благополучно, не разбежались ли ослы, и вдруг сквозь легкий туман заметил ярдах в пятидесяти от лагеря белый предмет, который сначала принял за маленькую птичку, сидящую на тростинке. Я направился туда и увидел, что это не птица, а бумажный листок, вложенный в расщепленную на конце и воткнутую в землю палку – приспособление для туземной почты. Я развернул листок и с большим трудом прочел письмо, написанное на плохом португальском.

Английские шайтаны!

Не надейтесь, что избавились от меня. Я знаю, куда вы направляетесь, и если вы не погибнете в пути, то все равно умрете от моей руки. У меня три сотни вооруженных храбрецов, которые почитают Аллаха и жаждут крови христианских собак. Они последуют за вами, и если вы попадетесь мне живыми, то узнаете, что значит умереть от огня или от солнца, когда вас привяжут к муравейнику. Посмотрим, поможет ли вам тогда ваш военный корабль или ваш лжебог. Пропадите вы пропадом, белые разбойники, грабящие честных людей!

Сие приятное послание не было подписано, но разве трудно догадаться, кто его анонимный автор? Я показал письмо Стивену, и тот разозлился настолько, что случайно мазнул уголок глаза нашатырным спиртом, которым обрабатывал укусы. Сомерс промыл глаз, и, когда боль стихла, мы сочинили ответ.

Убийца, известный среди людей под именем Хасана бен Магомета!

Поистине мы совершили грех, не повесив тебя, когда ты был в нашей власти. Такой ошибки мы больше не сделаем. О волк, питающийся кровью невинных! Твоя смерть близка, и мы уверены, что ты примешь ее от наших рук. Приводи своих приспешников, когда пожелаешь. Чем больше их явится с тобой, тем лучше: мы уничтожим больше негодяев и сделаем мир чище.

До скорого свидания.

Аллан Квотермейн, Стивен Сомерс

– Превосходно, – похвалил я, перечитав письмо, – хоть и не по-христиански.

– Да, – ответил Стивен, – но не слишком ли хвастливо по тону? Вдруг этот господин явится к нам с тремя сотнями вооруженных людей?

– Так или иначе, дорогой мой, – ответил я, – мы одолеем его. Предчувствия у меня возникают редко, но сейчас кажется, что мистеру Хасану осталось недолго. Вот увидите караван невольников, тогда поймете, о чем я. Я этих людей знаю. Наше предсказание отлично подействует Хасану на нервы и даст представление о том, что его ждет. Ханс, пойди и вложи это письмо в расщепленную палку. За ним скоро явится почтальон.

Спустя несколько дней мы действительно увидели невольничий караван, принадлежавший благородному Хасану.

Мы следовали по красивой местности, направляясь на запад, вернее, на северо-запад. Земля здесь была плодородная, ухоженная, хорошо орошенная. Кустарник рос только по соседству с ручьями, более высокие участки оставались открытыми, кое-где виднелись деревья. Не вызывало сомнений, что еще недавно здесь жило много людей, ведь мы проходили мимо деревень, точнее, крупных поселений с большими рыночными площадями. Иные спалили, иные просто покинули, в иных остались старики, добывающие себе пропитание в запущенных садах. Эти бедняги сидели на солнце, бурча себе под нос, или вяло работали на некогда плодородных полях, а при нашем приближении разбегались, так как думали, что вооруженные люди наверняка работорговцы.

Время от времени нам удавалось поймать кого-то из местных и с помощью членов нашего отряда узнать их историю. По сути, история не менялась. Арабы-работорговцы стравливали племена под тем или иным предлогом, вставали на сторону сильного племени и, разумеется, побеждали слабое. Стариков и младенцев убивали, а молодых мужчин, женщин и детей угоняли в рабство. По-видимому, все это началось лет двадцать назад, когда Хасан бен Магомет и его товарищи прибыли в Килву и заставили бежать миссионера.

Вначале ремесло Хасана шло как по маслу: живого товара хватало с избытком. Постепенно арабы истребили все окрестные общины – многих поубивали, уцелевших увезли на кораблях в неведомые страны. Тогда работорговцам пришлось двигаться вглубь страны и совершать свои набеги почти у самых границ земли великого народа мазиту, о котором я уже упоминал. По слухам, вскоре работорговцы собирались напасть на мазиту, рассчитывая одолеть их с помощью ружей и открыть новый, почти неисчерпаемый запас живого товара. Пока они истребляли небольшие племена, которые могли спастись лишь тем, что прятались среди холмов, поросших непроходимым кустарником.

Тропа, по которой мы следовали, оказалась оживленной невольничьей дорогой. Это мы скоро поняли по множеству человеческих скелетов, усеявших высокую траву у обочины. На запястьях у некоторых остались тяжелые кандалы. Вероятно, кто-то из этих несчастных умер от истощения, а иные, судя по разбитому черепу, были убиты в пути.

На восьмой день мы набрели на следы невольничьего каравана. Он направлялся к берегу, но по той или иной причине повернул обратно. Возможно, его предводителей известили о приближении нашего отряда. Или же им сообщили о караване, шедшем из другого места, и караванщики решили соединиться с ним.

С такого следа не собьешься. Сперва мы увидели труп мальчика лет десяти. Потом – стервятников, пировавших останками двух юношей. Одного из них застрелили, другого зарубили топором. Неизвестно почему, но их тела кое-как спрятали в траву. Еще через две мили мы услышали плач ребенка и скоро нашли девочку лет четырех, хорошенькую, но похожую на живой скелет. При виде нас она уползла прочь на четвереньках, словно обезьяна. Стивен поспешил за ней, а я – за банкой консервированного молока из наших запасов. Сердце у меня было не на месте. Вдруг Стивен окликнул меня, он явно был напуган. Я побрел к нему через кусты, понимая, что он обнаружил нечто ужасное. Там сидела молодая женщина, привязанная к стволу дерева, очевидно мать девочки: малышка цеплялась за ее ногу.

Слава богу, женщина была еще жива, хотя, наверное, умерла бы на заре следующего дня. Мы освободили ее, и зулусские охотники (добрейшие люди, когда не воюют) перенесли ее в лагерь. Мать и ребенка мы спасли, хотя и с трудом. Я послал за двумя мазиту, с которыми теперь сносно объяснялся, и спросил, зачем работорговцы так поступили.

Там сидела молодая женщина, привязанная к стволу дерева, очевидно мать девочки: малышка цеплялась за ее ногу.

Мазиту пожали плечами, и один из них ответил, криво усмехнувшись:

– Господин, эти арабы черны душою. Они убивают тех, кто не в силах идти дальше, или привязывают их к месту, обрекая на смерть. Если отпустить слабых, они могут окрепнуть и спастись. Свобода и счастье невольников – мука для арабов.

– Неужели? – гневно воскликнул Стивен, напомнив мне своего отца. – Неужели? При случае я покажу им, что такое мука!

Стивен, юноша добрый и мягкосердечный, в гневе становился неуправляем.

Через сорок восемь часов ему такой случай представился. В этот день мы рано разбили лагерь по двум причинам. Во-первых, спасенные женщина и дитя настолько ослабли, что не могли идти без отдыха, а нести их было некому. Во-вторых, мы нашли идеальное место для ночлега – покинутую деревню, через которую протекал ручей. Мы заняли несколько крайних хижин, огороженных забором, и благодаря Мавово, подстрелившему канну с подросшим теленком, предвкушали отличную трапезу. Пока Сэм варил бульон для несчастной рабыни, а мы со Стивеном наблюдали за ним и курили трубки, в сломанных воротах бомы, или терновой ограды, показался Ханс и объявил, что приближаются два отряда арабов с многочисленными невольниками.

Мы выбежали посмотреть и увидели два каравана, которые уже входили в деревню с другого конца и устраивали стоянку на бывшей рыночной площади. За одним из караванов мы следовали, хотя последние несколько часов шли стороной, поскольку зрелища, подобные тем, что я описывал выше, были невыносимы. Он состоял приблизительно из двухсот пятидесяти невольников и сорока с лишним стражников с ружьями – судя по платью, в большинстве своем арабов или полукровок. Во втором караване, который подошел с другой стороны, было не более сотни невольников и двадцать-тридцать стражников.

– Давайте поужинаем, – предложил я, – ну а потом навестим этих джентльменов, покажем, что мы их не боимся. Ханс, возьми флаг и привяжи его к верхушке этого дерева. Пусть увидят, к какой нации мы принадлежим.

Мы подняли английский флаг и вскоре в бинокль увидели, как забегали работорговцы, а рабы изумленно уставились на развевающееся знамя и оживленно заговорили между собой. Вероятно, иные из невольников уже видели такие флаги в руках английских путешественников или слышали, что их поднимают на кораблях и на побережье. Что английский флаг значит для рабов, они тоже наверняка понимали. Или же они уловили смысл фраз, которыми перекидывались надсмотрщики. В любом случае рабы не сводили глаз с флага до тех пор, пока не прибежали арабы с шамбоками, то есть с кнутами из кожи бегемота, и хлесткими ударами не оборвали их разговоры.

Вначале я думал, что арабы снимутся с лагеря и уйдут. В самом деле, они начали готовиться к этому, но потом передумали, вероятно, потому, что обессилевшие невольники засветло не дошли бы до другого источника. В конце концов арабы остались и развели костры. Кроме того, я заметил, что они приняли меры предосторожности на случай нашего нападения – расставили часовых и велели невольникам окружить лагерь бомами.

– Ну что, навестим соседей? – спросил Стивен, когда мы отужинали.

– Нет! – ответил я.

Поразмыслив, я решил, что лучше на рожон не лезть. Возможно, арабам уже известно, как мы поступили с их достойным хозяином, Хасаном, ведь он наверняка посылал к ним гонцов. Если пойдем к ним в лагерь, нас могут перебить без промедления. Или сначала примут как дорогих гостей, а потом отравят или перережут глотки. Лучше оставаться здесь и ждать, что будет дальше.

Стивен буркнул что-то относительно моей чрезмерной осторожности, но я пропустил его слова мимо ушей. Сделал я вот что: послал за Хансом и велел ему взять одного мазиту (обоими проводниками рисковать я не решился) и туземца из Хасановых рабов, смельчака, владевшего несколькими местными наречиями. Когда стемнеет, все трое должны были пробраться в лагерь работорговцев, разведать как можно больше, а если удастся, подобраться к невольникам и объяснить, что мы им друзья.

Ханс кивнул – ему нравились именно такие задания – и занялся необходимыми приготовлениями.

Мы со Стивеном тоже не сидели без дела: укрепили ограду, развели большие сторожевые костры, расставили часовых.

Наступила ночь. Ханс и его товарищи отправились на разведку, бесшумные, как змеи. Тишина изредка нарушалась меланхоличным пением, сменявшимся ужасными криками, когда арабы хлестали кнутами бедных певцов. Один раз грянул выстрел.

– Они заметили Ханса, – сказал Стивен.

– Вряд ли, – ответил я. – В таком случае стреляли бы не один раз. Это либо случайный выстрел, либо арабы убили невольника.

Затем надолго воцарилась тишина, пока наконец не появился Ханс – он вырос как из-под земли. За ним я увидел мазиту и другого туземца.

– Ну рассказывай, – велел я.

– Дело ясное, баас. Арабам все известно. Хасан направил им приказ убить бааса. Хорошо, что баас не пошел к ним. Они собираются напасть завтра на заре, если мы не оставим эту деревню.

– А если оставим? – спросил я.

– Тогда, баас, они нападут, едва мы построимся или снимемся с места.

– Понятно. Еще что-нибудь скажешь, Ханс?

– Да, баас. Наши охотники подползли к невольникам и говорили с ними. Рабы очень грустны. Многие умирают от тоски, потому что каждого увели из дому и они не знают, куда их гонят. Я сам видел, как умерла одна женщина. Она разговаривала с подругами и казалась здоровой, только сильно усталой. Вдруг она громко объявила: «Я умираю, но сюда вернется мой дух, чтобы терзать этих демонов, пока они сами не сделаются духами». Потом она призвала бога своего племени, сложила руки на груди и пала мертвой. Только, – прибавил Ханс, задумчиво сплевывая на землю, – она не совсем упала, потому что ошейник удержал ее голову. Арабы сильно рассердились за то, что она прокляла их и умерла. Один из них пнул труп, потом в наказание застрелил ее больного сынишку. К счастью, тот араб не заметил нас, потому что мы были в темноте и далеко от огня.

– Еще что, Ханс?

– Мои спутники, баас, отдали свои ножи двум самым сильным невольникам, чтобы те перерезали путы себе и помогли освободиться другим. Но арабы могут найти эти ножи. Тогда мазиту и другой охотник лишатся их навсегда. Вот и все. Чуток табаку у бааса не найдется?

Ханс ушел, а я перевел его слова Сомерсу.

– Теперь у нас два варианта, – добавил я. – Либо немедленно сбежать от этих джентльменов – правда, тогда придется бросить на произвол судьбы женщину с ребенком, – либо остаться здесь и ждать нападения.

– Я никуда не уйду, – мрачно заявил Стивен. – Бросать женщину с ребенком подло. Было бы низостью покинуть эту несчастную женщину. Кроме того, в пути нам будет тяжелее. Ханс ведь говорит, что арабы следят за нами.

– Вы за то, чтобы ждать нападения?

– Есть третий выход, Квотермейн: напасть на них самим.

– Отличная мысль! – похвалил я. – Пошлем за Мавово.

Мавово пришел и сел перед нами. Я изложил ему суть дела.

– У моего народа есть обычай не ждать, пока нападут на тебя, а нападать самому. Впрочем, отец, на сей раз мое сердце против этого. Инблату говорит, что этих желтых собак шестьдесят и что все они вооружены винтовками. – (Мавово и другие кафры звали Ханса Инблату, что означает «пятнистая змея» в переводе с зулусского.) – Между тем нас лишь пятнадцать, ибо на носильщиков полагаться нельзя. Кроме того, по словам Инблату, вражеский лагерь укреплен и охраняется часовыми. Поэтому трудно будет застигнуть их врасплох. Но мы, отец, тоже в укрепленном месте, нас тоже голыми руками не возьмешь. Кроме того, люди, которые войну не ведут, но мучат и убивают женщин и детей, наверняка трусы и не дадут достойный ответ хорошим стрелкам, если вообще ответят. Поэтому я говорю: «Подожди, пока буйвол либо нападет сам, либо убежит». Но окончательное слово не за мной, а за тобой, о мудрый Макумазан, Бодрствующий в ночи. Молви, о состарившийся в войнах, я повинуюсь тебе!

– Говоришь ты убедительно, – признал я. – Но я подумал: если арабы спрячутся за спины невольников, мы будем стрелять по этим беднягам, а не по врагам. Стивен, по-моему, над этим нужно как следует поразмыслить.

– Да, Квотермейн. Только я надеюсь, что Мавово неправ относительно того, что эти негодяи могут изменить свои намерения и удрать.

– Вы, молодой человек, становитесь слишком кровожадным для орхидиста, – заметил я, глядя на него. – Что касается меня, то я искренне надеюсь, что Мавово не ошибся. В противном случае нам придется нелегко.

– До сих пор я считал себя очень мирным, – ответил Стивен. – Но эти невольники, эта бедная женщина, которую привязали к дереву и обрекли на голодную смерть…

– Вынуждают брать промысел Божий в свои руки. Порыв вполне естественный, и в такой ситуации Всевышний не прогневается, – сказал я. – Однако, раз мы определились с планом действий, нужно претворить его в жизнь, чтобы, когда заглянут арабские джентльмены, встретить их готовым завтраком.