Короли океана

Около часу просидел он в странном своем укрытии, как вдруг ему послышался звон бубенчиков, скрип колес экипажа, катящего по вымощенной мелким щебнем дороге, и дробный цокот лошадиных копыт.

Олоне напряг слух.

«Уж теперь-то ошибки быть не может», – едва сдерживая переполнявшие его чувства, прошептал он и крепко прижал руку к сердцу, словно силясь удержать его биение.

В самом деле, спустя несколько минут мимо укрытия, где затаился наш матрос, промчался тяжелый экипаж, запряженный пятеркой лошадей. Молодой человек тут же подался вперед с выражением несказанного счастья на лице и с непередаваемым восхищением в голосе проговорил:

– Это она! Господи, как же она прекрасна!..

Он вдруг побледнел, горестно понурил голову и прослезился. «Увы, – продолжал он про себя, – что за злая судьба вывела меня, несчастного, на след этой женщины! Как посмел я полюбить это обворожительное существо! Кто я для нее, такой богатой, красивой и благородной… я, жалкий найденыш без роду без племени?.. Полно! Неужто я совсем из ума выжил? Она пройдет мимо меня – и не заметит… она даже не опустит глаза, чтобы меня разглядеть…» Но тут в его черных глазах полыхнула вспышка решимости. «Хотя кто знает?.. – прибавил он. – Будущее за мной! Имя и состояние, чего у меня нет, я смогу завоевать. И завоюю!.. Или подохну!.. А смерть – это забвение!..»

Так, рассуждая сам с собой, наш матрос выбрался из своего убежища, бросился к проселочной дороге и бегом помчался в сторону города.

Проявив завидное проворство, он поспел как раз к сроку, чтобы еще раз глянуть на проезжавший мимо экипаж.

В этом экипаже сидели трое: сеньор лет пятидесяти пяти с надменным, пренебрежительным видом и две дамы – мать с дочерью, по всей вероятности.

Хотя старшей из двух дам было сильно за сорок, ей, однако ж, можно было запросто дать года тридцать два – тридцать три, поскольку ее необыкновенная красота сохранилась во всем своем первозданном великолепии. Ее лицо отличалось тонкими чертами, которые с поразительной точностью удавалось передать в камне древним ваятелям, унесшим с собой тайну своего мастерства; кожа у нее была на удивление тонкая, почти прозрачная и гладкая, как у младенца; легкая тень грусти на лице придавала ему еще больше выразительности. Время от времени она бросала томные взгляды на дочь, и тогда ее ярко накрашенные губы приоткрывались в очаровательной улыбке, а глаза, вспыхнув на миг-другой ярким, горячим огнем материнской любви, вдруг затуманивались, обретая задумчивое выражение.

Ее дочери едва ли было шестнадцать. Что же можно сказать о ней, кроме того, что она была такая же красавица, как и ее мать в пору своей юности! Светлокудрая и черноглазая. Кожа у нее имела розовато-опаловый оттенок, губы были алые, а зубы сверкали ослепительной белизной; длинные волосы волнами ниспадали на плечи; стан пленял гибкостью и стройностью. Одним словом, в облике девушки прекрасно сохранившееся очарование ребенка сочеталось с изящной томностью женщины: то была истинная красавица, сама того не сознававшая.

Карету с обеих сторон сопровождали четверо вооруженных до зубов слуг в парадных ливреях.

Когда тяжелый экипаж скрылся за углом ближайшей улицы, наш молодой герой будто разом вырвался из плена наваждения, что охватило его.

«Милая Виолента! – молвил он. – Женщина ты или ангел? Я же, я – жалкий безумец! Посмел полюбить это небесное создание! О да, я люблю ее! Люблю так, что готов умереть по одному лишь слову, ежели оно слетит с ее губ, по одному знаку ее розоватых пальцев. О! Видеть ее! Видеть всегда!..»

И, точно слепой безумец, он пустился бежать дальше – следом за экипажем.

Впрочем, эта гонка с преследованием продолжалась недолго. Карета резко свернула в сторону – и в мгновение ока скрылась во дворе особняка, ворота которого тут же за нею закрылись.

Матрос остановился чуть в сторонке и обвел особняк самым пристальным взглядом. «Так вот куда она выезжает, – невольно прошептал он. – Выходит, меня не обманули! И сведения мои точны! Но вот уедет ли она отсюда, на самом деле?.. О, я это узнаю!»

Глянув на дом последний раз, он словно с сожалением двинулся прочь и, пройдя сотню шагов, вошел в кабачок, куда обычно захаживали матросы. Но не затем зашел он туда, чтобы напиться и насытиться: в эту минуту голова у Олоне была занята другими мыслями, далекими от желания утолить жажду и голод. Он задержался на миг-другой на пороге, сосредоточенно оглядел низкий, темный, прокуренный зал – и, судя по всему, разглядел то, что высматривал, потому что направился прямо к столу, за которым сидел какой-то одинокий выпивоха, и без лишних церемоний подсел рядышком.

Двое моряков, поскольку незнакомец тоже был в костюме матроса, обменялись улыбками и рукопожатиями.

– Ну как, Питриан, – с чуть заметным смущением спросил Олоне, – что новенького, старина?

Поспешим тут же заметить, что «старина», к которому обратился наш герой, был крепким молодцом под шесть футов ростом – сущим геркулесом с плутоватым, хотя и симпатичным лицом и проницательным взглядом; на вид мы дали бы ему от силы года двадцать два.

– Ничего такого, что тебе было бы не по душе, брат, – отвечал тот с улыбкой. – Да ты и впрямь в сорочке родился, как поговаривают старые кумушки. Все складывается для тебя на удивление удачно. Сама судьба на твоей стороне – обделывает твои делишки наилучшим образом.

– Как это? Выкладывай, да поживей!

– Сам посуди. Сеньор дон Блаз Саласар, граф Медина-дель-Кампо и герцог де Лa Торре… ох уж мне эти чертовы испанцы – пока выговоришь все их имена да титулы, язык сломаешь!..

– Не томи же!

– Ну так вот. Этот самый сеньор, кажется, доводится закадычным дружком нашему королю, его величеству Людовику Четырнадцатому, ведь не случайно он торчит у него при дворе уже бог весть сколько времени…

– А мне-то что с того?

– Терпение, дружище! Я и говорю, этого самого дона Блаза, и прочая и прочая, видимо, назначили вице-королем Перу по велению испанского короля, его государя, питающего к нему совершенно особое уважение.

– А мне-то какой от этого прок?

– Такой, что ты и не представляешь. Хотя французский король воюет с испанским, господин Кольбер получил приказ милостиво предоставить в распоряжение сеньора дона Блаза, и прочая… фрегат «Пор-Эпик» да снарядить его в Перу. А господин Кольбер решил по случаю использовать этот самый фрегат для слежки за берегами Испании… Да ты слушаешь меня или нет?

– Я весь внимание, да только вот ни черта не пойму!

– Потому что ни черта не хочешь, хотя все ясно как божий день. Министр не посмел ослушаться королевского приказа, договорился с управляющими Вест-Индской компании, и те известили капитана Гишара, чье судно готово к отходу, что ему надлежит взять к себе на борт и доставить на Санто-Доминго, причем со всеми почестями, достойными его ранга, графа Медина-дель-Кампо, новоиспеченного вице-короля Перу, с домочадцами. Так что на борту «Петуха» все подготовлено к приему важных пассажиров. И по приходе судна на Санто-Доминго господину д’Ожерону, губернатору французской части острова, будет проще простого препроводить графа в целости и сохранности, вместе с его свитой, на испанскую территорию.

– Ты точно знаешь?

– Точнее не бывает. Я все узнал от самого графского камердинера, этого индюка надутого, – выступает завсегда только боком, откуда ни глянь.

– Отлично! – воскликнул Олоне. – Я так и думал!

– Ты?

– Да, нутром почувствовал! – живо откликнулся наш герой, радостно потирая руки.

– Да ну! Быть того не может!

– Еще как может, – продолжал молодой человек, рассмеявшись, – тем более что я тоже отправляюсь вместе с ними.

– Ты?

– Да. Вот послушай и сразу все поймешь.

И Олоне поведал другу историю о том, как он нанялся на борт «Петуха».

Питриан слушал его не то что с удивлением – с полным недоумением.

– Все едино, – молвил он, недовольно мотнув головой, – ты не прав. От своей любви ты совсем рехнулся. И заведет она тебя бог знает куда!

– После нас хоть потоп! – решительно заявил наш герой.

– Ты рассуждаешь как осел, но ты мне друг. И я не скажу тебе ни слова поперек, хоть ты и подвел меня, не предупредив о своих делах.

– Что-то не пойму я тебя, Питриан.

– Хватит! Все и так ясно, еще сочтемся.

– Нет уж, сам ты рехнулся!

– Ан нет, не я, а ты. Ладно, идем, пора отсюда убираться.

С этими словами он встал, бросил на стол пару монет за бутылку вина, которую едва почал, и они вдвоем вышли из кабачка…

Олоне не нарушил уговора с Гишаром. В назначенный час он прибыл на борт «Петуха» и предстал перед капитаном. Началась подготовка к выходу в море. Одни матросы кинулись к брашпилю выхаживать якорь, а другие, разойдясь по всем реям, начали раздергивать паруса.

Горячо пожав руку новоявленному штурману, капитан Гишар велел юнге показать выделенную новичку каюту, чтобы он мог отнести туда свой рундук. Обустроившись на месте, что заняло у него несколько минут, Олоне тотчас же заступил на службу.

И первым, с кем он столкнулся, поднявшись на мостик, был Питриан.

– Вот видишь, брат, – сказал тот, бесцеремонно рассмеявшись ему в лицо, – не ты один умеешь откалывать коленца. Так что и я кое-что могу.

– Ты что ж, тоже нанялся на «Петуха»?

– Истинная правда, и на тех же условиях, что и ты. Только не штурманом, а всего-то боцманом, да мне наплевать. А ты разве не рад меня видеть, шельмец? Я же говорил – еще сочтемся!

– Спасибо, Питриан! – с чувством отвечал Олоне, пожимая другу руку.

На этом их разговор закончился. Да и была ли им нужда говорить еще о чем-то: ведь они понимали друг дружку с полуслова? Так что на этом друзья разошлись по своим постам.

Через час «Петух» стал по ветру и двинулся в открытое море.

Первые десять-двенадцать дней перехода дул попутный ветер, погода стояла великолепная, и все заставляло надеяться, что плавание будет проходить в самых благоприятных условиях.

Граф де Ла Торре быстро расположил к себе экипаж своей любезностью и благородством.

Вахтенные матросы с удовольствием наблюдали, как он прогуливается по палубе в компании герцогини и ее очаровательной дочери. Как только эти трое объявлялись на корме, моряки почтительно отходили в сторонку, уступая им место для прогулки; матросы переговаривались меж собой уже только шепотом, изо всех сил стараясь ненароком не пустить в ход крепкое словцо и остерегаясь развязно-грубоватого поведения, к чему они привыкли.

Сеньорита Виолента де Ла Торре была главным предметом глубочайшего почтения со стороны этих большей частью неотесанных мужланов, а точнее сказать – объектом преклонения. Эта юная особа вызывала у них безграничное восхищение: в наивно-трогательной вере, присущей их натурам, простым и одновременно решительным, они считали, что присутствие на борту такой прелестной девушки сулит удачу как им самим, так и их кораблю.

А Олоне был просто счастлив, счастлив как никогда. По правде говоря, он не смел заговорить с девушкой ни о чем другом, кроме самых обыденных вещей, как то: о погоде, ходе судна или ожидаемой продолжительности плавания. Однако теперь он не был для нее совершенно посторонним: его мягкий, гармонично-певучий голос очаровывал девушку, ввергал в радостную дрожь; да и потом, отныне он виделся с нею каждый день по несколько часов и мог втайне любоваться и восхищаться ею. Потому-то, повторимся, он и был на седьмом небе от счастья.

И все же капля дегтя не преминула упасть в этот сосуд, полный счастья, придав его содержимому изрядный вкус горечи.

Олоне и подумать не мог, что коварный тайный заговор зреет против той, которую он обожал и почитал всею душой, притом, заметим, без всяких корыстных помыслов; и причиной тому послужила неодолимая преграда, выросшая между ним и ею благодаря неумолимым законам общества.

Это требует объяснения, и мы попытаемся дать его ниже в нескольких словах.

Первый штурман, он же старший помощник капитана, был в прошлом офицером королевского военно-морского флота, но за некоторые свои далеко не безобидные выходки, которые нет смысла здесь перечислять, ему пришлось подать в отставку. Это был великодушный человек, он даже имя носил благородное – Орас де Вильномбль – и состоял в родстве с самыми знатными фамилиями в Оверни[23]. Кроме того, он доводился племянником одному из управляющих Вест-Индской компании. И благодаря покровительству того же дядюшки получил должность второго помощника капитана корабля «Петух» и прослужил в ней худо-бедно три года. Однако на основании этого мы не станем утверждать, что моряком он был никудышным, напротив, в своем ремесле он знал толк и смог не раз проявить в различных обстоятельствах свои недюжинные таланты и замечательные познания в морском деле. Между тем заслуги господина де Вильномбля на морском поприще напрочь перечеркивались его постыдными пороками и безнравственными поступками. То был пьяница, игрок, распутник и все такое прочее. Ради удовлетворения своих необузданных прихотей и ненасытных страстей он был готов на все.

Экипаж «Петуха» терпеть его не мог и, что немаловажно, боялся, и все из-за того влияния, которое он оказывал на своего дядюшку, сумев обвести его вокруг пальца заверениями о том, что окончательно решил вернуться к достойной жизни и трудам праведным. И дядюшка, человек почтенный, порой даже радовался такому преображению племянника и с удовлетворением отмечал, что наконец-то сумел наставить его на путь истинный.

Что касается внешнего облика шевалье Ораса де Вильномбля, это был приятный кавалер лет тридцати двух – тридцати четырех и в высшей степени элегантный; он досконально знал все придворные обычаи и, главное, обладал талантом, редким даже для того галантно-утонченного века, вполне здраво рассуждать о всяких пустяках, остроумно рассказывать занятные истории, зачастую скабрезные, и, наконец, вызывать к себе симпатию у простодушных дам, не выказывая при том видимого желания приударить хотя бы за одной из них.

За два дня до отплытия «Петуха» граф возвращался после довольно продолжительной прогулки верхом по Аркской дороге. Было около половины восьмого вечера; погруженный в свои мысли, весьма серьезные и, если судить по выражению его лица, отнюдь не самые приятные, молодой старпом бросил поводья на шею лошади, предоставив ей идти совершенно свободно, как заблагорассудится, чем она не преминула воспользоваться и принялась пощипывать траву на каждом изгибе дороги.

И тут двое незнакомцев, одетых как матросы, остановили лошадь, схватив ее под уздцы.

Граф живо вскинул голову и потянулся к седельной кобуре.

– Что вам надо? – грозно спросил он.

– Оказать вам услугу, – отвечал один из них, – ежели вы тот, кто нам нужен.

– И кто же вам нужен?

– Граф Орас де Вильномбль, старший помощник капитана «Петуха», судна Компании.

– Это я, – сказал он.

– Тогда соблаговолите проследовать за нами – здесь недалеко. Мы готовы сделать вам выгодное предложение.

– А кто докажет, что вы не уготовили мне западню? И не хотите заманить меня в ловушку, чтобы убить?

– Бросьте! Вы же не верите ни одному своему слову. У нас нет оружия. К тому же вам решать – согласиться или отказаться. Как вы знаете, господин граф, завтра в шесть часов утра вы должны заплатить пять тысяч пистолей, которые давеча проиграли, а теперь безуспешно пытались просить взаймы у одного из своих друзей. Так вот, если не вернете долг, вас немедленно арестуют, лишат чина, и на сей раз без всякого снисхождения.

– Предположим, так оно и есть, – надменно продолжал граф, – и что из того следует?

– Только одно: коли вы согласны проследовать за нами, через четверть часа у вас будет пять тысяч пистолей, которые вы тщетно пытаетесь раздобыть; сверх того, вам будет выплачено еще пять тысяч пистолей, не считая дополнительных десяти тысяч, по приходе вашего судна в Пор-Марго, если вы в свою очередь согласитесь оказать нам услугу, чего мы от вас, собственно, и ждем.

Граф, похоже, призадумался и наконец решился.

– Едем! – твердо сказал он.

И в сопровождении двух незнакомцев двинулся куда-то через поле.

Не прошло и пяти минут, как они вышли к заброшенной лачуге, куда граф, спешившись и привязав лошадь к дереву, проник следом за двумя незнакомыми проводниками.

Один из них зажег желтую сальную свечу и поставил ее на колченогий стол, после чего между ними троими снова завязался разговор.

О чем же они говорили? Какие предложения были сделаны графу? Об этом мы скоро узнаем. Но предложения эти, очевидно, были не самые приятные, поскольку граф, кичившийся тем, что ему сам черт не брат, невзирая на свое отчаянное положение, все никак не решался их принять.

Тем не менее незнакомцам, кажется, удалось развеять его сомнения и выжать из него согласие, потому что по заключении сделки граф получил десять тысяч пистолей наличными; он их тщательно пересчитал и, удовлетворенно вздохнув, уложил в свой бумажник, после чего вышел из лачуги и вскочил в седло.

– Свои обещания мы сдержали, – сказал один из незнакомцев угрожающим тоном, – дело теперь за вами. И знайте, если вы не доведете его до конца, вам не избежать нашей мести.

– Мы будем на Большой земле в одно время с вами, – мрачным голосом прибавил второй.

– Господа, – высокомерно отвечал граф, – у вас есть мое благородное слово. Раз вы знаете меня как облупленного, вам должно быть известно и то, что я слов на ветер не бросаю. Прощайте же и спасибо за все.

И, ударив лошадь рукой, он пустился вскачь.

– До свидания! – усмехнувшись, в один голос крикнули ему вслед незнакомцы.

Через десять минут граф уже прибыл в Дьеп. Нигде не останавливаясь, он сперва направился прямиком к своему кредитору и расплатился по долгам, потом уладил кое-какие дела, сел в шлюпку, и та доставила его на борт «Петуха»; он твердо решил не сходить на берег до самого отплытия.

Как старший помощник капитана, граф Орас отвечал в основном за содержание в надлежащем порядке внутренних помещений на корабле, включая жилые, за нагрузку судна и, наконец, за состояние самых разных мелочей, из которых состоит судно и от которых зависит жизнь на борту, – от такелажа, балласта и груза до провианта, дисциплины экипажа и поведения пассажиров, поскольку капитан ведал главным образом навигацией.

Когда капитан Гишар получил распоряжение принять на борт герцога де Ла Торре с семьей, он, естественно, переадресовал это распоряжение старшему помощнику, предоставив ему самому решать, что надобно сделать для того, чтобы благородные пассажиры ощущали себя не совсем уж плохо на борту «Петуха» во время довольно долгого морского перехода: ведь, даже предположив, что плавание будет проходить при благоприятных условиях, оно должно было продлиться никак не меньше месяца, а то и больше.

Граф Орас, отдадим ему справедливость, выполнил деликатное поручение капитана тактично и со вкусом: он воистину сотворил чудо, когда обустроил пассажирские каюты, превратив их в роскошные покои, достаточно просторные и, главное, очень удобные, чего зачастую весьма не просто добиться и на судне, тоннажом покрупнее «Петуха», тем более что он и без того был переполнен пассажирами обоих полов.

Больше всего герцог де Ла Торре пугался неудобства, на которое, как ему казалось, он был обречен на борту торгового корабля, да еще относительно малого водоизмещения, где пространство крайне ограниченно; и каково же было его удивление, когда граф Орас встретил его на борту самым учтивым образом и препроводил в отведенные ему покои. Очарованный окружающей обстановкой, герцог горячо поблагодарил старпома, с которым еще не был хорошо знаком, хотя изысканные манеры последнего пленили его с первого же взгляда. Впрочем, он этим не ограничился: как только его почтил своим присутствием капитан, он воспользовался случаем и поздравил того с таким искусным старшим помощником, проявившим незаурядные вкус, талант и фантазию при обустройстве его, герцога, каюты.

К великому своему сожалению, капитану пришлось ответить на великодушные похвалы своего знатного пассажира, представив ему графа де Вильномбля. В глубине души достойный капитан надеялся отсрочить эту формальность; больше того, он даже хотел по секрету открыть герцогу истинную натуру этого человека, которого управляющие Вест-Индской компании навязали ему в старшие помощники. Но, как уже не раз случалось при подобных обстоятельствах, когда капитану Гишару удавалось раскусить коварные замыслы старпома, завуалированные под самыми благовидными помыслами, тот вмиг насторожился и устроил все так, чтобы иметь возможность самолично принять похвалы в свой адрес; он все-таки заставил капитана, вопреки явному нежеланию последнего, сыграть ему на руку, представив его герцогу.

Капитан и граф знали друг друга с давних пор; они презирали и смертельно ненавидели друг друга; по правде говоря, между ними давно шла война, и оружием в ней служила любезность; то была война тайная, непримиримая и жестокая, хотя и безмолвная и неизменно с улыбкой на устах. Разумеется, герцог де Ла Торре, который не подозревал, да и не мог подозревать о скрытой вражде между ними, был счастлив повстречать на этом судне благородного человека, одного с ним сословия и почти равного положения; человека с изысканными манерами, с которым можно было бы поддерживать приятные отношения в течение всего плавания, тем более что тот мог бы составить общество и его домочадцам, помогая им терпеливо сносить тяготы, неизбежно сопряженные с долгими морскими переходами. Так что графа Ораса он принял с распростертыми объятиями; и вскоре тот, обдумавший свой план заблаговременно, сумел стать незаменимым для графа де Ла Торре, снискав себе глубочайшее уважение этого благородного кастильянца и заручившись его дружбой.

Любовь делает человека прозорливым. И Олоне скоро обратил внимание на проделки своего прямого начальника. С болью в сердце он заметил, что ухаживания графа любезно принимаются обеими дамами. Впрочем, печалился он недолго, потому как некоторое время спустя отметил и другое – что сеньорита де Ла Торре невольно прониклась неприязнью к этому человеку и стала везде и всюду держаться с ним крайне холодно.

К сожалению, положение подчиненного, которое Олоне занимал на борту, никоим образом не позволяло ему оказывать услуги пассажиркам; он даже не мог предостеречь их от происков графа Ораса.

Олоне был бессилен против графа; к тому же в те времена морской кодекс отличался такой строгостью, а вернее, был настолько суров, что означенные в нем крутые меры случалось применять не так уж часто.

Капитан Гишар тоже был начеку. Он, повторимся, слишком давно знал своего старшего помощника и теперь стал пристально следить за каждым его шагом, даже самым, казалось бы, невинным: у него было предчувствие, что тот действует по тщательно продуманному плану. Но что это за план? И чего, собственно, добивался граф? Этого капитан Гишар не знал, но очень хотел узнать. И по возможности расстроить каверзные замыслы графа и вывести его на чистую воду сразу же, как только тот допустит промашку.

Но граф был не промах: почувствовав за собой слежку, он сделался куда более осторожным. Поэтому вести себя с ним следовало с неизменной хитростью и ловкостью; надо было делать вид, что выказываешь ему самое полное доверие, и при этом не спускать с него глаз.

Положение было сложное, если не сказать критическое. Капитану Гишару пришлось иметь дело с сильным противником. И он не преминул поделиться с Олоне, узнав его лучше и проникшись к нему доверием, своими тайными опасениями; он рассказал ему о двуличном характере старшего помощника и дурных предчувствиях на его счет. Олоне выслушал признания капитана с величайшей радостью. Под его покровительством он почувствовал себя сильным и воспрянул духом. Его друг Питриан тоже был посвящен в их тайну, и они втроем единодушно решили установить скрытую слежку за человеком, которого отныне считали своим врагом, наблюдать за малейшими его действиями денно и нощно – словом, не упускать его из виду ни на миг, дабы в конце концов расстроить его происки, которые он наверняка замыслил, чтобы обольстить юную, очаровательную дочь герцога де Ла Торре и скомпрометировать ее таким образом, чтобы ей пришлось принять его предложение.

Между тем плавание продолжалось в самых благоприятных условиях: ветер после отхода из Дьепа не стал ни крепче, ни слабее, к тому же он был неизменно попутным. Так что брасы, шкоты и галсы, казалось, были намертво ошвартованы на гафель-нагелях, как шутили меж собой матросы. Судно быстро приближалось к Санто-Доминго: еще неделя, самое большее дней восемь – и «Петух», как ожидалось, бросит якорь на рейде Пор-де-Пэ, во французской части острова.

Граф Орас де Вильномбль вел себя еще более осмотрительно; при этом, однако, он обхаживал герцога де Лa Торре с еще большей настойчивостью. Памятуя о влиянии, каким пользовался вице-король Перу, зная о его многочисленных родственных связях с первыми семьями королевства и о доверии, какое он имел в Версале, хотя и был испанцем, граф Орас представился ему жертвой завистливых преследователей – могущественных врагов, очернивших его в глазах господина Кольбера, всесильного министра короля Людовика XIV; непримиримая ненависть и испортила ему карьеру – он был вынужден подать в отставку и, к своему стыду, прозябать в низших чинах, служа на торговых судах вместе с людишками без роду без племени, которые считали его своим недругом и, поскольку питали неприязнь к знати вообще, пытались и ему всячески насолить.