1356. Великая битва

– Так позаботься об этом.

Тон священника привлек внимание кардинала, который тоже уставился на старинные фрески. До этого он смотрел на Томаса и хмурился, сомневаясь в правдивости его слов, но вид росписей отвлек его. На выцветшей картине был изображен святой Петр, безошибочно узнаваемый благодаря зажатым в одной руке двум золотым ключам. Другой он протягивал меч коленопреклоненному монаху. Эти двое располагались на укутанном снегом поле, хотя тропинка к стоящему на коленях человеку была расчищена. Монах принимал меч, за ним наблюдал второй монах, настороженно выглядывающий из-за полуприкрытых ставен в окне засыпанного снегом домика. Кардинал долго рассматривал фреску и поначалу недоумевал, а затем вздрогнул от ярости.

– Кто этот монах? – строго спросил он у Джакомо.

– Я не знаю, ваше высокопреосвященство, – ответил итальянец.

Кардинал кинул вопросительный взгляд на зеленоглазого попа, который только пожал плечами. Бессьер помрачнел.

– Почему ты еще не замазал ее? – обратился он к художнику.

– Потому что его святейшество велел в первую очередь заняться потолком, а уже после – стенами, ваше высокопреосвященство.

– Так замажь сейчас! – рявкнул кардинал. – Замажь, прежде чем закончишь с потолком. – Потом ожег взглядом Томаса. – Ты зачем сюда пожаловал?

– За благословением святого отца, ваше высокопреосвященство.

Бессьер нахмурился. Названное Томасом имя явно пробудило в нем подозрения, но существование старых росписей смущало его, похоже, еще сильнее.

– Просто замажь! – приказал он Джакомо и снова повернулся к Томасу. – Где ты остановился?

– Близ церкви Святого Бенезе, ваше преосвященство, – солгал англичанин.

По правде, он оставил Женевьеву, Хью и два десятка своих людей в таверне у большого моста, далеко от храма Святого Бенезе, а соврал потому, что меньше всего хотел, чтобы Бессьер удовлетворил внезапно обнаружившийся интерес к Гийому д’Эвеку. Он убил брата кардинала, и если Бессьер выяснит, кто такой Томас на самом деле, то костра для еретиков на большой площади перед дворцом папы не миновать.

– Мне интересно, как обстоят дела в Нормандии, – проговорил церковник. – После молитв девятого часа я за тобой пошлю. Отец Маршан тебя проводит.

– С удовольствием, – подтвердил священник, и в голосе его прозвучала угроза.

– Почту за честь служить вашему высокопреосвященству, – ответил Томас, склоняя голову.

– Избавься от этих картин, – еще раз приказал Джакомо кардинал и покинул комнату в сопровождении своего зеленоглазого спутника.

Итальянец, все еще стоя на коленях, шумно перевел дух.

– Ты ему не понравился, – заявил он.

– А ему хоть кто-то нравится? – отозвался Томас.

Джакомо встал и наорал на своих помощников.

– Штукатурка загустеет, если ее не размешивать, – объяснил он эту вспышку гнева Томасу. – У них каша вместо мозгов! Они ведь миланцы, да? Значит, дураки. А вот кардинал Бессьер не дурак – враг из него получится опасный, друг мой.

Джакомо не знал этого, но кардинал уже был врагом Томаса, хотя, по счастью, никогда его не встречал и даже представить себе не мог, что англичанин появится в Авиньоне. Джакомо подошел к столу с пигментами.

– И кардинал Бессьер питает надежду стать следующим папой, – продолжил итальянец. – Иннокентий слаб, Бессьер – нет. Быть может, вскоре мы узрим нового святого отца.

– А чем ему так не понравилась эта картина? – поинтересовался Томас, указывая на дальнюю стену.

– Возможно, у него развит вкус? Или потому, что эта мазня выглядит так, будто ее рисовала собака, которой кисть засунули под хвост?

Томас стал всматриваться в древнюю роспись. Кардиналу хотелось выяснить, что за сюжет изображен тут, но ни Джакомо, ни зеленоглазый монах не могли ответить. И все же прежде всего ему хотелось уничтожить фреску, чтобы никто другой не мог найти ответ. А какая-то история в картине скрывалась. Святой Петр вручал меч монаху в снегу, и у этого монаха должно быть имя. Но какое?

– Ты и впрямь не знаешь, что тут изображено? – осведомился Томас у Джакомо.

– Какая-то легенда? – беззаботно предположил итальянец.

– Но какая?

– У святого Петра меч, – рассуждал Джакомо. – Допустим, он вручает его Церкви? Ему стоило отрубить этим мечом руку художника и тем самым избавить нас от необходимости смотреть на его жуткую мазню.

– Но обычно меч изображают в Гефсиманском саду, – напомнил Томас. Он не раз видел фрески храмов со сценой ареста Христа, когда Петр выхватил меч и отсек ухо одному из слуг первосвященника, а вот Петр посреди метели встречался ему впервые.

– Выходит, этот болван-художник не знал Священного Писания, – буркнул Джакомо.

Однако все на картинах имело смысл. Если нарисован человек с пилой, это святой Симон, потому что Симона замучили, распилив на куски. Виноградная гроздь напоминала народу о евхаристии. Царь Давид держал арфу, святой Фаддей – дубинку или плотницкую линейку, святой Георгий сражался с драконом, святой Дионисий неизменно изображался с собственной отрубленной головой в руках – смысл имело все, однако смысл этой древней фрески от Томаса ускользал.

– Разве вам, художникам, не полагается знать смысл всех этих символов?

– Каких символов?

– Ну, меч, ключи, снег, человек в окне!

– Меч – это меч святого Петра, ключи – ключи от рая! Может, тебя еще поучить, как молоко у мамки из титьки сосать?

– А снег?

Джакомо сдвинул брови, явно сбитый с толку вопросом.

– Просто этот идиот не умел рисовать траву, – решил он наконец. – Вот и замазал все дешевой побелкой! Нет тут никакого смысла! Завтра мы счистим эту мазню и напишем что-нибудь стоящее!

Однако кем бы ни был создатель фрески, он позаботился расчистить от снега тропу, идущую вокруг коленопреклоненного человека, и довольно искусно нарисовал траву, вкрапив в нее голубые и желтые цветочки. Так что бесснежное пространство имело смысл, как и присутствие второго монаха, боязливо выглядывающего из окна.

– Уголек у тебя найдется? – спросил Томас.

– Конечно! – Джакомо указал на стол с пигментами.

Томас подошел к двери и заглянул в большой зал для аудиенций. Кардинал Бессьер и зеленоглазый священник ушли, поэтому англичанин взял кусочек угля и подошел к загадочной фреске. И написал что-то на ней.

– Ты что делаешь? – спросил Джакомо.

– Хочу, чтобы кардинал это увидел, – сказал Томас.

Крупными черными буквами по снегу он начертал: «Calix Meus Inebrians».

– Чаша моя преисполнена? – спросил озадаченный Джакомо.

– Это из псалмов Давида, – пояснил Томас.

– И что это означает?

– Кардинал поймет.

Итальянец нахмурился.

– Иисус сладчайший, – промолвил он. – Однако опасную игру ты затеял.

– Спасибо, что разрешил тут отлить, – сказал Бастард.

Художник был прав, это было опасно, но если Томасу не под силу выследить отца Каладрия в этом городе, полном врагов, он пригласит отца Каладрия самого выследить его. И Томас предполагал, что этот зеленоглазый священник и окажется тем самым отцом Каладрием.

А зеленоглазый священник заинтересовался древней, скверной работы фреской с изображением двух монахов и святого Петра. Однако центром картины был не коленопреклоненный монах и даже не святой Петр в богатом облачении, а меч.

И Томас, хотя и не мог быть уверен, пришел вдруг к убеждению, что у этого меча есть имя: Малис.

В тот же самый день, задолго до девятичасовых молитв и прежде, чем кто-либо успел его обнаружить и подвергнуть церковной пытке, Томас с отрядом покинул Авиньон.

Пришло тепло. То была погода для войны, и по всей Франции люди острили оружие, обучали лошадей и ждали королевского вызова. Англичане слали подкрепления в Бретань и Гасконь, и все сходились во мнении, что король Иоанн наверняка соберет большую армию, чтобы сокрушить островитян. Однако вместо этого французский монарх послал невеликое числом войско на окраину Наварры, к замку Бретей. Там, упершись в мрачные стены твердыни, воины принялись делать осадную башню.

Сооружение получилось колоссальным, выше церковного шпиля, эшафот о трех этажах, примостившийся на двух железных осях, соединяющих четыре массивных колеса из крепкого вяза. Переднюю и боковые стенки башни обшили дубовыми досками, чтобы не дать гарнизону замка простреливать платформы из арбалетов. И вот на холодной заре осаждающие обивали эту деревянную броню толстыми шкурами. Трудились они всего в четырех сотнях шагов от замка, и время от времени кто-то из защитников брался за арбалет, но дистанция была слишком велика, и болт неизменно падал с недолетом. На верхушке башни реяли четыре флага: два с французской лилией и два с изображением топора, символа святого покровителя Франции – Дионисия. Флаги вытягивались и трепетали на ветру. Ночью была буря, и с запада все еще дул сильный ветер.

– Один хороший ливень, и эта чертова штуковина станет бесполезна, – заметил лорд Дуглас. – Парни не сдвинут ее с места! Она увязнет в грязи.

– Бог на нашей стороне, – безмятежно сказал его младший товарищ.

– Бог? – Лорд Дуглас скривился.

– Приглядывает за нами, – заявил молодой человек.

Он был худ и строен, едва ли старше двадцати или двадцати одного года, с поразительно красивым лицом. Русые волосы были зачесаны с высокого лба назад, голубые глаза выражали спокойствие, в уголках губ таилась улыбка. Юноша был родом из Гаскони, где владел фьефом. Но англичане отобрали его, лишив гасконского дворянина доходов с земли. Эта потеря должна была оставить его без гроша, но Роланд де Веррек снискал славу величайшего из турнирных бойцов всей Франции. Некоторые отдавали этот титул Жослену из Бера, но в Осере Роланд трижды побил Жослена, а затем измотал не знающего жалости рыцаря Вальтера из Зигенталера благодаря искусному владению мечом. В Лиможе он был единственным, кто остался на ногах к исходу ожесточенной общей схватки, а в Париже женщины ахали от восторга, когда Роланд поверг двух закаленных рыцарей, в два раза старше его годами и во много раз превосходящих опытом. Роланд де Веррек снискал лавры победителя, потому как был несокрушимым.

И девственником.

На черном щите он носил изображение белой розы – розы без шипов, цветка Девы Марии, как горделивое свидетельство собственного целомудрия. Мужчины, которых он без конца побеждал в схватках, считали его чокнутым, поклонницы полагали, что на него навели порчу, но Роланд посвятил свою жизнь высоким идеалам, чистоте и добродетели. Он прославился благодаря своей девственности, но одновременно подвергался из-за нее насмешкам, однако никогда в глаза и на расстоянии, какое мог преодолеть его стремительный клинок. Еще его превозносили за непорочность, даже завидовали, потому как, по его словам, к такой чистой жизни он пришел по велению представшей ему Девы Марии. Богородица явилась, когда ему было всего четырнадцать, коснулась его и сказала, что он будет благословлен превыше всех смертных, если станет блюсти себя так, как блюла она.

– Ты женишься, – пообещала Богородица. – Но пока этот час не придет – ты мой.

Предсказание исполнилось.

Мужчины могли потешаться над Роландом, но женщины от него млели. Одна дама порывалась высказать де Верреку, как он прекрасен. Как-то раз она подошла и коснулась его щеки.

– Столько схваток – и ни одного шрама, – сказала женщина.

Он же отпрянул, словно ее палец обжег его, потом промолвил, что любая красота суть отражение милости Божьей.

– Думай я иначе, – пояснил рыцарь, – то подвергся бы искушению тщеславием.

Не исключено, что целиком уберечься от искушения ему не удалось – он был чересчур внимателен к одежде, а панцирь непременно начищал до блеска: его терли песком, уксусом и проволочным ершиком до тех пор, пока солнечные лучи не отражались в нем с ослепительной яркостью. Впрочем, в тот день небо над Бретеем было низким, пасмурным и хмурым.

– Дождь пойдет, – буркнул лорд Дуглас. – И от этой чертовой башни не будет никакого толку.

– Она принесет нам победу, – заявил Роланд де Веррек, и в голосе его звучала спокойная уверенность. – Епископ Шалонский благословил ее прошлым вечером. Она не подведет.

– Ей вообще тут не место, – упрямился Дуглас.

Король Иоанн бросил шотландских рыцарей в этот поход на Бретей, но защищали замок не англичане, а другие французы.

– Мы сюда не французов убивать приехали, – проворчал Дуглас. – Я хочу убивать англичан.

– Это наваррцы, враги Франции, – пояснил Роланд де Веррек. – И королю угодно разбить их.

– Бретей – это жалкий прыщ! – горячился лорд Дуглас. – Бога ради, ну какая важность в этом городишке? Проклятые англичане не прячутся за его стенами!

Роланд улыбнулся.

– Кто бы ни находился внутри, милорд, я исполню веление моего короля, – негромко заявил он.

Король французский, забыв про англичан в Кале, Гаскони и Бретани, предпочел выступить против владений наваррцев на самом краю Нормандии. Причины вражды были смутны, а кампания являлась пустой растратой сил, ибо Наварра не угрожала Франции. Однако король решил сражаться. То явно была семейная свара, а их лорд Дуглас не понимал.

– Пусть бы гнили себе тут, пока мы воюем с англичанами, – сказал он. – Нам бы гонять мальчишку Эдуарда, а вместо этого пытаемся залить мочой искорку на краю Нормандии.

– Король хочет Бретей, – произнес Роланд.

– Зато не хочет встречаться лицом к лицу с англичанами, – отрезал лорд Дуглас – и знал, что прав.

С тех пор как шотландские рыцари прибыли во Францию, король все колебался. В один день Иоанн решал выступить на юг, в другой – на запад, а в третий – сидеть на месте. И вот наконец он двинулся против Наварры! А англичане высыпали из своих крепостей в Гаскони и снова опустошают страну. На южном побережье Англии собирается еще одна армия, которая, без сомнения, высадится в Нормандии или Бретани, а король Иоанн – под Бретеем! Лорд Дуглас готов был расплакаться от этой мысли. Ступай на юг, побуждал он французского короля. Ступай на юг и сокруши этого выскочку Эдуарда. Возьми ублюдка в плен, втопчи кишки его воинов в грязь, потом посади принца в темницу и предложи в качестве выкупа за шотландского короля. А вместо этого они осаждают Бретей.

Двое воинов стояли на верхнем этаже башни. Роланд де Веррек вызвался возглавить приступ. Дюжинам мужчин предстоит толкать осадную башню; часть из них падет под арбалетными болтами, но другие заменят их. В конечном счете башня врежется в замковую стену и люди Роланда перерубят веревки, удерживающие подъемный мост, который защищает переднюю сторону верхней площадки.

Мост упадет, образовав широкий переход на стену Бретея, и атакующие с боевым кличем устремятся по нему. Этим первым воинам, вполне возможно, предстоит умереть, но удержать захваченные укрепления до тех пор, пока сотни солдат короля Иоанна не взберутся по лестницам башни. Воинам предстоит подниматься под грузом кольчуг, лат, щитов и оружия. Это потребует времени, и те, кто первым переберется через перекидной мост, заплатят за это время своими жизнями. Большая честь оказаться в числе этих первых – честь в обмен на риск для жизни. Роланд де Веррек преклонил колено перед королем Франции и умолял даровать ему эту привилегию.

– Почему? – спросил король у Роланда.

Тот пояснил, что любит Францию и намерен послужить своему королю, но никогда не бывал в бою, а сражался только на турнирах. Настало время обратить воинский талант на благородное дело. И он не кривил душой. Однако истинная причина желания Роланда де Веррека возглавить приступ крылась в стремлении к великому, к исполнению миссии, совершению подвига, достойного его чистоты. Король милостиво соизволил Роланду вести атаку, а затем даровал ту же честь второму человеку – племяннику лорда Дугласа, Робби.

– Ты ищешь смерти, – буркнул лорд Дуглас накануне вечером.

– Мне хочется пировать в большом зале этого замка следующей ночью, – возразил Робби.

– Чего ради? – спросил Дуглас. – По какой такой чертовой причине?

И теперь шотландец взобрался на башню лишь с одной целью – попросить Роланда, имеющего репутацию величайшего дурака и самого благородного рыцаря во всей Франции, убедить Робби исполнить свой истинный долг.

– Поговори с ним, – обратился лорд Дуглас к Роланду де Верреку. – Робби уважает тебя, восхищается тобой, берет с тебя пример. Вот и объясни ему, что его обязанность как христианина – драться с англичанами, а не умереть в этом ничтожном месте.

– Он дал клятву, – напомнил де Веррек. – Клятву не сражаться против англичан. Причем искренне и по собственной воле. Я не могу дать ему совет нарушить слово, милорд.

– К черту клятву! Поговори с ним!

– Человек не может преступить через клятву и спасти душу, – спокойно возразил Роланд. – А твой племянник заслужит большую славу, сражаясь здесь.

– Пропади пропадом слава! – выкрикнул лорд Дуглас.

– Милорд, если я смогу убедить вашего племянника сражаться с англичанами, я сделаю это, – пообещал Роланд шотландцу. – Мне лестно полагать, что, по вашему мнению, он станет меня слушать. Однако я не могу посоветовать ему нарушить торжественную клятву: совесть христианина не позволяет. Это будет не по-рыцарски.

– И рыцарство тоже пропади пропадом, – заявил Дуглас. – И Бретей, и вся ваша чертова свора!

Дуглас затопал вниз по лестнице и ожег взглядом Робби, которому предстояло повести сорок восемь воинов в атаку через перекидной мост башни.

– Ты проклятый идиот! – сердито крикнул лорд племяннику.

Когда обивку шкурами закончили и смочили их водой, минул час, и тут с запада натянуло моросящий дождик. Латники полезли в башню. Самые храбрые взбирались по лестницам на верхнюю площадку, чтобы первыми пройти по перекидному мосту. Среди них был и Робби Дуглас. Он надел кожаный колет и кольчугу (но пластинчатые доспехи отверг, исключая поножи, защищающие голени) да накладки на правое предплечье. Левую руку прикрывал щит с красным сердцем – гербом Дугласов.

Меч у него был старый, но хороший, с простой деревянной рукоятью, в которую был вложен ноготь святого Андрея, покровителя Шотландии. Меч принадлежал другому его дяде, сэру Уильяму Дугласу, рыцарю Лиддесдейла, который был убит лордом Дугласом в семейной распре. После этого Робби пришлось преклонить колено перед лордом Дугласом и принести ему клятву верности.

– Ты теперь мой, – сообщил шотландец, зная, как любил Робби сэра Уильяма. – И если не мой, то ничей; а если ничей, то изгой. А если ты изгой, я вправе убить тебя. Так чей ты?

– Твой, – покорно подтвердил Робби и преклонил колено.

Теперь, становясь рядом с Роландом де Верреком на верхней платформе башни, он размышлял, правильно ли поступил. Можно было снова воззвать к дружбе с Томасом из Хуктона, но он сделал свой выбор, присягнув на верность дяде, и вот теперь пойдет в атаку по перекидному мосту и, вполне возможно, сложит голову на стенах крепости, которая ничего не значит для него, для Шотландии, да и вообще ни для кого. Тогда ради чего идти в бой? Может, потому, что это дар его роду. Или потому, что этот поступок покажет французам, каковы шотландцы в деле. Это битва, в которой сразиться он может с чистой совестью, даже если его ждет смерть.

Когда французский король приказал арбалетчикам выдвигаться, минул час после рассвета. Их было восемьсот, в основном – генуэзцы, а частью – уроженцы Германии. Каждого сопровождал помощник, несущий большой щит – павезу, за которым стрелок мог укрыться, пока натягивал воротом тетиву.

Арбалетчики и щитоносцы образовали фаланги по обе стороны от башни и в ее основание продели длинные шесты, налегая на которые эту исполинскую конструкцию будут толкать вперед.

Позади башни построились в две линии латники – им предстояло последовать по лестницам за первой волной атакующих, чтобы хлынуть на стены Бретея. Пока же они собрались под знаменами своих командиров. Ветер был достаточно силен, чтобы развевать пестрые флаги: горделивые изображения львов и крестов, оленей и звезд, полос и грифонов. Бароны Франции готовились идти на приступ.

Перед строем расхаживали священники. Они раздавали благословения и уверяли воинов, что Бог помогает Франции, что наваррский сброд обречен гнить в аду, а Иисус пойдет вместе с ними на приступ.

Тогда же взметнулся еще один флаг, голубой штандарт с золотыми лилиями, и сержанты разразились криками, приветствуя короля, проскакавшего между рядами.

На государе были отполированные до блеска доспехи, а наброшенный на плечи плащ из красного бархата раздувался по ветру. На голове сверкал шлем, увенчанный золотой короной с бриллиантами. Белый боевой конь высоко вскидывал копыта, мча Иоанна Французского мимо шеренг его солдат. Король не смотрел ни направо, ни налево, а доехав до длинных шестов, ожидающих крестьян, которым предстояло толкать башню, развернулся, подняв скакуна на дыбы. Людям показалось, что государь собирается что-то сказать. Они замерли в молчании. Но он только воздел руку как при благословении, и снова послышались приветственные возгласы. Кое-кто из воинов опустился на колени, другие благоговейно вглядывались в длинное бледное лицо государя, обрамленное отполированным шлемом. Иоанн Добрый – так его прозвали не из-за душевной мягкости, но потому, что он любил мирские радости, являющиеся прерогативой короля. Он не был великим воином и снискал репутацию человека нерешительного, но в этот миг рыцарство Франции готово было умереть за него.

– Не много проку гарцевать на чертовой лошади, – буркнул лорд Дуглас. Он с полудюжиной своих шотландцев ждал у подножия башни. На нем был простой кожаный доспех, ведь участвовать в атаке лорд не собирался и привел свой отряд убивать англичан, а не драться с кучкой наваррцев. – На чертовой лошади на каменную стену не въедешь.

Его воины загудели, поддерживая вождя, потом замерли, когда король в сопровождении свиты подскакал к ним.

– На колени, ублюдки! – скомандовал Дуглас.

Король осадил коня рядом с лордом.

– Твой племянник сражается сегодня? – спросил Иоанн.

– Сражается, ваше величество, – подтвердил шотландец.

– Мы благодарны ему.

– Вы выказали бы благодарность более явно, кабы повели нас на юг, сир, – заявил Дуглас. – На юг, бить этого щенка Эдуарда Уэльского.

Государь заморгал. Дуглас, единственный из шотландцев, не опустившийся на колени, прилюдно выговаривал монарху, но король улыбнулся, давая понять, что не обижен.

– Мы выступим на юг, как только покончим с делами тут, – заверил он. Голос у него был высокий и звучал раздраженно.

– Рад слышать это, сир, – сердито бросил Дуглас.

– Если ничто не помешает, – уточнил Иоанн первоначальное утверждение. Взмахнув рукой в небрежном благословляющем жесте, он ускакал прочь. Дождь усиливался.

– Если ничто не помешает, – прорычал шотландец. – Англичане разоряют его земли, а у него могут возникнуть еще какие-то дела?

Дуглас сплюнул, затем повернулся, когда крики латников известили о том, что башня двинулась наконец к высоким стенам. Запели трубы. Огромное полотнище со святым Дионисием затрепетало на вершине башни. Штандарт изображал мученика, держащего в руках собственную отрубленную голову.

Громадная осадная башня подвигалась вперед рывками, и Робби пришлось ухватиться за одну из опор, удерживающих на месте перекидной мост. Длинные шесты торчали с обеих сторон, и десятки парней наваливались на них, подгоняемые надсмотрщиками с бичами и барабанщиками, отбивавшими твердый ритм на нэйкерсах[13] – здоровенных бочонках из козьих шкур, гудевших, как пушки.

– Пушки нам бы пригодились, – проворчал лорд Дуглас.

– Слишком дорого. – Рядом с шотландцем встал Жоффруа де Шарни, один из главных военачальников Иоанна. – Пушки стоят денег, друг мой, и порох стоит денег. А денег у Франции нет.

– Франция богаче Шотландии.

– Подати не собираются, – уныло заметил Жоффруа. – Кто заплатит этим людям? – Он кивнул в сторону ожидающих солдат.

– Пошли их собирать подати.

– Они у них и останутся. – Француз осенил себя крестом. – Боже, сделай так, чтобы внутри Бретея оказался горшок с золотом.

– Внутри Бретея нет ничего, кроме кучки чертовых наваррцев. Нам следует идти на юг!

– Не спорю.

– Тогда почему мы не идем?

– Потому что король не дал приказа. – Жоффруа не отводил глаз от башни. – Но даст, – негромко прибавил он.

– Даст ли?

– Думаю, да, – сказал де Шарни. – Папа подталкивает его к войне, и государь понимает, что не может позволить проклятым англичанам снова разорить половину Франции. Так что да, даст.

Дугласу хотелось услышать более четкие заверения, но он ничего не сказал и вместе с французом наблюдал за тем, как башня кивает и кренится на кочках. Арбалетчики шли, равняясь по башне. Но после полусотни ярдов из замка полетели первые болты, и тогда арбалетчики выбежали вперед и принялись стрелять в ответ. Задача перед ними стояла простая: заставлять защитников укрываться за зубцами стены, пока исполинское сооружение ползет дальше. Болты свистели, цокая по камню и пробивая полощущее над зубцами огромное знамя. Выпущенные арбалетчиками болты устремлялись к цели. Затем стрелки нырнули за павезы и принялись вращать ворот, натягивая тетивы. Осажденные открыли ответный огонь. Их болты взрезали дерн или били в щиты, а вскоре замолотили и по самой башне.