Девушки сирени

Интересно, сколько раз я слышала это от мамы?

Пол налил по капле коньяку в наши бокалы.

– Твой бывший – красивый мужчина.

– Тут он не стал бы с тобой спорить, – согласилась я и протянула бокал за добавкой.

Пол явно колебался.

– Разумный человек обычно пьет, – процитировала я.

И чего меня вдруг потянуло на Байрона? Прямо как древняя старуха какая-нибудь.

– Что в нашей жизни лучше опьяненья?[17] – подхватил Пол и подлил коньяку в мой бокал.

Он цитирует Байрона?

– А почему ты никогда не спрашиваешь меня о Рине?

– А почему я должна о ней спрашивать?

Меньше всего мне хотелось заводить разговор на эту тему.

– Ну, не знаю. Подумал, тебе может быть интересно, как мне удается так долго жить в разлуке с женой.

– Не сомневаюсь, что все дело в твоем шоу, – сказала я.

Янтарный коньяк в моем бокале отражал языки пламени.

– Мы давно уже не живем как муж и жена.

– О, Пол, какое клише.

И почему я вечно обращаюсь с мужчинами менторским тоном? Смерть старухи по эскимосской традиции в одиночестве на плавучей льдине – это именно то, чего я заслуживаю.

– Рина так молода. С ней не соскучишься. Уверен, она бы тебе понравилась. Но мы никогда не сидели вот так вместе и не говорили о жизни.

– А какие у нее интересы?

Пламя в камине запищало, проглотив каплю смолы с горящего полена.

– Танцы, вечеринки. Она во многом еще ребенок. Мы поженились, едва познакомившись. Сначала нам было весело вместе, а в постели – так просто великолепно. Но очень скоро мы почувствовали отчужденность. Я узнал, что у нее появились весьма привлекательные поклонники.

С ним великолепно в постели? Господи, кто бы сомневался.

Я щелчком сбила пылинку у себя с рукава.

– Кстати, в этой стране мужчины не рассказывают о своих подвигах в постели.

– В этой стране мужчинам вообще поговорить не о чем, – парировал Пол. – Они женятся, и все их подвиги скукоживаются и отпадают. Рина – чудесная девушка, но просто она считает, что мы с ней несовместимы. Поверь, я старался это исправить.

Пол снова занялся поленьями в камине, потом вернулся и сел уже ближе ко мне. Для мужчины его возраста у него были очень красивые губы.

– С той поры ты встретил хоть одну совместимую девушку? Я в своей жизни знаю только одну идеально совместимую пару. Это мои родители.

– Как умер твой отец?

– Я ни с кем раньше это не обсуждала. Мне было одиннадцать, а в то время на такие темы говорить не полагалось.

– Он был хорошим отцом?

– По выходным папа возвращался в наш загородный дом в Коннектикуте. Как-то он обменял свой крахмальный воротничок и жилет на хаки и без устали подавал нам на бейсбольном поле, которое мама устроила для нас в дальнем конце поместья.

– Он часто болел?

– Вообще не болел. Но как-то весной в четырнадцатом вдруг перестал выходить из своей комнаты. И входить к нему разрешалось только доктору Форбсу и маме. К тому времени, когда меня отослали с вещами к родственникам, я уже понимала, что происходит нечто страшное. При моем появлении в комнате горничные сразу замолкали. У мамы было жутко измученное лицо, никогда ее такой не видела.

– Сочувствую.

Пол взял мою руку и через секунду отпустил.

– Прошло пять дней, и мне разрешили вернуться домой. Только никто не смотрел мне в глаза. Я, как всегда, добывала самую важную информацию, спрятавшись в подъемнике за кухней. Сидела там и подглядывала в щелку. У нас в то время жили четыре горничные. Все из Ирландии. Как-то они лущили горох, и старшая, Джулия Смит, делилась информацией с другими. До сих пор помню каждое ее слово. «Я знала, что мистер Ферридэй не сдастся без боя».

Мэри Моран, новенькая тощая служанка, терла шваброй с намотанной на нее серой тряпкой кафельный пол, выложенный черно-белыми шашечками. Она сказала: «Умирать от пневмонии – врагу не пожелаешь. Как будто тонешь, только это никак не кончается. Вы заходили в комнату? Лучше было его не трогать».

Потом другая, Джулия, добавила: «Он то смеялся как сумасшедший, то раздирал себе грудь, говорил, что ему жарко, и умолял доктора Форбса открыть окно. А потом еще просил позвать дочку. У меня прямо сердце разрывалось от этой картины. Миссис все повторяла: „Генри, дорогой, не покидай меня“. Но он, видно, к тому моменту помер, потому что доктор Форбс выглянул за дверь и велел мне бежать в похоронное бюро и привести хозяина».

Потом Лили Клиффорд, младшая из четырех, сказала: «Я только одним глазком видела миссис Ферридэй. Она сидела на кровати, обнимала мужа и говорила, что не может жить без него. У нее был такой грустный голос, что я сама чуть не расплакалась».

В тот вечер мама мне все рассказала. А я смотрела на папин хьюмидор[18] и думала о том, что будет с его сигарами теперь, когда его не стало. Мы с мамой больше почти никогда не говорили о смерти отца, а она с того дня больше при мне не плакала. Вообще ни при ком не плакала.

– Кэролайн, это ужасно, – проговорил Пол. – Ты была так юна.

– Прости, что испортила тебе праздничное настроение.

– Смерть отца – тяжелая ноша для ребенка.

– Давай поговорим о чем-нибудь более веселом.

– У тебя доброе сердце.

Пол протянул ко мне руку и убрал выбившуюся прядь волос за ухо. Я чуть не подпрыгнула от этого теплого прикосновения.

– Хватит о смерти, – сказала я. – О чем бы еще поговорить?

Какое-то время мы молча смотрели на огонь и слушали, как трещат поленья.

Пол повернулся ко мне:

– Знаешь, я должен кое в чем тебе признаться.

– Мне казалось, добрый католик обычно исповедуется своему священнику.

Он провел пальцем по моей ступне.

– Дело в том, что шелковые чулки выбивают меня из колеи.

Он хоть понимает, какая сила таится в кончике его пальца?

– В юности меня до смерти напугал один школьный друг.

Я выпрямила спину.

– Может, мне лучше об этом не знать?

– У него под кроватью стояли коробки со старыми фотографиями.

– Натурные съемки?

– В своем роде – да. В основном с женщинами в шелковых чулках. Практически в одних только чулках. – Пол закрутил коньяк в снифтере. – Эти снимки изменили меня навсегда. Это как-то связано со швами на чулках. После того как я увидел, как Марлен Дитрих поет «Безрассудную Лолу» в «Голубом ангеле», мне пришлось подождать, пока вся публика не выйдет из зала, и только после этого я осмелился встать.

– Марлен там пела в обычных черных чулках.

– Давай поговорим о чем-нибудь другом. Эта тема меня излишне возбуждает.

– Ты сам ее поднял.

– Думаю, меня всегда тянуло к сильным женщинам, – признался Пол.

– Мама познакомила тебя с Элеонорой Рузвельт?

Пол улыбнулся и поставил снифтер на пол.

– Кэролайн, ты уникальная женщина. Есть в тебе что-то такое, что хочется открыть душу. – Он секунду молча смотрел мне в глаза. – Я привязался к тебе. И возможно, тебе уже от меня не избавиться.

– Как от репея, – сказала я.

Пол снова улыбнулся и придвинулся ближе.

– Называй как хочешь.

Я встала и поправила платье. Нужно было сбросить скорость, пока мы не зашли слишком далеко.

– Подожди здесь, у меня кое-что для тебя есть, – сказала я. – Не бойся, это ни к чему не обязывает.

– Ты такая загадочная. Прямо как Марлен.

Я ушла в свою спальню.

А вдруг я зря это затеяла? Могут ли мужчина и женщина дарить друг другу подарки, если они только друзья? Мне-то он ничего не подарил.

Я вручила Полу коробку, обернутую в серебряную бумагу. Причем до этого я несколько раз упаковывала и распаковывала свой подарок, чтобы он не выглядел слишком серьезно.

– Что это? – спросил Пол.

Я заметила, что у него слегка порозовели щеки.

Смутился? Или это от коньяка?

Пол запустил пальцы под бумагу и разорвал целлофановую ленту.

– Ничего особенного, просто подарок друга. Мы с Бетти постоянно обмениваемся подарками. Обычное дело.

Пол развернул на коленях мой подарок, удивленно посмотрел на сложенный в треугольник шарф цвета бордо и, как мне показалось, потерял дар речи.

– Это отцовский, – сказала я. – У него их дюжины. Он их, естественно, никогда не носил. Возможно, если бы носил…

Пол поднял шарф из мериносовой шерсти на шелковой подкладке и погладил кончиками пальцев.

– Просто нет слов.

У меня пересохло во рту.

Может, я все-таки поторопилась с подобным личным подарком?

– А твоя мать не станет возражать? – спросил Пол.

– Будь ее воля, она бы давно избавилась от всех вещей отца, но я ей не разрешаю.

– Возможно, ей тяжело их видеть.

– Как-то мама чуть не отдала отцовское пальто из шерсти вигони одному бедно одетому посыльному.

– Кэролайн, он такой красивый. – Пол наклонил голову и медленно обернул шарф вокруг шеи, затем поднял руки с раскрытыми ладонями. – Ну как?

Он напомнил мне румяных мальчишек, которые катались на санках по пруду Берд в Вифлееме.

Мне захотелось его поцеловать. Но я подумала, что потом мы можем об этом пожалеть. Ведь он женат, не важно, насколько совместимым был этот брак. И его жена скоро проснется во Франции в ожидании его звонка.

Да, конечно, мы об этом пожалеем.

У меня слегка закружилась голова. Я встала.

– Хочешь посмотреть? То есть я могу показать тебе гардероб отца.

Я провела Пола в папину комнату. У родителей были разные спальни – традиция того времени.

Тени от настольной лампы в углу убегали вверх по стене. Прислуга все еще убиралась в комнате: обметала пыль, каждую весну стирала занавески из органзы и перестилала постельное белье с греческим орнаментом, как будто отец мог вернуться в любой день и с криком «Всем привет!» бросить саквояж на кровать.

В нише эркерного окна стоял небольшой диван, небрежно зачехленный в давно поблекший мебельный ситец. Я открыла гардероб отца и включила свет. В комнате сразу запахло табаком и бальзамом «Викс вапораб».

– О, Кэролайн!

В гардеробе с двумя рядами вешалок все осталось как при жизни отца. Брюки хаки, брюки из кроссбредной шерсти и белые фланелевые брюки. Пиджаки самых разных фасонов – от спортивных норфолков с ремнем и пиджаков из сержа до визиток. На полу – ряды набитых оберточной бумагой двухцветных ботинок и одна пара лакированных слиперов. Фуляровые платки соседствовали с подвешенными за пряжки ремнями. На верхней полке лежала мамина черная ткань с похорон. В силу возраста я не была в тот день в церкви Святого Томаса, но в «Нью-Йорк таймс» писали: «Женщины Вулси молились на первой скамье». Я взяла и пропустила между пальцами ремень из тюленьей кожи на замше.

– Твой отец был очень аккуратным.

– Вообще-то, нет, это мама им занималась.

Пол взял с верхней полки серую, плотно набитую желтой оберточной бумагой шляпу федору, повертел в руках, как ученый – редкий метеорит, и положил обратно. Он вдруг помрачнел.

Я испортила ему настроение?

– Видишь ли, папа был дальтоником, – объяснила я.

Пол молча посмотрел на меня.

И почему я никак не могу замолчать?

– Да еще не желал, чтобы его одевал слуга.

Пол и не думал меня перебивать, просто смотрел с каким-то странным выражением во взгляде. Жалел бедную старую деву, которая тосковала по своему отцу?

– Отец настоял на том, что будет одеваться сам, поэтому мама покупала ему одежду только базовых цветов. Коричневый и синий. – Я выключила свет в гардеробе. – Видел бы ты, как он наряжался до этого.

Закрывая дверцу, я с трудом сдерживала слезы.

– Как-то вышел к завтраку в желтом пиджаке с лиловым галстуком, в оранжевых брюках и красных носках. Мама так смеялась, что чуть не задохнулась. – Я прислонилась лбом к холодной окрашенной двери. – Извини, Пол, что-то я расклеилась.

Пол взял меня за плечи, развернул и притянул к себе. Он откинул мои волосы и поцеловал в щеку. Его губы сначала задержались, а потом проделали неспешный путь к моим губам, и я сразу почувствовала вкус французских сигарет и кок-о-вен[19].

Пол снял шарф и освободил аромат «Сумарэ».

Сосна. Кожа. Мускус.

Мы переместились к дивану. Ледяной снег барабанил по окнам, словно песок в ураган. Пол коснулся рукой внутренней стороны моего бедра. У меня слегка участился пульс. Он двумя пальцами потянул шелковый чулок. Я расстегнула верхнюю пуговицу на его рубашке. Потом еще одну. Скользнула ладонями под рубашку и провела вниз по гладкому, как внутренняя сторона раковины, телу.

– Мне кажется, ты выпила больше чем «доля ангела», – шепнул мне на ухо Пол.

Он расстегнул верхнюю пуговицу моего платья. При слабом освещении его лицо было особенно красивым и таким серьезным.

Мы действительно занялись этим.

Я прогнала все мысли о Рине.

Вторая пуговица. Третья. Так медленно.

Пол потянул платье вниз и поцеловал мое голое плечо.

– Не могу поверить. Ты так прекрасна, – бормотал он, не спеша опускаясь все ниже к моей груди. – Думаю, кровать подойдет лучше.

Я только кивнула в ответ, сил говорить у меня не было.

Моя кровать с балдахином и розовым атласным покрывалом? Она не видела никого даже отдаленно похожего на Пола.

Мы зигзагом перешли в мою спальню, по пути избавляясь от моего белья.

– Подними руки, – шепнул Пол, как только мы добрались до кровати.

Я подняла руки, как будто собиралась нырнуть, а он одним движением снял с меня комбинацию и платье. Потом сбросил пиджак и привлек меня к себе. Я дрожащими пальцами потянулась к его ремню. Пол целовал меня, когда я расстегнула ремень и целиком вытащила из шлевок. Расстегнула молнию. Пол перешагнул через брюки, и мы упали на гладкий атлас. Кровать заскрипела под непривычным весом.

– Ты еще в носках? – спросила я.

Пол поцеловал меня в шею.

– Ты ничего не слышишь? – уточнил он и продолжил целовать все ниже.

– Что? – Я приподнялась на локте. – Кто-то пришел?

Пол опустил меня обратно и шепнул на ухо:

– Нет никого. – Его шершавый подбородок приятно касался моей щеки. – Не думай об этом.

Так чудесно было лежать с Полом в постели и чувствовать, что он только мой и ничей больше.

Пол навалился на меня сверху и поцеловал в губы. На этот раз настойчиво.

Внезапно и я услышала какой-то посторонний звук. Стук в дверь. Но как можно было пройти мимо привратника? Я замерла. Губы Пола путешествовали по моему телу все ниже. Меня начала бить дрожь.

– Кто-то пришел, – проговорила я в темноте.