Первый человек в Риме

Десять минут спустя они уже спускались по лестнице храма Весты на Римский форум, направляясь к храму Кастора и Поллукса. Здесь, на верхней площадке лестницы этого величественного сооружения, должны были сидеть оба консула и их гости, наблюдая, как шествие будет спускаться по Священной дороге с холма Велия к Капитолию. Чтобы не оскорбить триумфатора, им надлежало ждать уже на месте, когда появится шествие.

– Все другие магистраты и члены сената идут во главе шествия, – объяснял Спурий Альбин царевичу Массиве. – Действующих консулов всегда официально приглашают принять участие в шествии и в угощении, которое триумфатор устраивает для сената в помещении храма Юпитера Всеблагого Всесильного. Но для консулов считается неприличным принимать приглашение. Это событие является великим днем триумфатора, и именно он должен быть самым важным человеком на празднике. Никто не должен затмевать его. Бóльшую часть ликторов отдают в этот день ему. Поэтому консулы всегда любуются шествием с почетного места, а триумфатор приветствует их, проходя мимо.

Царевич сделал вид, что понял, хотя слишком непродолжительное знакомство с римлянами и их традициями явно мешало ему охватить разумом всю картину происходящего. В отличие от Югурты, ему всю жизнь была ближе неримская Африка.

Когда гости консула прибыли на место соединения лестницы храма Весты с Новой дорогой, их движение замедлилось из-за огромной толпы народа. Сотни тысяч римлян вышли, чтобы увидеть триумф Друза. Молва об этом дошла даже до самых маленьких улочек Субуры. Всех уверяли, что триумф Друза будет самым великолепным из возможных.

Выполняя свои обязанности в пределах Рима, ликторы носили фасции и простые белые тоги. Сегодня их одежда казалась еще более неприметной, ибо весь Рим, идущий на триумф, становился белым. Все граждане надевали белые тоги вместо обычной туники. Трудно было ликторам расчищать дорогу для гостей консула среди нараставшей толпы. К тому времени, когда они подошли к храму Кастора и Поллукса, группа почетных гостей почти совсем распалась и царевич Массива, сопровождаемый только личным телохранителем, сильно отстал и потерял из виду остальных.

Его представление о своей исключительности и сознание того, что он принадлежит к царскому роду, вызвали у него крайнее недовольство. Как смеет римская толпа относиться к нему столь непочтительно? Его телохранителей оттерли – несколько минут Массива не видел даже их.

Этого краткого мига и ждал Луций Декумий. Он нанес удар – точно, быстро, уверенно. Притиснутый к царевичу Массиве стихийной волной толпы, он вонзил свой остро отточенный кинжал в левую сторону грудной клетки царевича, тут же резко крутанул лезвие и отпустил рукоятку, зная, что лезвие вошло в грудь на всю длину. Убийца смешался с толпой задолго до того, как показалась кровь.

Царевич Массива не кричал. Он просто упал там, где стоял. К тому времени, как подбежали стражники, отгоняя людей от убитого хозяина, Луций Декумий находился уже на середине нижнего Форума, направляясь к Аргилету, – просто капля в море белых тог.

Прошло минут десять, прежде чем кто-то догадался сообщить новость Спурию Альбину и его брату Авлу, уже находящимся на подиуме храма. Они пока еще не волновались по поводу отсутствия царевича Массивы. Ликторы поспешили оцепить место преступления. Спурий и Альбин стояли, глядя на тело и думая о своих рухнувших планах.

– Это подождет, – наконец сказал Спурий. – Мы не можем оскорбить Марка Ливия Друза, омрачив его триумф. – Он повернулся к начальнику охраны, которая специально для Массивы была организована из нанятых римских гладиаторов, и обратился к нему на греческом: – Унесите царевича Массиву в его дом и подождите там. Приду, как только смогу.

Тот кивнул. Из тоги Авла Альбина были сделаны носилки, и шесть гладиаторов унесли царевича.

Авл переживал случившееся куда сильнее, чем его старший брат. До сих пор бóльшая доля щедрости Массивы доставалась именно ему. Спурий же считал, что своей доли милостей может подождать, пока в результате его африканской кампании Массива не воссядет на трон Нумидии. Кроме того, Авл был нетерпелив, амбициозен и очень хотел во всем обогнать Спурия.

– Югурта! – сквозь зубы процедил он. – Это Югурта!

– Мы никогда не сможем этого доказать, – вздохнул Спурий.

Братья поднялись по ступеням храма Кастора и Поллукса. Не успели они снова занять свои места, как магистраты и сенаторы появились из-за огромного «Общественного дома», принадлежавшего государству, в котором обитали жрицы-весталки и великий понтифик. Буквально сразу же на сцене возникли все. Большая процессия начала спускаться вниз по склону – туда, где Священная дорога заканчивалась у колодца комиций. Спурий и Авл сидели и смотрели, словно больше ни о чем не думали, а лишь получали удовольствие от спектакля. Так они демонстрировали свое уважение к Марку Ливию Друзу.

Бомилькар и Луций Декумий встретились, не привлекая ничьего внимания, у прилавка переполненной закусочной в верхнем углу Большого рынка. Они купили по пирогу с куском чесночной колбасы, потом совершенно естественно встали рядом и стали медленно жевать, откусывая по кусочку от очень горячего пирога.

– Удачный день получился, – сказал Луций Декумий.

Одетый в накидку с капюшоном, скрывавшим его лицо, Бомилькар вздохнул:

– Надеюсь, он и закончится удачно.

– По крайней мере, приятель, я гарантирую, что этот день закончится идеально, – самодовольно произнес Луций Декумий.

Бомилькар порылся под накидкой, отыскал кошелек:

– Ты уверен?

– Как человек, у которого воняет подошва, – в том, что он наступил на дерьмо! – ответствовал Декумий.

Невидимо для других кошелек перешел из одних рук в другие. Бомилькар с легким сердцем повернулся, чтобы уйти.

– Благодарю, Луций Декумий, – сказал он.

– Нет, приятель, это я тебя благодарю!

И Луций Декумий остался доедать свой пирог.

– Устрицы вместо лука! – громко сказал он сам себе, направляясь по Субурскому коридору легкой, счастливой походкой и с мешочком золота, надежно припрятанным поближе к телу.

Бомилькар покинул город через Фонтинальские ворота и направился в сторону Марсова поля. Он шел быстро. Толпа уже расходилась, на улицах стало свободнее. Нумидиец вошел на виллу Югурты, никого не встретив, и с радостью скинул с себя накидку. В этот день царь был очень добр и всем рабам в доме дал выходной, чтобы те могли посмотреть триумф Друза. А еще он выдал им всем в подарок по серебряному денарию. Поэтому лишние свидетели не видели возвращения Бомилькара. В доме оставались только фанатично преданные телохранители и слуги-нумидийцы.

Югурта был на своем любимом месте – сидел в крытой галерее на втором этаже, как раз над входной дверью.

– Все в порядке, – сказал Бомилькар.

Царь схватил брата за руку, улыбнулся:

– Молодец!

– Я рад, что все прошло хорошо, – добавил Бомилькар.

– Он определенно мертв?

– Убийца сказал, что уверен, как человек, у которого воняет подошва, – в том, что он наступил на дерьмо. – Плечи Бомилькара затряслись от смеха. – Живописный парень этот мой бандит. Но чрезвычайно эффективен и с железными нервами.

Югурта расслабился:

– Как только услышим, что мой дорогой кузен Массива определенно мертв, мы встретимся со всеми нашими агентами. Мы должны нажать на сенат, чтобы он признал мое право на трон и разрешил нам вернуться домой. – Югурта поморщился. – Я никогда не должен забывать, что у меня еще остался сводный братец, этот несчастный недоумок, с которым надо бороться, – дорогой и любимый Гауда.

Когда агенты Югурты получили приглашение собраться на его вилле, явились все, кроме одного. Как только Марк Сервилий Агеласт узнал об убийстве царевича Массивы, он попросил аудиенции у консула Спурия Альбина. Консул передал через секретаря, что очень занят. Но Агеласт настаивал, настаивал, настаивал. Секретарь пришел в отчаяние от такого натиска и решил отделаться от посетителя, отведя того к младшему брату консула Авлу. Последний сильно заинтересовался, услышав то, что хотел ему сообщить Агеласт. Позвали Спурия Альбина. Спурий спокойно слушал, как Агеласт повторяет свой рассказ, поблагодарил его, взял его адрес и письменное показание – для верности. Потом очень вежливо распрощался с ним, вызвав улыбку у всех присутствующих, кроме самого Агеласта.

– Мы примем меры через городского претора. Мы будем строго действовать по закону, принятому при данных обстоятельствах, – заявил Спурий, как только остался один с братом. – Дело слишком серьезное, чтобы разрешить этому Агеласту выдвинуть обвинение. Я сделаю это сам. Но он важен как единственный римский гражданин среди всех действующих лиц, если исключить таинственного убийцу. Претору надлежит решить, как следует поступить с Бомилькаром. Без сомнения, претор посоветуется со всеми сенаторами в поисках директивы, чтобы прикрыть свою задницу. Но если я увижусь с ним лично и выскажу свое мнение, то, думаю, смогу успокоить его. А мнение мое таково: факт совершения убийства в пределах Рима римским гражданином в день триумфа перевешивает статус Бомилькара как иностранца. Особенно если я нажму на то обстоятельство, что царевич Массива был клиентом консула и находился под его защитой. Жизненно важно, чтобы Бомилькара судил и приговорил именно в Риме и именно римский суд. Сама наглость преступления принудит фракцию Югурты в сенате сидеть тихо. Ты, Авл, можешь подготовиться к слушанию в суде. Я прослежу, чтобы проконсультировались с претором по делам иностранцев, поскольку он имеет дело с судебными законами, касающимися неграждан. Он может захотеть защитить Бомилькара – просто чтобы все было по закону. Но так или иначе, мы помешаем Югурте получить одобрение сената. Убийца не станет царем Нумидии. А потом подумаем, не можем ли мы подыскать другого претендента на престол.

– Например, царевича Гауду?

– Например, царевича Гауду. Хотя он совершенно не подходит для этого. Но в конце концов, он законный сводный брат Югурты. Мы просто постараемся, чтобы Гауда никогда сам не приехал в Рим претендовать на трон. – Спурий улыбнулся Авлу. – В этом году мы сколотим себе состояние в Нумидии, клянусь!

Но Югурта отказался играть по римским правилам. Когда городской претор и его ликторы прибыли на виллу, чтобы арестовать Бомилькара по обвинению в заговоре с целью убийства, в какой-то момент царь хотел решительно отказаться выдать Бомилькара и посмотреть, что из этого выйдет. Потом стал тянуть время, говорить, что ни жертва, ни обвиняемый не были римскими гражданами и поэтому он вообще не понимает, какое до этого дело Риму. Городской претор отвечал: мол, сенат решил, что обвиняемый должен ответить на обвинение в римском суде, поскольку истинный убийца был римским гражданином. Некий Марк Сервилий Агеласт, римский всадник, дал показания под присягой, что совершить это убийство предлагали сначала ему.

– В этом случае, – сказал Югурта, все еще сопротивляясь, – единственный магистрат, который имеет право арестовать моего приближенного, – это претор по делам иностранцев. Мой приближенный – не римский гражданин, а мое жилище – вне юрисдикции городского претора.

– Тебя неправильно информировали, – спокойно возразил городской претор. – Претор по делам иностранцев будет, конечно, извещен. Но власть городского претора простирается на расстоянии пяти миль от Рима, поэтому твоя вилла находится в пределах моей юрисдикции. А теперь, пожалуйста, выдай нам Бомилькара.

Бомилькар вышел и немедленно был отправлен в тюрьму Лаутумия, где должен был содержаться до слушания в специально созванном суде. Когда Югурта послал своих агентов потребовать, чтобы Бомилькара выпустили под залог или, по крайней мере, чтобы его содержали в доме какого-нибудь высокопоставленного римского гражданина, а не в развалинах Лаутумии, – требование было отклонено.

Несколько сот лет назад Лаутумия была каменным карьером на вершине Капитолийского холма. Теперь она представляла собой беспорядочное скопление каменных блоков, сваленных со стороны утеса как раз позади нижнего Форума и не скрепленных между собой. Ее полуразрушенные камеры могли вместить, наверное, до пятидесяти узников. Собственно, обеспечить здесь строгую изоляцию было невозможно. Узники могли перемещаться везде, где им вздумается, в пределах стен этой тюрьмы. Выйти на волю им не позволяли лишь ликторы-охранники. В редких случаях, когда арестовывали действительно опасного преступника, на него надевали оковы.

Поскольку обычно это место пустовало, вид несущих стражу ликторов был новостью. Таким образом, известие о заключении Бомилькара быстро распространилось по Риму благодаря тем же ликторам, которые и сами были не прочь удовлетворить любопытство проходивших мимо жителей.

Низкий уровень Луция Декумия был чисто социальным. Он определенно не распространялся на его мыслительный аппарат. Думалка в голове Декумия исключительно хорошо соображала. Получить должность квартального начальника было совсем не просто. Поэтому, когда слух дошел уже до самого сердца Субуры, Луций Декумий сложил два и два и получил ответ. Имя – Бомилькар, а не Юба, национальность – нумидиец, а не мавретанин. Он сразу понял, что за человек его нанял.

Скорее одобряя обман, чем сердясь на Бомилькара, Луций Декумий отправился в Лаутумию, куда получил доступ, широко улыбнувшись двум ликторам, стоявшим на страже у двери, а потом попросту растолкав их локтями и пройдя между ними.

– Невежа! Дерьмо! – крикнул один из них вдогонку, почесывая бок.

– Съешь его! – ответил Декумий, ловко, одним прыжком, спрятался за осыпавшуюся колонну и стал ждать, когда стихнет ворчание у двери.

Не имея ни военных, ни гражданских административных органов для отправления закона, Рим обычно обязывал коллегию ликторов выделять людей для обеспечения тех или иных мероприятий. Существовало около трехсот ликторов, которым государство платило очень мало. Поэтому они весьма зависели от щедрости людей, которых обслуживали. Они жили в здании, расположенном на небольшом открытом участке позади храма Ларов-Покровителей, на Священной дороге. Место им нравилось, потому что оно находилось как раз за лучшей гостиницей Рима, где они всегда могли напроситься на выпивку. Ликторы сопровождали всех магистратов, обладающих империем. Между ними возникало соперничество, когда заходила речь о службе одному из правителей, уезжавших за границу, поскольку в таком случае они принимали участие в дележе трофеев и побочных доходов. Ликторы составляли тридцать отрядов, которые назывались куриями. Ликторов можно было призвать охранять Лаутумию или расположенную по соседству подземную тюрьму Туллиан, где приговоренные к смерти ожидали прихода душителя. Курия состояла из десяти человек, начальник курии давал задания. Дежурство у тюрьмы было одним из наименее желательных поручений. В этом случае ни чаевых, ни взяток – ничего. Поэтому ни одному ликтору не хотелось гнаться за Луцием Декумием. Их работа заключалась в том, чтобы стоять на часах у двери. И больше ничего, Юпитер свидетель.

– Эй, приятель, где ты? – крикнул Декумий так громко, что его могли услышать даже банкиры в базилике Порция.

Волосы на руках и затылке Бомилькара встали дыбом. Он вскочил на ноги. «Вот оно, вот и конец», – подумал он. И застыл, ожидая, когда появится Декумий в сопровождении магистратов и других чиновников.

И Декумий появился. Но – один. Увидев Бомилькара, неподвижно стоявшего у стены, Декумий весело улыбнулся и вошел к нему в камеру. Там было незапертое и ничем не закрытое отверстие, достаточно большое, чтобы через него мог пробраться человек. И то, что Бомилькар до сих пор этого не сделал, свидетельствовало о его полном непонимании римского способа мыслить и действовать. Нумидиец не мог поверить в простую истину, что тюрьма как таковая была понятием, римлянам неизвестным.

– Кто донес на тебя, приятель? – спросил Декумий, усаживаясь на упавший блок кладки.

Стараясь унять дрожь, Бомилькар облизнул губы.

– Если это был не ты с самого начала, дурак, то теперь уже наверняка ты! – огрызнулся он.

Декумий удивленно посмотрел на него. Медленно до него стал доходить смысл сказанного.

– Погоди, погоди, приятель, во-первых, не волнуйся ты так, – стал он успокаивать Бомилькара. – Нас никто не слышит. У двери стоят только два ликтора, а это далековато. Я услышал, что тебя арестовали, вот и подумал: лучше бы мне прийти к тебе и узнать, что же пошло у нас не так.

– Агеласт, – сказал Бомилькар. – Марк Сервилий Агеласт!

– Хочешь, чтобы я сделал с ним то, что с Массивой?

– Послушай, может, ты уйдешь отсюда?! – в отчаянии закричал Бомилькар. – Разве ты не понимаешь, что они догадаются, почему ты пришел? Если хоть кто-то увидел твое лицо возле царевича Массивы, тебе конец!

– Да все нормально, приятель, все нормально! Не беспокойся. Обо мне никто ничего не знает, и никому и дела нет, что я сейчас здесь. Это не парфянская темница, дружище, поверь мне! Тебя поместили сюда, чтобы позлить твоего господина, вот и все. Им абсолютно все равно – сбежишь ты или нет. Это лишь подтвердит твою виновность. – И он показал на брешь в наружной стене.

– Я не могу убежать, – сказал Бомилькар.

– Ну как хочешь. – Декумий пожал плечами. – А как насчет этой пташки, Агеласта? Хочешь его убрать? Сделаю за ту же цену – заплатишь, когда дело будет сделано. Я доверяю тебе.

Восхищенный Бомилькар пришел к выводу, что Луций Декумий не только верил в то, что говорил, но и мог это сделать. Сомневаться не приходится. Если бы не Югурта, он воспользовался бы предложением бежать этой же ночью. Но если он поддастся искушению, только боги знают, что может случиться с Югуртой.

– Я дам тебе еще золота, – сказал он.

– А где он живет, этот парень, который никогда не улыбается?

– На Целийском холме, в Африканском квартале.

– О, прелестный новый район! – одобрительно воскликнул Декумий. – Агеласт неплохо устроился! Нетрудно будет найти его там, где пение птиц громче болтовни соседей. Не беспокойся, я быстро управлюсь. А когда твой господин вызволит тебя отсюда, ты мне заплатишь. Пришли золото в клуб. Я буду там.

– Откуда тебе известно, что мой господин непременно вызволит меня?

– Он сделает это, дружище! Еще пару дней – и они позволят ему заплатить за тебя залог. А тогда – мой тебе совет – как можно скорее возвращайся домой. Не болтайся в Риме, ладно?

– Оставить моего царя здесь, на их милость? Я не могу!

– Конечно можешь, приятель! Как ты думаешь, что они сотворят с ним здесь, в Риме? Стукнут по голове и бросят в Тибр? Нет! Никогда! – сказал Луций Декумий, опытный советник. – Есть только одно, за что они могут убить, – их драгоценная Республика. Законы, конституция и прочая ерунда. Они могут угрохать пару народных трибунов вроде Гракхов, но никогда не убьют чужеземца в самом Риме. Так что не тревожься о своем господине, дружище. Ручаюсь, если ты исчезнешь, они отошлют его домой.

Бомилькар в изумлении посмотрел на Декумия.

– Но ты даже не знаешь, где находится Нумидия, – медленно произнес он. – Ты никогда не был в Италии! И откуда тебе знать, как поступает римская знать?

– Тут дело особое, – заявил Луций Декумий, поднимаясь с камня. – Молоко матери, приятель, молоко матери! Мы все впитываем вместе с молоком матери. Помимо всяких приятных неожиданностей – вроде знакомства с тобой, – где еще может римлянин получить удовольствие, как не на Форуме? Если нет игр, конечно. И даже не требуется находиться прямо там, чтобы испытывать волнение. Оно само наполняет тебя, как молоко матери.

Бомилькар протянул руку:

– Благодарю тебя, Луций Декумий. Ты единственный честный человек из всех, кого я встретил в Риме. Ты получишь свои деньги.

– Не забудь – в клуб! Да, кстати, – он коснулся своего носа пальцем, – если у тебя есть друзья, которые нуждаются в практической помощи, чтобы решить свои маленькие проблемы, скажи им, что я не прочь помочь. Мне нравится такая работа.

Итак, Агеласт умер. Бомилькар оставался в темнице. Никто из ликторов даже не подумал связать Декумия с причиной заточения Бомилькара. Поэтому обвинение, которое Спурий и Авл Альбины готовили против нумидийца, заглохло само собой. Они, конечно, располагали показаниями Агеласта, но, без сомнения, отсутствие главного свидетеля причинило непоправимый ущерб судебному преследованию.

Воспользовавшись смертью Агеласта, Югурта вновь обратился в сенат с просьбой отпустить Бомилькара под залог. Хотя Гай Меммий и Скавр с жаром выступали против, в конце концов Бомилькар был выпущен. Это произошло, однако, только после того, как Югурта передал римлянам пятьдесят своих слуг-нумидийцев. Они были распределены по домам пятидесяти сенаторов. К тому же Югурту вынудили внести в казну большую сумму денег – якобы на содержание его заложников.

Делу Югурты, конечно, был нанесен непоправимый урон. Но ему было все равно. Нумидийский полукровка уже оставил всякую надежду когда-либо получить согласие Рима на его царский титул. И вовсе не из-за смерти Массивы. Просто римляне и не собирались давать согласие. Они мучили его не один год – заставляли плясать под их дудку, смеялись над ним, прикрывая рот рукой. А теперь он уедет – безразлично, даст ли на это согласие римский сенат. Уедет домой, чтобы собрать армию и подготовить ее для встречи с римскими легионами, которые не замедлят явиться.

Освободившись, Бомилькар спешно уехал в Путеолы, сел там на корабль, отправлявшийся в Африку, – и след его простыл. После этого сенат умыл руки в отношении Югурты. «Уезжай-ка ты домой, – сказали римские аристократы, возвращая ему заложников (но не деньги, конечно). – Прочь из Рима, прочь из Италии, прочь из нашей жизни…»

Последний раз нумидийский царь взглянул на Рим с вершины Яникула, куда поднялся просто для того, чтобы окинуть взором место, где вершилась его судьба.

Рим. Вот он раскинулся на склонах холмов. Семь холмов и долины меж ними, море оранжево-красных черепичных крыш, ярко раскрашенные оштукатуренные стены, позолоченные орнаменты храмовых фронтонов, отбрасывающие в небо сверкающие лучи – дорожки для богов. Яркий, красочный город из терракоты, с зелеными пятнами деревьев и травы.

Но Югурту ничто не восхищало. Он долго смотрел на город, уверенный, что никогда больше не увидит Рима.

– Город на продажу, – наконец произнес Югурта. – Когда найдется покупатель, он исчезнет в мгновение ока.

И направил коня по Остийской дороге.

У Клитумны был племянник. Сын сестры. Он не носил родового имени – Клитумний, его звали Луций Гавий Стих, из чего Сулла заключил, что кто-то из предков его отца был рабом. Откуда бы еще взялся такой когномен – Стих? Это исконная кличка для раба, насмешливая, оскорбительная. Однако Луций Гавий настаивал: его род получил подобное имя из-за того, что издавна занимался работорговлей. Как его отец, а может быть, и дед, Луций Гавий Стих постоянно имел дело с рабами. У него было небольшое агентство по продаже домашних слуг, расположенное в портике Метеллов, на Марсовом поле. Не процветающая фирма, снабжающая вышколенными слугами элиту общества, но вполне налаженный бизнес, обслуживающий тех, чьи кошельки позволяют приобрести трех-четырех рабов.

Странно, что управляющий сообщил Сулле о визите племянника хозяйки как раз в тот момент, когда Луций Корнелий думал о Гавиях. Имя это довольно редкое, а все же Сулла знал троих. Был некий Марк Гавий Брокх, собутыльник его отца; был учитель риторики, старый добрый Квинт Гавий Миртон.

Гавий, что пил с его отцом, и Гавий, который дал Сулле неплохое образование, вызывали в нем чувства, против которых он не возражал. Но Стих! Если бы он знал, что Клитумну почтит визитом ее ужасный племянник, он вообще не пришел бы домой. Сулла немного постоял в атрии, раздумывая, как поступить: уйти из дому совсем или просто скрыться в ту его часть, куда Стих не сунет свой противный нос.

Сулла предпочел сад. Все-таки хорошо, что управляющий вовремя предупредил о неприятном госте. Улыбаясь, Сулла вышел в перистиль, нашел скамью, слегка согретую слабыми лучами солнца, сел и отсутствующим взглядом уставился на ужасную статую Аполлона, преследующего Дафну: та уже почти полностью превратилась в дерево. Клитумне нравилась эта композиция. Но разве светоносный бог мог иметь такие ярко-желтые волосы, глаза гнилой голубизны или кожу столь отвратительного розового цвета? И как можно восхищаться скульптором, настолько лишенным чувства меры? Пальцы рук Дафны он превратил в ярко-зеленые ветки, а пальцы ее ног – в грязно-коричневые корешки. Несчастный идиот – вероятно, он считал это находкой мастера! – замазал одну грудь бедной Дафны (вторая уже исчезла под корой) пурпурным соком, сочащимся из узловатого соска. Когда Сулла видел этот шедевр, то все в нем взывало к топору.

– Зачем я здесь? – спросил он бедную Дафну, которой приличествовало бы быть охваченной ужасом, а не глупо улыбаться.

Она не ответила.

– Что я здесь делаю? – спросил он у Аполлона.