Стрелки часов показывали двенадцать, но Чизуэлл еще не появился. В его отсутствие приветливая Джорджина занимала единственного посетителя рассказом об этом заведении. Сама она жила тут же, при клубе, вместе с мужем-поваром. Страйк невольно подумал, что эта супружеская чета получила в свое распоряжение чуть ли не самое дорогое жилье во всем Лондоне. Содержание этого крошечного клуба, основанного, по словам Джорджины, в тысяча восемьсот пятьдесят седьмом году, обходилось владельцу в кругленькую сумму.
– Владеет им герцог Девонширский, да, – угадав мысли Страйка, жизнерадостно подтвердила Джорджина. – А вы видели наш журнал ставок?
Страйк полистал тяжелый том в кожаном переплете, некогда служивший для регистрации условий пари. Одна запись, нацарапанная крупными каракулями в семидесятых годах прошлого века, гласила: «Следующее правительство сформирует миссис Тэтчер. Ставка: обеденная порция лобстера, причем лобстер должен превосходить размерами эрегированный мужской член». Страйк хмыкнул, и тут где-то над головой звякнул колокольчик.
– Это министр, – сказала Джорджина и метнулась наверх.
Страйк вернул журнал ставок на полку и сел за стол.
Сверху донеслись тяжелые шаги, а затем тот же раздраженный, нетерпеливый голос, который в понедельник прозвучал в телефонной трубке, рявкнул:
– …нет, Кинвара, не могу! Тебе только что было сказано почему. У меня деловой ланч… нет, тебе нельзя… Значит, в пять часов, да… да… да!.. До свидания!
Вниз по лестнице двигалась пара больших ног в черном, а затем в подвале появился и сам Джаспер Чизуэлл, свирепо оглядывающий ресторанный зал. Страйк встал с кресла.
– А, – сказал Чизуэлл, внимательно изучая Страйка из-под тяжелых бровей, – вы уже здесь.
Для своих шестидесяти восьми лет Джаспер Чизуэлл выглядел неплохо. Рослый, широкий в плечах, хотя и сутуловатый, он, как ни странно, сохранил свою шевелюру – естественно, поседевшую. Эта шевелюра делала его легкой мишенью для карикатуристов, поскольку жесткие, прямые и довольно длинные волосы напоминали парик или, на взгляд недоброжелателей, ершик трубочиста. На мясистом красном лице выделялась оттопыренная нижняя губа, как у младенца-переростка на грани истерики.
– Жена, – объяснил Чизуэлл, не расставаясь с мобильным телефоном, – нагрянула в город без предупреждения. Не в духе. Считает, что я по первому зову должен все бросить.
Чизуэлл протянул для рукопожатия свою большую, потную ладонь, а затем расстегнул пальто, в котором, невзирая на жару, явился в клуб. Страйк заметил булавку на его потрепанном полковом галстуке. Непосвященные могли бы принять ее за изображение лошадки-качалки, но Страйк тут же опознал Белую лошадь Ганновера[12 - Историческая эмблема ряда подразделений британской армии.].
– Собственный королевский гусарский полк, – сказал он, кивком указывая на булавку.
– Да-с, – ответил Чизуэлл. – Джорджина, мне того хереса, что вы подавали во время моей встречи с Аластером. А вам? – рявкнул он Страйку.
– Благодарю, ничего, – ответил тот.
Нечистоплотностью Чизуэлл не мог сравниться с Билли Найтом, но тем не менее распространял вокруг себя тяжелый дух.
– Да-с, гусары ее величества. Аден и Сингапур. Счастливые дни.
Однако настоящий момент явно был для него не слишком счастливым. Красноватая кожа при ближайшем рассмотрении напоминала, как ни странно, поверхность металлической пластины. У корней жестких волос гнездились крупные хлопья перхоти, а по голубой сорочке от подмышек расползались пятна пота. Своим видом министр напоминал многих клиентов Страйка – людей, переживших сильное потрясение, и, когда ему подали херес, он залпом проглотил больше половины бокала.
– Перейдем к следующему этапу? – предложил он и, не дожидаясь ответа, рявкнул: – Джорджина, мы будем есть сразу!
Когда они сели за стол, покрытый, как на свадебном банкете Робин, крахмальной белой скатертью, Джорджина принесла им толстые ломти холодного ростбифа и вареный картофель. Здоровая английская еда, простая, без изысков, но от этого она ничуть не проигрывала. Когда они остались вдвоем в полумраке обеденного зала, среди рыб в стеклянных футлярах и старых гравюр, Чизуэлл начал разговор.
– Вы были на сходке Джимми Найта, – сказал он без предисловий. – Вас опознал присутствовавший там полицейский в штатском.
Страйк кивнул. Чизуэлл набил рот отварной картошкой, сердито прожевал и заговорил опять:
– Не знаю, кто платит вам за компромат на Джимми Найта и много ли у вас нарыто, но я в любом случае готов предложить за вашу информацию вдвое больше.
– На Джимми Найта у меня нет ничего, – сказал Страйк. – И за присутствие на той сходке оплата не предусматривалась.
Чизуэлл, судя по всему, опешил.
– Тогда зачем вы туда ходили? – требовательно спросил он. – Не станете же вы утверждать, что намерены протестовать против Олимпийских игр?
При слове «протестовать» взрывной согласный «п» оказался такой силы, что изо рта у Чизуэлла вылетел кусочек картофеля и приземлился на другом краю стола.
– Нет, – сказал Страйк, – я пытался найти человека, который, как мне казалось, мог быть на том собрании.
Чизуэлл атаковал кусок холодного мяса, как личного неприятеля. Некоторое время тишину нарушало только позвякивание ножей и вилок по фарфору. Чизуэлл насадил на вилку, как на пику, последнюю вареную картофелину и целиком положил ее в рот, а потом, с лязгом бросив столовый прибор на тарелку, сказал:
– Еще не зная, что вы следите за Найтом, я уже подумывал нанять детектива.
Страйк промолчал. Чизуэлл оглядел его с подозрением:
– У вас репутация профессионала высшей пробы.
– Спасибо, вы очень любезны.
Чизуэлл в отчаянии сверлил его свирепым взглядом, будто размышляя, не принесет ли ему сыщик очередное разочарование, которых в его жизни и без того было великое множество.
– Меня шантажируют, мистер Страйк, – внезапно признался он. – Два человека, временно объединившиеся единственно для данной цели, хотя союз их, вероятно, непрочен. Один из них – Джимми Найт.
– Понимаю, – сказал Страйк.
Он тоже сложил нож и вилку вместе. Джорджина, по-видимому, телепатически угадала, что Страйк и Чизуэлл разделались с основным блюдом. Она пришла убрать посуду, а потом появилась вновь – с тортом из черной патоки. Только после того, как она исчезла в кухне, сотрапезники положили себе щедрые куски десерта, и Чизуэлл возобновил свой рассказ.
– Грязные подробности опускаю, – безапелляционно заявил он. – Вам лишь следует знать: я совершил нечто такое, чем не хотел бы делиться с джентльменами четвертого сословия.
Страйк ничего не сказал, но в его сдержанности Чизуэллу, видимо, почудилось некое обвинение, потому что он резко добавил:
– Никакого преступления не было. Кое-кому это может не понравиться, но ничего противозаконного тогда… ладно, это так, к слову. – Он сделал большой глоток воды. – Пару месяцев назад ко мне явился Найт и потребовал сорок тысяч фунтов за молчание. Платить я отказался. Он пригрозил мне разоблачением, но, поскольку у него, похоже, не было никаких доказательств, я понадеялся, что он не сможет исполнить свою угрозу. В итоге пресса так ничего и не пронюхала, и я заключил, что был прав касательно отсутствия доказательств. Примерно через месяц он вернулся и на этот раз снизил сумму вдвое. Я снова отказался. Вот тогда-то, рассчитывая, как я понимаю, усилить давление, он и обратился к Герайнту Уинну.
– Извините, я не знаю, кто…
– Его жена – Делия Уинн.
– Делия Уинн, министр спорта? – Страйк не поверил своим ушам.
– Ну естественно, Делия-Уинн-министр-спорта, – отрезал Чизуэлл.
Достопочтенная Делия Уинн, валлийка шестидесяти с небольшим лет, была, по сведениям Страйка, незрячей от рождения. Люди самых разных политических взглядов нередко восхищались этой активисткой либерально-демократической партии – да к тому же правозащитницей – еще до того, как она выставила свою кандидатуру на парламентских выборах. Ее фотографии – непременно с собакой-поводырем, палевой масти лабрадором, – в последнее время не сходили с газетных полос. Теперь ее любимым детищем стали Паралимпийские игры. Она посетила госпиталь «Селли-Оук», когда там проходил реабилитацию Страйк, потерявший ногу в Афганистане. Эта женщина, умная и не чуждая состраданию, произвела на него вполне благоприятное впечатление. Что же касается ее мужа – Страйк не знал о нем ровным счетом ничего.
– Мне неизвестно, посвящена ли Делия в делишки мужа. – Чизуэлл поддел вилкой кусок торта и с полным ртом продолжал: – Скорее всего, да, но виду не подает. Прямых улик против нее нет. Кому придет в голову заподозрить безгрешную Делию в шантаже, скажите на милость?
– Ее муж вымогал у вас деньги? – поразился Страйк.
– Нет-нет. Герайнт вознамерился лишить меня министерского поста.
– По какой-то конкретной причине? – спросил Страйк.
– Между нами тлеет застарелая вражда, которая выросла из совершенно беспочвенных… но это к делу не относится. – Чизуэлл гневно тряхнул головой. – Герайнт ко мне подъезжал – «надеялся», мол, «что это ложь» и предлагал «возможность объясниться». Мерзкий человечишка, который всю жизнь запускает руку в кошелек жены и отвечает вместо нее на телефонные звонки. Естественно, он жаждет реальной власти.
