Чизуэлл глотнул хереса.
– Итак, вы сами видите, мистер Страйк, что я, так сказать, прижат рогатиной. Даже надумай я откупиться от Джимми Найта, меня все равно преследовал бы человек, жаждущий моего позора и, вполне возможно, способный раздобыть компрометирующие доказательства.
– Каким же образом Уинн сможет раздобыть доказательства?
Чизуэлл засунул в рот большой кусок торта и оглянулся через плечо, желая убедиться, что Джорджина не показывается из кухни.
– До меня дошел слух, – прошептал он, и с его рыхлых губ слетело тонкое облачко сахарной пудры, – о вероятном наличии фотографий.
– Фотографий? – переспросил Страйк.
– Конечно, Уинн ими не располагает. В противном случае все давно было бы кончено. Но он вполне способен наложить на них лапу. Да-с.
Прожевав последний кусок торта, он добавил:
– Конечно, всегда остается шанс, что эти фотографии не смогут бросить на меня тень. Насколько я знаю, особых примет не осталось.
Страйк перестал что-либо понимать. Его так и подмывало спросить: «Не осталось на чем, господин министр?» – но он сдержался.
– Дело было шесть лет назад, – продолжал Чизуэлл. – Я прокручивал в голове эту треклятую историю так и этак. В ней были замешаны и другие люди, которым выгодно помалкивать. Слишком уж многое поставлено на карту. Нет, в действительности все упирается в вероятные находки Найта с Уинном. Я с полным основанием подозреваю, что Уинн, раскопав фотографии, сразу побежит с ними к репортерам. А вот Найт – вряд ли. Ему попросту нужны деньги. Так что вот, мистер Страйк, я весь перед вами: a fronte praecipitium, a tergo lupi[13 - Впереди пропасть, позади волки (лат.).]. И так – уже месяц. Удовольствие ниже среднего.
Он нацелился на детектива своими крошечными глазками, и тот необъяснимым образом почувствовал себя словно крот под занесенным штыком лопаты.
– Когда я узнал, что вас видели на этом сборище, первой мыслью было – что вы занимаетесь Найтом и раскопали на него какую-то грязишку. Я недавно пришел к такому выводу: из этой дьявольской ситуации есть только один выход. Прежде чем они смогут заполучить фотографии, необходимо найти нечто такое, что можно будет использовать против них обоих. Победить врага его оружием.
– Шантаж победить шантажом? – уточнил Страйк.
– Мне от них ничего не нужно – пусть только оставят меня в покое, черт бы их побрал! – взорвался Чизуэлл. – Получить какой-нибудь козырь – вот что мне требуется. Я действовал в рамках закона, – твердо заявил он, – и не погрешил против совести.
Чизуэлл не отличался особой притягательностью, но Страйк очень хорошо представлял, какая это пытка – вечный страх публичного разоблачения, особенно для человека, и без того пережившего не один скандал. Скудные сведения о возможном клиенте, найденные Страйком накануне этой встречи, включали злорадные сообщения об интрижке, разрушившей первый брак министра, о лечении второй его жены от «нервного истощения» в психиатрической клинике и о кошмарной автокатастрофе, в которой его младший сын насмерть сбил молодую мать.
– Эта работа потребует очень больших усилий, мистер Чизуэлл, – сказал Страйк. – Чтобы провести тщательное расследование в отношении Найта и Уинна, да еще в сжатые сроки, придется задействовать двух, а то и трех сотрудников.
– Цена вопроса меня не волнует, – сказал Чизуэлл. – Пусть даже придется поставить на ноги все ваше агентство. Я отказываюсь верить, что Уинн, изворотливый червь, нигде не наследил. Эта парочка очень непроста. Она – слепой ангел света, – Чизуэлл изогнул губу, – а он – ее пузатый приспешник, вероломный интриган, падкий на дармовщину. Что-то за ним, безусловно, тянется. Безусловно. Да и Найт, бузотер-коммуняка, лишь по чистой случайности не попал в поле зрения полиции. Он всегда был отморозком, совершенно гнусный тип.
– Вы знали Джимми Найта еще до того, как он взялся вас шантажировать? – уточнил Страйк.
– Еще бы не знать, – ответил Чизуэлл. – Найты – из моего избирательного округа. Отец перебивался случайными заработками и выполнял мелкие работы для нашей семьи. Мать мне незнакома. По-моему, она не дожила до переезда в Стеда-коттедж.
– Понятно, – сказал Страйк.
Он вспоминал взволнованные слова Билли: «Я видел, как ребенка убили, задушили», его нервное движение руки от носа к груди, словно неловкое крестное знамение, и прозаичную, бытовую подробность – розовое одеяло, в котором похоронили мертвого ребенка.
– Прежде чем перейти к обсуждению условий, мистер Чизл, я должен довести до вашего сведения один факт, – предупредил Страйк. – На сходку ОТПОРа меня привели попытки разыскать младшего брата Найта. Его зовут Билли.
Складка между близорукими глазами Чизуэлла стала чуть глубже.
– Да-с, я помню, что их было двое, но Джимми значительно старше – лет на десять, если не больше. Этого… Билли, так?.. я не видел много лет.
– Понятно, – кивнул Страйк. – Так вот: он душевнобольной. И в прошлый понедельник явился ко мне в агентство с весьма необычным рассказом, а потом сбежал.
Чизуэлл выжидал, и Страйк заметил в нем напряженность.
– Билли утверждает, – продолжал Страйк, – что в детстве стал свидетелем удушения какого-то младенца.
Чизуэлл не отпрянул в ужасе, не зашумел, не разъярился. Он не стал допытываться: уж не обвиняют ли в чем-нибудь его самого, или требовать ответа на вопрос: какое, черт побери, это имеет к нему отношение? Когда он заговорил, в его ответах не было и тени красочных опровержений, которые зачастую выдают виновного, но Страйк мог поклясться, что для Чизуэлла эта история не нова.
– И кто же, если верить этому безумцу, задушил ребенка? – Пальцы Чизуэлла забегали по ножке бокала.
– Он не сказал… или не захотел сказать.
– Вы считаете, именно это и дает Найту повод меня шантажировать? Обвинение в детоубийстве? – резко спросил Чизуэлл.
– Я считаю, вам следует знать, что привело меня к Джимми, – ответил Страйк.
– На моей совести нет смертей, – с нажимом заявил Джаспер Чизуэлл и допил воду. – А за незапланированные последствия, – добавил он, возвращая пустой стакан на стол, – никто ответственности не несет.
10
Я думала, что мы вдвоем как-нибудь справимся.
Генрик Ибсен. Росмерсхольм
Через час детектив и министр вышли из дома номер 14 по Парк-Плейс и, прошагав буквально несколько метров, вернулись на Сент-Джеймс-стрит. За чашкой кофе Чизуэлл немного смягчился и перестал отделываться шаблонными фразами – наверное, решил Страйк, вздохнул с облегчением, когда привел в действие механизм, способный избавить его от невыносимого гнета страха и тревожного ожидания. Они договорились об условиях, и Страйк остался доволен: в последнее время его агентство нечасто получало такие денежные и серьезные заказы.
– Что ж, благодарю вас, мистер Страйк, – сказал, отводя глаза, Чизуэлл, когда они остановились на углу. – Здесь я вынужден вас покинуть. Иду на встречу с сыном. – И почти сразу сделал шаг по Сент-Джеймс-стрит.
Но почему-то не двинулся дальше.
– Дело Фредди было у вас на контроле, – коротко сказал он, исподволь наблюдая за Страйком.
Страйк не ожидал, что Чизуэлл коснется этого вопроса, а уж тем более здесь и сейчас, под занавес, после напряженного обсуждения, которое состоялось у них в подвальном ресторане.
– Да, – ответил он. – Как ни прискорбно.
Чизуэлл задержал взгляд на отдаленной художественной галерее.
– Я вспомнил: это вы подписали отчет, – сказал он. – У вас редкая фамилия. Мне…
Проглотив застрявший в горле ком, министр все так же разглядывал галерею. Как ни странно, он совсем не спешил на условленную встречу.
– Отличный был парень – Фредди, – выговорил он. – Отличный. Служил там же, где и я в свое время, с той лишь разницей, что в девяносто третьем году – вы, наверное, знаете – Собственный королевский гусарский полк объединили с Королевским Ирландским гусарским. Так что он поступил на службу в Королевский гусарский. Подавал большие надежды. Любил жизнь. Но вы с ним, конечно, лицом к лицу не встречались.
– Никогда, – подтвердил Страйк.
Сама собой напрашивалась какая-нибудь вежливая фраза.
– Он ведь был у вас старшим из детей?
