Гром небесный. Дерево, увитое плющом. Терновая обитель (сборник)
Казалось, здесь воистину был назначен сбор всех святых. У каждой колонны три ниши, в каждой нише по святому… В боковых нефах тоже стояла череда святых, больших и маленьких, цветных и однотонных, веселых и печальных. Возле одного маленького и печального святого они и обнаружили отца Ансельма за прозаическим занятием – он вытирал со статуи пыль.
Священник был человек хрупкого телосложения, с узким лицом, проницательными темными глазами и изрядной величины носом.
Он был не стар, но волосы, еще оставшиеся на его голове, поседели, и спина сгорбилась, видимо, от постоянных бдений над потускневшими старинными манускриптами. Седина и сутана спасали его от слишком явного сходства с жучком-долгоносиком, которому и мог принадлежать такой нос. Он приветствовал посетителей веселым взмахом пыльной тряпки, немедленно рассеявшей вокруг всю старательно собранную пыль. Они поздоровались, и Дженнифер начала вежливо восхищаться церковью. Отец Ансельм засиял от удовольствия, и не успели они опомниться, как оказались на долгом и тернистом пути жития святых.
– Святой Поликарп… – отец Ансельм набрал побольше воздуха в легкие, – святой Бритий, святой Мартин…
Он задержался, чтобы смахнуть невидимую пыль с пьедестала святого Мартина.
Стивен попробовал вклиниться в его монолог:
– Мы пришли, mon рérе[18], чтобы узнать…
– Святой Ремигий, епископ Реймсский, – продолжал отец Ансельм, бдительно и проворно взмахивая тряпкой и переходя к следующей колонне. – Святой Иннокентий, – представлял он, – святой Бонифаций, святая Альфегия, святой Луций…
– …узнать об одной женщине…
– Святая Перпетуя, дева и мученица…
– …которая умерла около двух недель назад…
– Святой Власий, епископ… – новый взмах тряпкой, – святой Симон и, конечно…
– Святой Иуда, – машинально закончила Дженнифер.
К ее удивлению, это произвело слегка отрезвляющее действие на отца Ансельма, вставшего на тропу святых. Словно впервые полностью осознав их присутствие, он засиял и обернулся к Дженнифер.
– Да, и святой Иуда, – признал он. – Мадемуазель хорошо знает святцы?
– О нет, нет, – торопливо сказала Дженни, – только немного.
Отец Ансельм заулыбался в предвкушении удовольствия.
– А вы слышали, – взволнованно спросил он, – о святом Бидульфе?
– Нет.
– О святом Онисиме?
– Тоже нет.
– О святом Августине из Гиппо?
– Никогда.
Отец Ансельм торжествующе повернулся к колонне:
– Вот они. Все здесь.
И он с гордостью махнул своей тряпкой.
Стивен украдкой взглянул на часы и хотел было вставить слово, но на него уже не обращали внимания. Дженнифер и отец Ансельм, выказывая живейшую радость от общения друг с другом, скрылись за следующей колонной, вероятно, чтобы лицезреть святого Бидульфа и его еще более редкостных собратьев. Стивен удрученно вздохнул и последовал за ними.
– Крайне интересная церковь, – говорила Дженнифер с видом совершеннейшего восхищения, – и такая необычная. А коллекция статуй… Никогда не встречала ничего подобного, даже во Франции. А дома мы, как правило, обходимся каким-нибудь одним святым.
– Не считая святого Симона…
– И святого Иуды, – кивнула Дженнифер.
Они счастливо улыбались друг другу. Затем Дженнифер сказала будто между прочим:
– А что за удивительная статуя Мадонны в монастыре, не правда ли? Не знаю, видела ли я что-либо более прекрасное.
Сухонький священник выглядел озадаченным.
– Какая статуя? Вы, наверно, имеете в виду ту, что в коридоре второго этажа? Там святая Анна, дитя мое.
– Нет-нет. Статуя в маленьком алтаре церкви. Мне кажется, она просто чудесная, как и триптих в главном алтаре.
– Уж и не знаю, – искренне сказал отец Ансельм. – Ведь это современные вещи, верно? Не скажу, чтобы я внимательно разглядывал эти картины. Вкусы мои достаточно старомодны, к тому же я очень близорук.
Он смущенно кашлянул.
И действительно, несмотря на множество статуй, церквушка была вполне заурядна и не отличалась особой изысканностью вкуса. Весьма вероятно, что отец Ансельм принял за современную живопись удлиненные, возвышенные образы Эль Греко. Но, явно слегка помешанный на статуях, он не мог не заметить бесценной Мадонны. Подняв глаза, Дженнифер прочла то же удивление в глазах Стивена, но в этот момент отец Ансельм добавил:
– Что же это за статуя… Я не помню вообще ни одной… В боковом алтаре Богоматери – там висит картина, очаровательная вещица, голубая с золотом. Как-то раз, помнится, дети возлагали цветы перед ней.
Итак, в приемные дни они прятали свои сокровища. Дженнифер, не осмеливаясь взглянуть на Стивена, подавила в себе желание выяснить, имеют ли золотые светильники такую же способность к исчезновению. Вместо этого она сказала, показав на большую группу святых:
– Да здесь у вас просто изобилие. Все они… малоизвестные, совсем забытые.
Эта попытка направить разговор в другое русло оказалась вполне успешной. Отец Ансельм радостно воскликнул:
– Так и есть! Это стало смыслом моей жизни. Я решил, что в моей церкви никто не будет забыт. Несколько лет назад, – с отсутствующим видом продолжал он, полируя и без того сияющие подсвечники возле святого Августина из Гиппо, – я написал книгу о всех святых этой церкви. Представьте себе, мадемуазель, их жития завели меня в неизвестные и далекие места. Конечно, в переносном смысле.
– Да-да, понятно.
– Многолетний, кропотливый труд… но теперь можно сказать, что он завершен, и в итоге мы имеем свод, а лучше сказать, компендиум, в котором не упущено ни одно имя, никто не забыт.
– Просто потрясающе!
– Получив сан здешнего кюре, я приложил все силы, чтобы почтить память всех, кто принес свою жизнь на алтарь веры и был почти забыт.
– Мне кажется, это замечательная идея, – с теплотой в голосе сказала Дженнифер. – Вы создали действительно уникальную церковь.
– Посвященную, – сказал отец Ансельм с внезапным смешком, – всем святым. И с этим уже ничего не поделаешь.
Он еще раз на прощание прошелся тряпкой по подсвечникам святого Августина и мельком посмотрел на Стивена. Взгляд отца Ансельма стал вдруг удивительно цепким и ясным.
– Итак, – сказал он, взмахнув тряпкой и вытряхивая пыль, – вы хотели задать мне несколько вопросов о той женщине, что умерла в среду, двадцать первого июня, в монастыре долины Гроз? Я слушаю тебя, сын мой…
Но в результате не выяснилось почти ничего нового.
– Сначала думали, что она пошла на поправку, – сказал отец Ансельм. – Но потом, в среду вечером, ее состояние резко ухудшилось. Казалось, она угасает на глазах. За мной послали, но, когда я приехал, она уже умерла. Было около одиннадцати вечера. – Он взглянул на Дженнифер. – Вы говорите, это была ваша кузина, мадемуазель?
Она утвердительно кивнула.
– Мне очень жаль, – просто сказал отец Ансельм.
Дженнифер встретилась взглядом со Стивеном, и он едва заметно кивнул ей.
– Отец… – начала она.
– Да, дочь моя?
– Я надеюсь, вы не сочтете мой вопрос слишком странным. Это сугубо личное дело, понимаете, и…
– Я никому не скажу.
– Мне бы хотелось спросить вас о вполне определенных вещах…
Отец Ансельм слегка отвернулся от нее, устремив вдумчивый взгляд на святого Онисима, и сказал:
– Спрашивай о чем угодно, дитя мое, и я расскажу все, что знаю. Так о чем ты хочешь спросить?
– Мы хотели бы знать, отец, как она выглядела, – сказал Стивен.
Священник на мгновение отвернулся от святого Онисима и удивленно посмотрел на Стивена:
– Сын мой, она была мертва, а умершие…
– Нет, вы меня не поняли, – торопливо сказал Стивен, – я спрашиваю о цвете ее волос, глаз и тому подобное.
– Но ведь здесь мадемуазель… – Отец Ансельм не договорил и вновь обернулся к святому Онисиму. – Она была белокурая, глаза серые или голубые, не помню точно. Что до ее роста, тоже не могу сказать. Она была очень худая, измученная болезнью. Умершие мало похожи на живых, а я видел ее незадолго до смерти. И при свечах, – добавил он.
– Она говорила по-французски?
– Да, конечно. Я бы никогда не подумал, что она не француженка, если бы вы не сказали. Ее имя, тоже… вы понимаете…
Он начал соскабливать воск, накапавший на пьедестал святого Онисима.
– Она была в сознании? Я имею в виду, она не бредила, когда вы были у нее?
– Нет. Она вполне здраво мыслила и знала, что умирает.
– Знала, что умирает? – тихо переспросила Дженнифер.
– Да, именно так.
– И она ничего не просила передать, никого не упоминала?
Он отрицательно покачал головой.
– Я знаю, – смущаясь, сказала Дженнифер, – что вам нельзя разглашать тайну исповеди, но ведь вы можете просто, не называя имен, сказать, вспоминала ли она о ком-нибудь?
Отец Ансельм мельком взглянул на нее:
– Да, могу. Но она ничего подобного не говорила. Мне очень жаль, мадемуазель. – Его голос стал печальным. – Она даже не успела исповедаться. Конец наступил быстрее, чем мы ожидали. Да, слишком быстро…
Все помолчали. Потом священник вдруг взглянул на Дженнифер, в его ясных черных глазах появилась новая мысль.
– А вы видели ее документы? Ведь обычно у всех есть документы.
– Да, я смотрела их.
– Но тогда, – сказал отец Ансельм, внимательно глядя на святого Онисима, – что же еще можно добавить? Боюсь, мне нечего сказать.
Когда они уходили, он был всецело поглощен полировкой колонны, пребывая поистине в святом неведении.
Глава 11
Ноктюрн
У ворот монастыря Стивен пожелал Дженнифер спокойной ночи, и она несколько настороженно позвонила в колокольчик, надеясь, что удастся избежать новой встречи с доньей Франциской. Но боялась она напрасно. Ее встретила незнакомая симпатичная молодая послушница в белом головном уборе. Под звуки пения, доносившегося из церкви, они быстро пересекли дворик и вошли под арку. Пройдя через трапезную, поднялись на второй этаж и оказались в длинном узком коридоре с многочисленными дверьми по обеим сторонам. Послушница остановилась и постучала в одну из дверей. Не дождавшись ответа, она открыла дверь и пригласила Дженнифер войти.
Как и следовало ожидать, комната оказалась маленькой и унылой: там стояли две кровати, два стула, два небольших комода. На стене висела картина, изображающая Мадонну с младенцем, под ней на полу лежала подколенная подушечка. Окно выходило на южную сторону, в сад, и вдали, в горах, таинственно светлели залитые лунным светом снега Испании.
Послушница показала на кровать у окна:
– Это ваша, мадемуазель, и вот этот пустой комод тоже. Я переписала для вас распорядок трапез и служб, но, – она улыбнулась, – вы не должны считать себя обязанной посещать их. Мать настоятельница особо подчеркнула, что вы должны чувствовать себя совершенно свободно и приходить и уходить, когда пожелаете.
Дженнифер поблагодарила ее, и девушка удалилась, закрыв за собой дверь.
Она подошла к окну и выглянула в сад. Слева за стеной сквозь темное сплетение яблоневых ветвей проглядывало кладбище и внешняя стена со спускающимся с нее пушистым ковром роз и голубых вьюнков. Ну вот она и здесь, в самом центре таинственных событий, и ее томило предчувствие, что скоро что-то произойдет. Но для начала в любом случае придет Селеста.
Она отошла от окна, и вновь ее поразил унылый вид безликой комнаты. Ничто не давало ключа к характеру ее обитательницы. Возле двери висел черный плащ, веревочные шлепанцы аккуратно стояли под стулом – вот и все. Даже занавесок на окнах не было. Ни цветов, ни картинок, за исключением Мадонны, ни книг, кроме маленького розового молитвенника, лежащего на комоде. Она взяла его и сразу же насторожилась. Дженни внимательно рассматривала книжицу. Розовая кожа переплета поблескивала золотым тиснением, страницы украшали изящные средневековые арабески в цветовой гамме зеленого, пурпурного и золотого. Дженнифер с легким трепетом перелистывала их, восхищаясь тонкой работой, и вскоре осознала уже знакомое странное несоответствие. Это же чувство она испытала недавно… В церкви… Тусклая скромная церквушка с простыми оштукатуренными стенами, обычными окнами и… сокровищами Италии и Испании, сверкающими перед роскошными светильниками.
Ситуация вполне сходная – прелестная маленькая вещица, которую так беспечно положили на уродливый грубый комод. Она взглянула на Мадонну и, уже не удивляясь, отметила, что склоненное над младенцем лицо улыбается той просветленной улыбкой, которая обычно светится на знаменитых полотнах Мурильо.
Молитвенник лежал на ее ладони, и страницы сами собой переворачивались, пока книга не раскрылась на первой странице, форзаце.
В верхней части была надпись: «Марии Селесте от Марии Франциски, un don en Dios»[19].
Мадонна улыбалась.
Дверь тихонько отворилась, и в комнату проскользнула Селеста. Дженнифер, с книжечкой на ладони, почувствовала смущение, точно ее застали за неблаговидным занятием. Она улыбнулась девушке и сказала:
– Прости, пожалуйста, я без спросу взяла твой молитвенник, Селеста. Какая прелестная книжечка.
Девушка покраснела, будто от досады, но, пробормотав: «De rien, mam’selle»[20], присела на кровать, повернувшись спиной к Дженнифер, и начала расстегивать сандалии.
Дженнифер, с сомнением глядя на ее спину, решила, что откровенничать лучше в темноте, и не стала пока продолжать разговор. Но когда она, переодевшись, вышла из маленькой умывальной, Селеста уже свернулась под одеялом, лицом к стене. Если она и не спала, то явно притворялась спящей.
Разочарованно вздохнув, Дженнифер задула свечку и легла в постель.
Она проснулась в полнейшей темноте и некоторое время сонно соображала, где находится. Потом мысли стали более связными, и она подумала о разбудившем ее звуке. Ветер? Вечером было тихо, наверное, он поднялся ближе к ночи, и теперь за окном вздыхали раскачивающиеся сосны, а порывы ветра рассыпали по стеклу залпы дождевой дроби.
Но нет, был еще какой-то легкий звук, именно он разбудил ее. Тихий и отчетливый стук, прорезавший тишину комнаты.
Дверь… Как будто дверь закрылась с тихим стуком.
Она села на кровати и, напрягая зрение, всмотрелась в темноту. Вещи постепенно приобрели свои очертания, и она увидела, что кровать Селесты пуста, а из-под стула исчезли сандалии. Порывшись в сумочке, Дженнифер выудила коробок, с третьей попытки умудрилась зажечь спичку и при свете ее дрожащего огонька окинула взглядом комнату. Да, сандалии исчезли, и черный плащ тоже… Конечно, Селеста могла просто выйти ненадолго по вполне естественной надобности, а в коридоре прохладно. Нельзя, уговаривала она себя, во всем видеть тайные мотивы.
Спичка догорела, но то, что она увидела в последнем отблеске огня, заставило ее вновь схватиться за коробок. Что же это? Да, так и есть: ночная рубашка Селесты свешивалась с кровати. Дженнифер осторожно, стараясь не погасить спичку, выскользнула из постели и направилась к комоду, в который Селеста вечером убрала свою одежду. Она выдвинула ящик. Пусто.
Вторая спичка погасла, когда Дженни подошла к подсвечнику. Она стояла в полной темноте и быстро прикидывала варианты. Селеста могла пойти к кому-то в монастыре, скажем в комнату доньи Франциски или, возможно, в церковь. Но стала бы она одеваться для этого? Плащ ведь был достаточно теплый. А что, если она вышла из монастыря… Дженнифер на ощупь подошла к окну и выглянула в сад. Темные очертания гор и лесистых склонов туманно и грозно вырисовывались в обманном свете луны, сосны поблескивали каплями дождя, низкие облака проносились, отбрасывая рваные тени. И тут она заметила длинную черную тень, целенаправленно пересекавшую сад. Она промелькнула мимо яблонь, метнулась в калитку и исчезла в кромешной тьме за стеной кладбища. Дженнифер высунулась из окна и в момент внезапного затишья услышала, как щелкнула задвижка. Это открылась дверь во внешней стене.
Дженни начала действовать чисто машинально – даже позже она не могла объяснить себе, почему приняла именно такое решение. Быстро одевшись, она накинула плащ и уже через несколько минут оказалась у той же стены. Ветер раздувал полы плаща. Она мысленно выругала себя за глупость. Разумеется, Селесты и след простыл – ведь на ее стороне темнота и преимущество во времени. Да разве удастся выяснить что-нибудь – что именно, она и сама толком не знала. Разве что-то разглядишь в такую темень?
Невероятно, но вдруг в отдалении ей померещилось какое-то движение, когда быстро несущиеся в небе тучи на миг поредели. Да, действительно, впереди, ярдах в семидесяти, маячила черная фигура. Она шла против ветра, и плащ за спиной надулся, как парус.
Благодарная теперь и шуму ветра, и темноте ночи, Дженнифер устремилась в погоню.
Ветер был не сильный, но иногда налетали такие порывы, что дух захватывало и трудно было удержать равновесие на каменистой тропе. Селеста скорым шагом поднималась по склону прямо в лес, и вскоре обе они уже окунулись в его спокойную чернильную глубину. Здесь ветра не было, он отдаленно вздыхал в кронах и больше не мешал движению; шаги поглощала теперь мягкая, точно войлок, хвоя. В этой глубокой бархатно-тяжелой темени Дженнифер чуть не заплутала, ее спасла только тропа, бегущая прямо к уже отмеченной бледным светом луны лесной опушке… словно свет в конце туннеля. Она почти бежала по сухой и мягкой тропе, и тут фигура впереди, на мгновение показавшись в просвете на фоне безоблачного неба, свернула влево и исчезла из виду, вновь скрытая косым дождем.
Выйдя из леса, Дженнифер обнаружила, что дорожка действительно резко поворачивает влево, к югу от лесной полосы, и переходит в петляющую вверх по склону каменистую осыпь. Она выбралась на эту едва различимую дорогу и немного сбавила шаг, но не потому, что вдруг задумалась, куда и зачем идет или что собирается делать дальше, а просто осознав, что ей крайне необходимо выяснить, куда направилась Селеста так тайно и спешно. Она должна выяснить причину, какой бы ничтожной та ни оказалась.
И разве эта ночная вылазка недостаточно таинственна? Итак, приподняв намокшие полы плаща, она устремилась навстречу дождю и ветру, надеясь лишь на то, что Селеста не спряталась за выступом скалы, а спокойно продолжает следовать своей дорогой.
Вскоре, однако, Дженни успокоилась: она разглядела в очередном просвете темную фигуру, уже взобравшуюся на гребень горы. Немного позже Дженнифер тоже поднялась туда и остановилась.
Фигура исчезла. Но вдали, чуть правее, виднелся свет. Какие-то небольшие постройки прилепились к скалистым склонам, и в центральном домике горел свет, падая широкой полосой из окна с раскачивающимися ставнями. Где-то громыхнула цепь, залаяла собака, и все стихло.
Значит, Селеста вошла в дом… Дженнифер вспомнила, о чем говорил Стивен, и внезапно почувствовала такое сильное волнение, точно находилась на пороге открытия.
«Этот человек живет в долине, – говорил он, – на ферме за монастырем…» Как же его фамилия?.. Он же называл… Бюсак, да, точно – Бюсак. Пьер Бюсак… Она произнесла про себя это имя, глядя на освещенное окно, и вдруг пробудилось еще одно воспоминание. Официант в отеле тоже упоминал Пьера Бюсака, говорил, что тот был в городке в ту грозовую ночь, три недели назад. В ночь, когда машина Джиллиан сорвалась под откос…
Дженни дрожала от волнения и страха. Конечно, это могло ничего не значить, но интуиция подсказывала ей: что-то важное в этом совпадении определенно есть. И раз уж она зашла так далеко, то, невзирая на страх, должна закончить начатое. Надо выяснить, что за дела у Селесты с Пьером Бюсаком. Дженнифер начала осторожно приближаться к окну, обходя полосу света и стараясь не встревожить собаку. Ветер поскрипывал дверью и хлопал ставнями, и этот аккомпанемент хорошо скрадывал звуки ее шагов. И собака, видимо, привыкла к полуночным посещениям. Во всяком случае, она не залаяла.
Двор был вымощен булыжником, Дженнифер подошла и прижалась спиной к стене дома рядом с окном. Стараясь не слишком высовываться, она изогнулась и заглянула в щель между ставнями.
Ее ожидал второй сюрприз за этот вечер.
Черная фигура, вошедшая в светлую комнату и стряхивающая капли дождя с пышных складок плаща, оказалась вовсе не Селестой.
Это была испанка, донья Франциска.
Глава 12
Энигма
Так вот почему она так легко напала на след! Конечно, к тому времени, когда Дженнифер вышла из сада, Селеста уже давно скрылась по своим тайным делам. С другой стороны, с запоздалым испугом поняла Дженнифер, на выходе из монастыря она чуть было не столкнулась с доньей Франциской. Трудно сказать, знала ли донья Франциска о ночном паломничестве Селесты, но в данный момент это не имело значения. То, что происходило сейчас в кухне, оказалось гораздо более важным, и надо было постараться как можно больше увидеть и услышать.
Завывания ветра заглушали голоса, и она приникла к самому окну, напрягая слух.
Испанка сняла плащ и бросила его поперек стола, стоявшего в центре кухоньки.
Дженнифер с досадой обнаружила, что не может разобрать практически ни слова: быстрая скороговорка французской речи заглушалась завываниями ветра и ночными шорохами. Но одно было ясно: донья Франциска чертовски обозлена. Ее побелевшее лицо неузнаваемо исказилось, было ясно, что ею владела жуткая ненависть. Дженнифер даже испугалась – ей сразу представилась картина зловещего полета мстительных фурий.
Испанка умолкла, как будто ее перебили. Откуда-то из-за камина донеслась неразборчивая реплика, произнесенная приглушенным басом.
Неожиданное затишье капризного ветра позволило различить голос испанки, а то, что она говорила, было настолько важно, что от волнения у Дженнифер застучало в висках.
– Ее кузина, – говорила донья Франциска, – все выспрашивает. Я обманула ее, но она слишком подозрительна, а теперь еще считает, что получила доказательства своей правоты. Она не отстанет. – Ее голос стал громче и резче. – И что хуже всего, она остановилась в монастыре, и если мне не удастся придумать объяснения, которые удовлетворят…
Мужской голос забубнил что-то, но донья Франциска мгновенно оборвала его почти змеиным шипением:
– Идиот! Неужели ты не понимаешь, что ты натворил, ты, глупая похотливая скотина! – Эпитеты усугублялись откровенно презрительным тоном. – Obscène béte![21] Животное! Ты соображаешь, что можешь потерять? Если она…
Порыв ветра стер окончание фразы, но теперь Дженнифер, высунувшись чуть больше, разглядела собеседника, который резко шагнул вперед и остановился, рыча что-то неразборчивое. Она увидела крепкого высокого мужчину лет сорока пяти, с типичным замкнутым смуглым лицом пиренейского крестьянина. Черные глаза хмуро смотрели из-под густых бровей; прямой крупный нос и жесткая линия рта, искривленного злобной усмешкой. Суровое хищное лицо, возможно, было даже красивым, но сейчас все черты были искажены злостью. На нем застыло угрюмое и жесткое выражение, а каждое движение мужчины выдавало клокотавшую в нем ярость.
В сравнении с ним донья Франциска выглядела еще более аристократично: породистое лицо с горящими фанатичными глазами не излучало страха перед яростными выпадами, скорее, в нем было выражение легкого отвращения. Презрительно скривив рот, она заговорила снова, роняя какие-то язвительные, жалящие слова. И хотя Дженнифер чуть не выдавила стекло, пытаясь расслышать этот монолог, ветер почти полностью заглушал голос.
– Есть только один выход, и ты это знаешь. Неизвестно, сколько времени эта англичанка намерена рыскать здесь. Она доберется и сюда, ça se voit[22], раз уж она решила отыскать свою кузину.
Услышав это, Дженнифер прислонилась к стене и закрыла глаза; темнота сгустилась вокруг нее, сердце еще бешено колотилось, но постепенно, подобно порывам ветра, начало затихать. А обличающий голос все звучал:
– С самого начала твоя затея была безумием, но теперь – полный провал. Comprenez, imbécile, le suicide![23]
Мужчина сказал что-то в ответ, но его голос был настолько тих, что ничего нельзя было разобрать. Донья Франциска едва сдерживалась, к ее язвительному презрению добавилась неприкрытая угроза. Дженнифер изо всех сил старалась понять стремительный французский:
– Vous feriez bien de vous rappeler…[24] He забывай, Пьер Бюсак, у меня тоже есть права в этом деле! Ты должен понять, что эти игры выходят за рамки твоих личных дел! Есть только один выход, и ты его знаешь. Ты должен – слышишь? – должен избавиться от нее!
Пьер Бюсак рванулся вперед, точно хотел ударить донью Франциску, но она не двинулась с места. Он остановился, опустив тяжелые кулаки на стол, и, явно возражая ей, снова прорычал что-то неразборчивое. Она ответила, равнодушно наблюдая за ним:
– Но ты же понимаешь, что я права. Впрочем, как и всегда. Если ты подумаешь головой, а не другой частью тела, то поймешь, что единственный безопасный путь – избавиться от этой женщины. Мадам Ламартин, – ее голос повысился, а Дженнифер замерла в напряженном ожидании, – мадам Ламартин умерла от пневмонии и лежит на монастырском кладбище. Там она и должна остаться… Один вопрос, одно сомнение, один раз лопатой копнуть – и в этой долине будет не протолкнуться от полицейских. И тут уж тебе крышка, дружок!