Не отпускай
– Где? – Потом пауза. Потом он отключается и обращается к Рейнольдс, в голосе нервная нотка: – Нам нужно ехать.
Они высаживают меня у автобусной станции, такой пустынной, что мне приходится дожидаться, пока ветер не унесет оттуда перекати-поле. В билетной кассе никого нет. Кажется, что у них и кассы-то нет.
В двух кварталах по дороге я нахожу «мотель без документов», который сулит весь блеск и все прелести герпеса, что в данном случае является логической метафорой на нескольких уровнях. На вывеске тариф почасовой оплаты, обещание «цветного телевидения» – неужели еще остались мотели, которые предлагают черно-белое? – и «тематических номеров».
– Я беру гонорейный люкс, – говорю я.
Портье кидает мне ключи с такой стремительностью, что я опасаюсь, как бы мне не досталось именно то, что я попросил. Цветовое решение номера с большой натяжкой можно определить как «выцветшая желтизна», хотя цвет подозрительно близок к мочевому семейству. Я расстилаю простыню и, напомнив себе, что у меня еще действует прививка от столбняка, рискую лечь.
После того как я проник в дом Мауры, капитан Оги в наш дом не приходил.
Я думаю, он опасался, что с отцом случится удар, если он еще раз увидит на нашей подъездной дороге полицейскую машину. Эта картинка на всю жизнь останется в моей памяти: полицейская машина, словно в замедленном повторе, сворачивает к нам, Оги открывает водительскую дверцу, устало шагает по кирпичной дорожке. Жизнь Оги за несколько часов до этого была разорвана в клочья – и вот теперь он шел к нам, понимая, что его приход сделает то же самое и с нашей жизнью.
Как бы то ни было, именно поэтому Оги не пошел к отцу, а поймал меня на пути в школу и пропесочил в связи с моим проникновением в дом Мауры.
– Не хочу, чтобы у тебя были неприятности, – сказал мне Оги, – но ты так больше не должен поступать.
– Она что-то знает, – сказал я.
– Не знает, – возразил мне Оги. – Маура всего лишь испуганный ребенок.
– Вы с ней говорили?
– Поверь мне, сынок. Ты должен забыть о ней.
Я поверил – и до сих пор верю ему. Но я не забыл и до сих пор помню ее.
Завожу руки за голову, устремляю взгляд в потолок, разглядывая пятна на нем. Я стараюсь не думать о том, как они там оказались. Оги в этот момент находится на побережье Хилтон-Хед в отеле «Си Пайн» с женщиной, с которой он познакомился на каком-то сайте знакомств для стариков. Ни в коем случае не хочу прерывать его отдых. Оги развелся восемь лет назад. Его брак с Одри получил катастрофический удар в «ту ночь», но прохромал еще семь лет, прежде чем был милосердно похоронен. Оги понадобилось еще немало времени, прежде чем он снова стал встречаться с женщинами, так зачем тревожить его домыслами?
Оги вернется через день-другой. Можно подождать.
Я размышляю, не позвонить ли Элли и не ошарашить ли ее моей безумной гипотезой, но тут раздается громкий, настойчивый стук в дверь. Я сбрасываю ноги с кровати. В дверях два копа в форме. Вид у них мрачный. Говорят, что человек иногда становится похожим на своего супруга. Я думаю, это применимо иногда и к полицейским-напарникам. В данном случае оба белые, у обоих нависающие над бровями лбы. Если я встречусь с ними еще раз, то вряд ли вспомню, кто из них кто.
– Не возражаете, если мы войдем? – с ухмылкой спрашивает коп номер один.
– У вас есть ордер? – спрашиваю я.
– Нет.
– Да, – говорю я.
– Что «да»?
– Да, я возражаю против того, чтобы вы входили.
– Плохо.
Коп номер два подзуживает меня. Я не возражаю. Они входят оба и закрывают дверь.
Коп номер один снова ухмыляется:
– Хорошая у вас тут лежка.
Насколько я понимаю, меня хотят тонко уязвить. Словно я лично автор этого интерьера.
– Говорят, вы что-то от нас скрываете, – начинает коп номер один.
– Рекс был нашим другом.
– И копом.
– А вы что-то от нас утаиваете.
У меня на все это не хватает терпения, поэтому я вытаскиваю пистолет и прицеливаюсь куда-то между ними. Их рты превращаются в удивленные «О».
– Какого дьявола?..
– Вы вошли в номер мотеля без ордера, – говорю я.
Я прицеливаюсь в одного, потом в другого, потом снова направляю пистолет между ними.
– Я могу без труда пристрелить вас обоих, в мертвые руки вложить ваши пистолеты, а потом сказать, что стрельба была оправданна.
– Вы спятили? – спрашивает коп номер один.
Я слышу страх в его голосе и двигаюсь в его сторону. Смотрю на него безумными глазами. Безумные глаза у меня хорошо получаются. Ты, Лео, это знаешь.
– Хотите устроить со мной ушную драку? – спрашиваю я его.
– Что?
– Твой братан, – я киваю головой в сторону второго копа, – выходит. Мы запираем дверь. Кладем оружие. Один из нас выходит отсюда с ухом другого в зубах. Что скажешь?
Я подаюсь к нему и щелкаю зубами.
– У тебя, на хрен, крыша поехала! – говорит первый коп.
– Ты даже представить себе не можешь, каково это. – И теперь я настолько втянулся в игру, что чуть ли не надеюсь: он поймает меня на слове. – Ну, согласен, громила?
Раздается стук в дверь. Коп номер один практически прыгает к двери и открывает ее.
Это Стейси Рейнольдс. Я прячу пистолет за ногу. Рейнольдс явно не рада присутствию коллег. Она сердито смотрит на них. Оба опускают голову, как пристыженные школьные хулиганы.
– Какого черта вы тут делаете, два клоуна?
– Да мы… – пожимая плечами, бормочет коп номер два.
– Он что-то знает, – говорит коп номер один. – Мы просто хотели сделать за вас грязную работу.
– Убирайтесь! Живо!
Они убираются. Теперь Рейнольдс замечает мой пистолет у ноги.
– Какого хрена, Нап?!
– Не беспокойся. – Я укладываю пистолет в кобуру.
Она качает головой:
– Копы лучше справлялись бы со своей работой, если бы Господь одарил их членами подлиннее.
– Ты тоже коп, – напоминаю я ей.
– А меня особенно. Идем. Мне нужно показать тебе кое-что.
Глава пятая
У Хэла, бармена в гриль-баре Ларри и Крейга, задумчивое выражение лица.
– Сногсшибательная женщина, – говорит Хэл. На его лбу начинает появляться морщинка. – Слишком красивая для того старика, это уж точно.
В гриль-баре Ларри и Крейга явно есть бар и явно нет гриля. Это заведение из таких. На липком полу опилки и шелуха арахиса. Смешанный запах застоялого пива и блевотины поднимается над полом и ударяет в ноздри. Позыва сходить по малой нужде у меня нет, но я знаю: если бы появился, то писсуар здесь не смывается, а переполняется кубиками льда.
Рейнольдс кивает мне: мол, веди разговор.
– Как она выглядела? – спрашиваю я.
Хэл продолжает хмуриться:
– Разве «сногсшибательная» сказано не по-английски?
– Рыжая, брюнетка, блондинка?
– Брюнетка – это каштановая?
Я смотрю на Рейнольдс.
– Да, Хэл. Брюнетка – это каштановая.
– Брюнетка.
– Что-нибудь еще?
– Сногсшибательная.
– Да, мы это уже прошли.
– Стройная, – отвечает Хэл.
Рейнольдс вздыхает:
– И она была с мужчиной, верно?
– Ну, ему до нее как до небес, это я вам точно могу сказать.
– Ты уже об этом говорил, – напоминаю я ему. – Они пришли вместе?
– Нет.
– А кто первым? – спрашивает Рейнольдс.
– Старикан. – Он показывает на меня. – Сел вот ровно на это место, где вы сейчас.
– И как он выглядел?
– Ну, лет шестьдесят пять, длинные волосы, патлатая борода, большой нос. Он словно на еже прокатился, но одет был в серый костюм, белую рубашку, синий галстук.
– Его ты помнишь хорошо, – отмечаю я.
– А?
– Его ты помнишь, я говорю. А ее?
– Если бы вы видели, как на ней сидело это черное платье, вы бы тоже мало чего запомнили.
– Значит, он сидит здесь один, пьет, – возвращает нас к главному Рейнольдс. – И сколько времени прошло, прежде чем появилась женщина?
– Не знаю. Минут двадцать-тридцать.
– Значит, она входит и…
– Ну, она появляется с шиком, если вы меня понимаете.
– Понимаем, – киваю я.
– Идет прямо к нему. – Хэл широко раскрывает глаза, словно описывает посадку НЛО. – Начинает с ним заигрывать.
– Они не могли быть знакомы?
– Не думаю. Я такого не почувствовал.
– А что почувствовал?
Хэл пожимает плечами:
– Почувствовал, что она проститутка. Это мое предположение, если по-честному.
– А тут много проституток бывает? – спрашиваю я.
Хэл настораживается.
– Нам плевать на приставания проституток, – качает головой Рейнольдс. – Речь идет об убийстве полицейского.
– Да, бывает, заходят. Я что говорю – тут два стрип-клуба неподалеку. Иногда девицы оттуда хотят подработать на стороне.
Я смотрю на Рейнольдс, но она мне уже кивает:
– Бейтс работает в этом направлении.
– Ты видел ее здесь раньше? – спрашиваю я.
– Два раза.
– И запомнил?
– Ну сколько раз мне вам повторять? – Хэл разводит руками.
– Сногсшибательная, – говорю я за него. «Сногсшибательная» может быть и не Маурой, хотя описание, каким бы неопределенным оно ни было, к ней подходит.
– А те два других раза, – продолжаю я, – она уходила с мужчинами?
– Ну.
Я включаю воображение. Три раза в этой помойке. Три раза уходит с мужчинами. Маура. Я проглатываю боль.
Хэл трет подбородок:
– Если подумать, то, может, она и не проститутка.
– Почему ты так решил?
– Не тот тип.
– А какого она типа?
– Ну, это как судья сказал про порнуху: когда увидишь, сразу поймешь, что порнуха. Я хочу сказать: может, она и проститутка. Вполне вероятно. Но может, и что-то другое. Например, фрик. К нам иногда заходят такие красотки, они счастливы в браке, дом, трое детей. Они приходят сюда и утаскивают мужчину в постель; в общем, не знаю. Фрики. Может, она из таких.
Как это утешительно.
Рейнольдс постукивает ногой. Она привела меня сюда по конкретной причине, но никак не для того, чтобы я вел допрос в таком направлении.
Хватит откладывать. Я киваю ей. Время пришло.
– Хорошо, – говорит Рейнольдс Хэлу, – покажи ему видеозапись.
Телевизор – старинный, в деревянном корпусе. Хэл ставит его на стойку бара. Сейчас в баре еще два посетителя, но оба, кажется, целиком заняты содержимым своих стаканов, и ничем другим. Хэл включает аппарат. Экран оживает, сначала видны синие точки, тридцать секунд спустя появляются недовольные помехи.
Хэл проверяет сзади.
– Шнур вывалился, – говорит он, вставляя разъем. Другой конец шнура подключен к кассетному проигрывателю. Кассетоприемник сломан, и я вижу в щели старую кассету.
Кнопка «воспроизвести» включается со щелчком. Качество записи отстойное – желтоватая, подернутая дымкой нерезкая картинка. Камера установлена высоко над парковкой, чтобы в объектив попадала вся площадка, но из-за этого почти ничего и не видно. Я могу разобрать, может, марки автомобилей и некоторые цвета. Но прочесть номерные знаки невозможно.
– Босс записывает и записывает на одну кассету, пока пленка не порвется, – объясняет Хэл.
Мне знакома эта система. Страховая компания требует установки камер наблюдения, и хозяин выбирает самый дешевый вариант. Мы смотрим запись. Рейнольдс показывает на машину в верхнем правом углу:
– Мы думаем, это машина из проката.
Я киваю.
– Быструю прокрутку вперед можно?
Хэл нажимает кнопку. Изображение ускоряется на старинный манер, все происходит быстрее. Он отпускает кнопку, когда на экране появляются два человека. Они идут спиной к нам. Большое расстояние, съемка сзади, изображение нечеткое из-за удаленности камеры.
Но потом я вижу походку женщины.
Время останавливается. У меня в груди медленное, устойчивое тик-тиканье. Потом я чувствую взрыв – мое сердце разлетается на миллион кусков.
Я помню, когда увидел эту походку в первый раз. У отца была любимая песня в исполнении Алехандро Эсковедо, она называлась «Castanets». Ты помнишь, Лео? Конечно помнишь. Там есть слова о невероятно сексуальной женщине: «Она мне нравится больше, когда уходит». Я никогда с этим не соглашался – я предпочитал, когда Маура шла ко мне, откинув плечи назад, сверля меня глазами, – но, черт побери, именно это и случилось в конце концов.
Выпускной класс, близнецы Дюма оба влюбляются. Я свел тебя с Дайаной Стайлс, дочкой Оги и Одри, а неделю спустя ты мне подбросил Мауру Уэллс. Даже в таких делах – свидания, девушки, любовь – мы не могли не жить синхронно, верно, Лео? Маура была красивым чужаком, попавшим в вашу команду чудиков. Дайана была хорошей девочкой, капитаном команды болельщиков и вице-президентом школьного совета. Ее отец Оги был капитаном полиции и моим тренером. Помню его шутку на тренировке – он тогда сказал, что его дочь встречается с «тем Дюма, который получше».
Я, по крайней мере, думаю, что это была шутка.
Глупо, конечно, но я до сих думаю о всяких «а что, если бы». Мы никогда не вдавались в подробности нашей жизни после школы, верно? Поступим ли мы в один колледж? Останусь ли я с Маурой? Будете ли вы вместе с Дайаной?..
Глупо.
– Ну? – торопит Рейнольдс.
– Это Маура, – отвечаю я.
– Уверен?
Я не даю себе труда ответить. Я все еще смотрю на экран. Седоволосый мужчина открывает пассажирскую дверцу, Маура садится в машину. Я смотрю, как он обходит машину, садится за руль. Машина задним ходом выезжает с места стоянки, направляется к выезду. Я внимательно смотрю, пока машина не исчезает из вида.
– Сколько они выпили? – спрашиваю я у Хэла.
Он опять настораживается.
Рейнольдс напоминает ему о серьезности преступления на свой манер:
– Нам насрать, если ты в нарушение правил продавал алкоголь пьяному, Хэл. Мы расследуем убийство копа.
– Да, выпили они немало.
Я размышляю, пытаюсь связать концы с концами.
– Да, и еще, – добавляет Хэл. – Ее звали не Маура. Я что говорю: она назвалась другим именем.
– Каким? – спрашивает Рейнольдс.
– Дейзи.
Рейнольдс смотрит на меня с озабоченностью, которую я нахожу странным образом трогательной.
– Все в порядке?
Я знаю, что она думает. Моя великая любовь, которой я был одержим прошедшие пятнадцать лет, ошивается в этом сортире, называется вымышленным именем, уходит с незнакомым человеком. Смрад этого заведения начинает меня доставать. Я встаю, благодарю Хэла и спешу к выходу. Выхожу на ту самую парковку, которую видел на записи. Вдыхаю свежий воздух. Но я здесь не для этого.
Я смотрю туда, где стояла арендованная машина.
Рейнольдс подходит ко мне сзади.
– Мысли?
– Этот тип открыл ей дверцу.
– И что?
– Ноги у него не заплетались. Он не возился полчаса с ключами. Не забыл о джентльменских манерах.
– Повторяю: и что?
– Ты видела, как он выехал отсюда?
– Видела.
– Ни вихляний, ни резких остановок, ни рывков.
– Это лишено смысла.
Я иду по дороге.
– Ты куда? – спрашивает она.
Я не останавливаюсь. Рейнольдс шагает следом.
– Далеко до того поворота?
Она задумывается, потому что, как мне кажется, начинает понимать, к чему я клоню.
– Второй направо.
Я почти так и предполагал. Прогулка от бара занимает не больше пяти минут. На месте убийства я поворачиваюсь в сторону бара, потом смотрю на очерченный мелом силуэт – там лежал Рекс.
Я не вижу в этом смысла. Пока. Но уже приближаюсь к пониманию.
– Рекс остановил их почти сразу же, – говорю я.
– Может, он приглядывал за баром.
– Если мы посмотрим видеозапись, то наверняка увидим, как из бара вываливаются гораздо более пьяные ребята, – продолжаю я. – Так почему они?
Рейнольдс пожимает плечами:
– Может, остальные были местными. А у этого номера прокатной компании.
– Прищучить чужака?
– Именно.
– А этим чужаком в машине оказывается девушка, которую Рекс знал по школе.
Ветер усиливается. Несколько выбившихся прядей падают Рейнольдс на лицо. Она убирает их.
– Я сталкивалась и не с такими совпадениями.
– И я тоже.
Но тут не совпадение. Я пытаюсь вообразить это. Начинаю с того, что мне известно, – Маура и пожилой человек в баре, они выходят, он придерживает для нее дверцу, они уезжают, Рекс их останавливает.
– Нап?
– Мне нужно, чтобы ты нашла кое-что, – говорю я.
Глава шестая
Запись с камеры видеонаблюдения в прокатной компании более высокого качества. Я молча просматриваю запись. Типичный случай – и эта камера установлена слишком высоко. Всем плохим ребятам это известно, и они предпринимают простые меры противодействия. В данном случае человек с украденными документами на имя Дейла Миллера заявился в бейсбольной шапочке, надвинутой на лоб. Он наклоняет вперед голову, отчего разглядеть его лицо практически невозможно. Может быть, только конец бороды и вижу. Он прихрамывает.
– Профессионал, – сообщаю я Рейнольдс.
– В смысле?
– Шапочка почти на носу, голова опущена, притворная хромота.
– С чего ты взял, что хромота притворная?
– С того же, с чего я узнал походку Мауры. Походка может быть легко узнаваемой. Какой наилучший способ исказить свою походку и заострить внимание на чем-то не имеющем смысла?
– Начать прихрамывать, – соглашается Рейнольдс.
Мы выходим из хибарки, в которой располагается офис, на прохладный ночной воздух. Я вижу вдали человека, закуривающего сигарету. Он поднимает голову, выдыхает облачко дыма – точно как мой отец. После смерти отца я начал курить и дымил больше года. Знаю, это идиотизм. Отец умер от рака легких, а курил всю жизнь, тем не менее я отреагировал на его жуткую смерть именно тем, что начал курить. Я любил выходить на воздух с сигаретой, как этот человек. Может быть, это мне и нравилось: когда я закуривал, люди держались от меня подальше.
– С возрастом тоже не ясно, – продолжаю я. – Длинные волосы и борода могут быть маскировкой. Нередко преступник выдает себя за старика, чтобы его недооценивали. Рекс останавливает машину для проверки, видит старика, отключает осторожность.
Рейнольдс кивает:
– Я еще отдам пленку на покадровый просмотр, – может, найдут что-нибудь более четкое.
– Ясно.
– У тебя есть гипотеза, Нап?
– Не совсем.
– И все же?
Я вижу, как человек глубоко затягивается, выпускает дым через ноздри. Я теперь франкофил: вино, сыр, быстрая речь – полный комплект, что, возможно, объясняет, почему мой курительный период был таким коротким. Французские сигареты. Много. Конечно, я естественным образом пришел к франкофилизму – изобретенное мной словечко, – я ведь родился в Марселе и первые восемь лет жизни провел в Лионе. Для меня это не показуха, как у всяких мудаков, которые ничего не понимают в вине, но отчего-то не могут обходиться без специального контейнера для переноски бутылок, а с извлеченной из горлышка пробкой обращаются, как с языком любовницы.
– Нап?
– Ты веришь в прозрения, Рейнольдс? В интуицию у копа?
– Ни хрена не верю, – отвечает Рейнольдс. – Все идиотские ошибки, которые совершает коп, происходят оттого, – она показывает кавычки пальцами, – что он полагается на «прозрения» и «интуицию».
Мне нравится Рейнольдс. Очень нравится.
– Именно это я и имел в виду.
День был долгий. У меня такое ощущение, что я отдубасил Трея битой месяц назад. Я дожигал остатки адреналина, а теперь выдохся. Но, как я уже сказал, мне нравится Рейнольдс. Может быть, я в долгу перед ней. И я решаю – почему нет?
– У меня был брат-близнец. Его звали Лео.
Она ждет.
– Слышала что-нибудь об этом? – спрашиваю я.
– Нет. А должна была?
Я качаю головой:
– У Лео была подружка, ее звали Дайана Стайлс. Мы все выросли в Вестбридже, откуда вы меня привезли.
– Приятный городок, – улыбается Рейнольдс.
– Да, приятный. – Не знаю, как ей это рассказать. Смысла в этом никакого нет, поэтому я продолжаю нести вздор: – И вот наш выпускной год, мой брат Лео встречается с Дайаной. Они уходят как-то вечером. Меня нет рядом. У меня хоккейный матч в другом городке. Мы играли против команды из Парсиппани-Хиллз. Странные дела вспоминаются. Я забил два гола и сделал две голевые передачи.
– Впечатляет.
Я чуть улыбаюсь моей прежней жизни. Если я закрою глаза, то смогу вспомнить все мгновения той игры. Мой второй гол был победным. Мы играли в неполном составе. Я перехватил шайбу перед самой синей линией, пошел вдоль левого борта, обманул вратаря и с неудобной руки перебросил шайбу через его плечо. Жизнь до – и жизнь после.
Шаттл из аэропорта с надписью «Автомобили в аренду от Сэла» останавливается перед хибаркой. Усталые пассажиры – все кажутся усталыми, когда берут машину, – выходят из автобуса и становятся в очередь.
– Ну, ты сыграл в хоккей в соседнем городке, – подсказывает мне Рейнольдс.
– В ту ночь Лео и Дайана попали под поезд. Погибли мгновенно.
– Какой ужас… – Рейнольдс подносит ладонь ко рту.
Я молчу.
– Несчастный случай? Самоубийство?
– Никто не знает, – пожимаю плечами я. – По крайней мере, я не знаю.
Последний пассажир из шаттла – грузный бизнесмен, он тащит тяжеленный чемодан с отломанным колесиком. Лицо от напряжения неоново-красное.
– Официальное расследование проводилось? – спрашивает Рейнольдс.
– Несчастный случай, – говорю я. – Двое молодых людей из выпускного класса, в организме много алкоголя и наркотики. По тем железнодорожным путям часто ходили, иногда ради дурацкого куража. В семидесятых там погиб парнишка – пытался запрыгнуть в вагон. В общем, вся школа была ошарашена, все погрузились в траур. В прессе была масса ханжеских статеек, остерегающих других: «молодые, красивые, наркотики, алкоголь, что случилось с нашим обществом…». Ну ты сама все это знаешь.
– Знаю, – отвечает Рейнольдс. – Ты сказал – выпускной класс?
Я киваю.
– А ты тогда встречался с Маурой Уэллс.
Она молодец.
– А точнее – когда Маура убежала?
Я снова киваю.
– Черт! – трясет головой Рейнольдс. – И как скоро после этого?
– Через несколько дней. Ее мать заявила, что она попала под мое дурное влияние. И она пожелала отослать дочку из этого ужасного города, где молодые люди колются, напиваются и ходят по железнодорожным путям. Маура предположительно уехала в школу-пансион.
– Убедительно, – говорит Рейнольдс.
– Да.
– Но ты не купился?
– Нет.
– А где была Маура в ту ночь, когда погибли твой брат и его девушка?
– Не знаю.
Теперь Рейнольдс все понимает.
– Ты поэтому все еще ее разыскиваешь. Дело не в ослепительном вырезе платья.
– Хотя и это сбрасывать со счетов не стоит.
– Мужики… – вздыхает Рейнольдс. Она подходит ближе. – Ты думаешь, Мауре что-то известно о смерти твоего брата?
Я молчу.
– И почему ты так думаешь, Нап?
Я показываю кавычки пальцами.
– «Прозрение», – говорю я. – «Интуиция».
Глава седьмая
У меня есть жизнь и работа, поэтому я заказываю такси до дома.
Звонит Элли, спрашивает, что новенького, но я говорю – потом. Мы договариваемся позавтракать в дайнере[10] «Армстронг». Я отключаю телефон, закрываю глаза и сплю остальную часть пути. Я плачу́ водителю, предлагаю добавить еще, чтобы он мог переночевать в мотеле.
– Не, мне нужно вернуться, – отвечает водитель.
Я даю чаевые с избытком. Для копа я довольно богат. А почему нет? Я единственный наследник отца. Некоторые люди говорят, что деньги – корень всех зол. Вероятно. Другие говорят: не в деньгах счастье. Может, так оно и есть. Но если правильно с ними обращаться, то за деньги можно купить свободу и выиграть время, а это гораздо более осязаемо, чем счастье.
Уже первый час, но я все же сажусь в машину и направляюсь в Медицинский центр Клары Маас в Беллвиле. Я показываю удостоверение и поднимаюсь на этаж, где лежит Трей. Заглядываю в его палату. Трей спит, его нога висит в воздухе в огромном гипсе. Никаких посетителей. Я показываю удостоверение медсестре и говорю, что расследую нападение на него. Она говорит мне, что Трей сможет самостоятельно ходить не раньше, чем через полгода. Я благодарю ее и ухожу.
Потом возвращаюсь в свой пустой дом, ложусь на кровать, разглядываю потолок. Иногда я забываю, насколько странно холостяку жить в таком районе, но я уже привык к этому. Я думаю о том, какими обещаниями начался тот вечер. Я вернулся домой после победы над Парсиппани-Хиллз, исполненный надежд. Разведчики из Лиги плюща[11] были тем вечером на матче. Двое из них там же сделали мне предложение. Как мне не терпелось сказать об этом тебе, Лео. Я сидел в кухне с отцом и ждал твоего возвращения. Хорошая новость становилась хорошей новостью только после того, как я делился ею с тобой. Я разговаривал с отцом и ждал, мы оба прислушивались – не подъезжает ли твоя машина. У большинства ребят в городе был комендантский час, но нас отец никогда не ограничивал. Некоторые родители считали, что он отлынивает от отцовских обязанностей, но он только пожимал плечами и говорил, что доверяет нам.