Девятнадцать минут

– Да, Ваша честь.

Алекс оперлась локтями о стол:

– Я бы хотела услышать подробности.

Женщина посмотрела на своего адвоката.

– Миссис Кэллоуэй ехала из зоомагазина с серебристой араваной, – сказал он.

– Это тропическая рыбка, которая стоит пятьдесят пять долларов, – вставила подзащитная.

– Полиэтиленовый пакет упал с пассажирского сиденья и лопнул, – продолжил адвокат. – Миссис Кэллоуэй наклонилась, чтобы подобрать рыбку, и в этот момент произошло… неудачное происшествие.

Заглянув в бумаги, Алекс уточнила:

– Под неудачным происшествием вы понимаете то, что ваша подзащитная сбила пешехода?

– Да, Ваша честь.

Алекс обратилась к ответчице:

– Как чувствует себя рыбка?

– Прекрасно, – улыбнулась миссис Кэллоуэй. – Я назвала ее Аварией.

Краем глаза Алекс увидела, что в зал суда заглянул пристав. Он шепнул что-то секретарю, тот посмотрел на Алекс, кивнул и написал что-то на бумажке. Пристав подошел с запиской к судье.

Стрельба в здании старшей школы.

Алекс словно окаменела. Джози!

– Заседание откладывается, – пробормотала Алекс и выбежала из зала суда.

Джон Эберхард стиснул зубы и, мобилизовав все силы, продвинулся вперед на дюйм. Он ничего не видел, потому что лицо было залито кровью, левая сторона тела не слушалась. Слышать он тоже ничего не мог: в ушах до сих пор грохотали выстрелы. Тем не менее он сумел вползти из коридора второго этажа, где Питер Хоутон его ранил, в кладовую, где хранились принадлежности для уроков изо. Джон вспоминал хоккейные тренировки, на которых тренер заставлял его и других ребят бегать от ворот до ворот снова и снова, все быстрее и быстрее, пока они не падали на лед, отплевываясь и тяжело дыша. Тогда тоже казалось, что сил больше нет, но нужно было их найти, чтобы поднажать еще. Думая об этом, Джон тащил себя по полу, опираясь на локоть.

Добравшись до стеллажа, где хранились краски, глина, бисер и проволока, он попытался принять вертикальное положение, но голову пронзила ослепляющая боль. Очнувшись через несколько минут – или часов? – Джон не мог понять, можно ли уже выползти из укрытия. Он лежал навзничь, чувствуя на лице что-то холодное. Ветер. Он дул из окна.

Окно!

Джон вспомнил Кортни Игнатио: как она сидела напротив него за столиком в кафетерии, когда у нее за спиной осыпалась стеклянная стена; как на ее груди вдруг распустился красный цветок, яркий, как мак. Вспомнил, как сотни людей принялись орать и их крики слились воедино. Вспомнил, как учителя одновременно повысовывали головы из своих классов, будто суслики, и как их лица изменились при звуке выстрелов.

Взявшись одной рукой за металлическую полку и стараясь не замечать шума в голове, который предвещал новый обморок, Джон с огромным трудом приподнялся. Его трясло. В глазах все расплывалось. Он дотянулся до банки с краской и бросил ее в двоящееся окно. Раздался звон разбитого стекла. Скорчившись на низком подоконнике, Джон увидел пожарные машины и машины «скорой помощи», репортеров и родителей, напирающих на растянутую полицейскими оградительную ленту, стайки рыдающих подростков. На снегу, как шпалы, были разложены раненые. Медики выносили все новых и новых потерпевших, продолжая ряд. Джон Эберхард попытался закричать, но не смог выдавить из себя ни слова.

– Эй! – крикнули снизу. – Там какой-то парень!

Джон, всхлипывая, попытался помахать, но рука его не слушалась. Люди подняли головы.

– Не двигайся! – заорал пожарный.

Джон хотел кивнуть, но тело больше ему не принадлежало. Он потерял равновесие и, даже не успев понять, что с ним произошло, вывалился из окна второго этажа на бетонные плиты.

Два года назад Диана Ливен ушла с должности помощника главного прокурора Бостона – решила перевестись на место поспокойнее. Сейчас она стояла в спортзале старшей школы Стерлинга над телом мальчика, который упал прямо на трехочковую линию, когда его сразил выстрел в шею. Криминалисты, скрипя ботинками на лакированном полу, делали снимки и собирали стреляные гильзы в пакеты для улик. Руководил процессом Патрик Дюшарм. Диана посмотрела на брызги крови и на разбросанные повсюду вещдоки: пистолет и патроны, школьные рюкзаки, одежду, обувь – и поняла, что не только у нее, Дианы, будет работы невпроворот.

– Что вам известно на данный момент?

– Стрелял, предположительно, один человек, – сказал Патрик. – Он задержан. Замешан ли кто-нибудь еще, мы пока не знаем. В здании сейчас все чисто.

– Сколько погибших?

– Последняя подтвержденная цифра – десять.

Диана кивнула:

– Раненых?

– Неизвестно. Но сюда согнаны машины «скорой помощи» со всей северной части штата.

– Что я могу сделать?

Патрик повернулся к ней:

– Дайте интервью, и пусть репортеры проваливают.

Она зашагала к выходу, но он остановил ее, тронув за локоть:

– Хотите, чтобы я с ним поговорил?

– С тем, кто стрелял? – (Патрик кивнул.) – Сейчас у нас, возможно, последний шанс допросить его без адвоката. Если думаете, что вам удастся отсюда выбраться, попробуйте. – Диана торопливо вышла из спортзала и спустилась по лестнице, обходя работавших на каждом шагу полицейских и медиков.

Как только она появилась на крыльце, ее обступили журналисты. Их вопросы жалили, как пчелиные укусы: сколько жертв? Имена погибших? Кто стрелял? Почему? Диана сделала глубокий вдох и убрала с лица темные волосы. Меньше всего в своей работе ей нравилось говорить перед камерами. В ближайшие часы сюда должны были съехаться представители всех американских теле- и радиокомпаний, но пока явились только репортеры местных филиалов Си-би-эс, Эй-би-си и «Фокс». Так что еще не поздно было порадоваться преимуществам жизни в небольшом городе.

– Я Диана Ливен, представляю окружную прокуратуру. В данный момент ведется следствие по делу о стрельбе в старшей школе Стерлинга, а потому мы не можем разглашать информацию. Но мы обнародуем детали, как только это будет возможно. Личности преступников доподлинно не установлены, как и их количество. Задержан один человек. Официальное обвинение ему еще не предъявлено.

– Сколько детей убито? – спросила журналистка, вынырнувшая из толпы.

– У нас нет точных данных.

– Сколько ранено?

– У нас нет точных данных, – повторила Диана. – Мы будем держать общественность в курсе.

– Когда будут предъявлены обвинения? – прокричал другой журналист.

– Что вы можете сказать родителям, которые волнуются за своих детей?

Диана сжала губы, готовясь к тому, чтобы прорываться сквозь враждебную толпу.

– Спасибо за внимание, – сказала она вместо ответа.

Вокруг школы скопилось столько машин, что Лейси пришлось припарковаться за шесть кварталов. Она опрометью примчалась, как только услышала о происшествии. С собой у нее было несколько одеял: по радио сказали, что они могут понадобиться детям, находящимся в состоянии шока. «Одного сына я уже потеряла, – подумала Лейси. – Потерять еще и второго я не могу».

Накануне, перед тем как Питер лег спать, у них состоялась не самая приятная беседа. Убегая в больницу на роды, Лейси сказала ему:

– Я просила тебя вынести мусор. Вчера. Ты вообще слышишь меня, когда я с тобой говорю?

Питер на секунду оторвал взгляд от монитора:

– Что?

Вдруг это был их последний разговор?

Ни во время учебы, ни на работе в больнице Лейси не сталкивалась с тем, что ей пришлось увидеть теперь, когда она повернула за угол. Ее мозг обрабатывал информацию постепенно: вот разбитое стекло, вот пожарные машины, вот дым. Сирены, кровь, слезы. Бросив одеяла возле машины «скорой помощи», Лейси нырнула в людское море. Дрейфуя среди таких же перепуганных родителей, она надеялась выловить своего потерянного ребенка, пока его не унесло течением.

На грязный двор выбежали дети – все без верхней одежды. Какая-та счастливая мать увидела среди них свою дочку. А Лейси продолжала в отчаянии вглядываться в толпу. Ей вдруг пришло в голову, что она не знает, в чем Питер сегодня вышел из дому. До нее доносились обрывки фраз:

– …не видели его…

– Мистера Маккейба убили…

– Не могу ее найти…

– Я уж думала, я никогда…

– …потеряла телефон…

– …Питер Хоутон…

Лейси резко развернулась на голос, произнесший это имя. Взгляд остановился на лице девочки – той, которая только что встретилась с мамой.

– Извините, – сказала Лейси. – Мой сын… Я не могу его найти. Я слышала, вы упомянули Питера Хоутона. Где он?

Глаза девочки округлились, она прижалась к матери:

– Так это же он стрелял…

Для Лейси все вокруг замедлилось: пульсация мигалок, движения людей, звуки… Может быть, она ослышалась? Лейси еще раз посмотрела девочке в лицо и тотчас об этом пожалела. Девочка плакала. Мать, бросив из-за плеча дочери полный ужаса взгляд, осторожно заслонила своего ребенка от Лейси, словно она василиск, который обращает в камень все, на что ни посмотрит.

«Наверное, это ошибка… Пожалуйста, пусть это будет ошибкой!» – твердила Лейси, оглядывая картину бойни и чувствуя, как имя сына с рыданием подступает к горлу. На негнущихся ногах она подошла к ближайшему полицейскому:

– Я ищу своего сына…

– Мэм, к сожалению, вы тут не одна такая. Мы делаем все возможное…

Осознавая, что со следующей секунды ее жизнь бесповоротно изменится, Лейси сделала глубокий вдох и произнесла:

– Его зовут Питер Хоутон.

Алекс застряла каблуком между плитками тротуара и тяжело упала на одно колено. Вставая, она схватилась за руку женщины, которая бежала следом:

– Списки раненых… где?

– Вывешены на хоккейной площадке.

Алекс метнулась на другую сторону улицы. Движение здесь перекрыли, и теперь на проезжей части медики рассортировывали раненых и грузили их в машины. Сбросив туфли на высоком каблуке, Алекс побежала по мокрому тротуару босиком. Хоккейная площадка, где тренировались и школьники, и студенты колледжа, находилось от школы в пяти минутах ходьбы. Алекс добежала за две. Ее тут же подхватила толпа других родителей: все толкались, пробираясь к рукописным спискам детей, которых забрали в местные больницы. Причем не указывалось, насколько тяжело они ранены… если ранены, а не хуже. Алекс прочла первых три имени: Уитакер Обермейер, Кейтлин Харви, Мэттью Ройстон.

Мэтт?

– Нет! – застонала стоявшая рядом с Алекс миниатюрная женщина с темными пронзительными, как у птицы, глазами и с шапкой рыжих волос. – Нет, – снова произнесла она и заплакала.

Алекс лишь смотрела на нее, не пытаясь выразить соболезнования из страха, что горе окажется заразным.

Кто-то толкнул Алекс в левый бок, и она оказалась перед другим списком – тех, кого отвезли в медицинский центр Дартмут-Хичкок.

Эмма Алексис.

Мин Хорука.

Брейди Прайс.

Джозефин Кормье.

Если бы другие родители не напирали на Алекс со всех сторон, она бы упала.

– Прошу прощения, – пробормотала она, уступив место другой обезумевшей матери и пробивая себе дорогу в растущей толпе. – Прошу прощения.

Эти слова были уже не формулой вежливости, а мольбой об отпущении грехов.

Как только Патрик вернулся в участок, дежурный сержант указал ему на маленькую женщину, сидевшую в противоположном конце помещения, застыв от напряжения:

– Капитан, вот она.

Мать Питера Хоутона была совсем не похожа на сына. Она прибежала с работы в униформе медсестры и резиновых сабо, наскоро закрепив карандашом скрученные в пучок темные кудрявые волосы. В том, что эта женщина, по-видимому, врач, Патрик увидел иронию судьбы. «Не навреди», – вспомнилось ему. Она не выглядела как человек, породивший монстра. Патрик догадывался: поступок ее собственного сына оказался для нее не меньшей неожиданностью, чем для всего города.

– Миссис Хоутон?

– Я хочу видеть своего сына.

– К сожалению, нельзя. Он находится под стражей.

– У него есть адвокат.

– Вашему сыну семнадцать лет. С юридической точки зрения он взрослый. Значит, должен сам потребовать защитника.

– Но он, наверное, не знает… – Голос женщины дрогнул. – Он не знает, что нужно делать.

Мать Питера Хоутона в каком-то смысле тоже была жертвой его преступления. Патрик понимал это. Из своего достаточно богатого опыта общения с родителями несовершеннолетних правонарушителей он знал: сжечь мосты – это последнее, чего может захотеть человек в такой ситуации.

– Мэм, сейчас мы стараемся разобраться в произошедшем. Позже я обязательно приглашу вас. Надеюсь, вы поможете мне выяснить, что руководило вашим сыном. – Немного помолчав, Патрик добавил: – Мне очень жаль.

Открыв ключом служебную дверь, он взбежал по лестнице и вошел в помещение, примыкающее к изолятору. Питер Хоутон сидел на полу спиной к решетке и медленно раскачивался.

– Питер, ты в порядке?

Медленно повернув голову, он посмотрел на Патрика.

– Ты меня помнишь?

Питер кивнул.

– Кофе хочешь или еще чего-нибудь?

С секунду Питер не отвечал, потом кивнул еще раз. Патрик велел открыть клетку и вывел парня на кухню. Там уже была включена видеокамера, чтобы, если получится, сразу зачитать задержанному его права и начать допрос. Патрик посадил Питера за испещренный царапинами стол и налил две чашки кофе. Не спрашивая, добавил в одну из них молоко с сахаром и придвинул ее мальчику. Сам тоже сел.

Из-за прилива адреналина он толком не рассмотрел Питера при задержании. Зато теперь внимательно изучал его – худощавого очкарика с веснушками на бледном лице. Один зуб стоял не на своем месте, на тонкой шее торчал непропорционально большой кадык. Кожа на выпирающих костяшках пальцев заветрела. Беззвучно плачущий, он пробуждал бы жалость, если бы его одежда не была забрызгана кровью других детей.

– Питер, у тебя ничего не болит? – спросил Патрик. – Есть хочешь? – (Мальчик помотал головой.) – Чем я могу тебе помочь?

– Я хочу к маме, – прошептал Питер, опустив голову на стол.

Патрик посмотрел на пробор в его волосах. Неужели утром, когда причесывался, он думал: «Сегодня я убью десятерых человек»?

– Давай поговорим о том, что произошло. Ты не возражаешь? – (Питер не ответил.) – Если ты объяснишь мне, что случилось, то, возможно, я смогу объяснить остальным.

Питер поднял лицо – теперь уже совсем заплаканное. Поняв, что от парня сейчас ничего не добьешься, Патрик встал.

– Ладно, – вздохнул он. – Идем обратно.

В камере Питер свернулся клубком на полу, лицом к цементной стене. Решив сделать еще одну попытку, Патрик опустился на колени рядом с ним:

– Позволь мне помочь тебе.

Но Питер, не переставая плакать, покачал головой. Только выйдя из камеры и повернув ключ в замке, Патрик услышал его шепот:

– Это они начали.

Доктор Гюнтер Франкенштейн работал судмедэкспертом шесть лет. В 1970-е он на протяжении такого же срока удерживал титул «мистер Вселенная», а потом сменил гантели на скальпель. Сам он любил говорить так: «Раньше я строил тела, а теперь расчленяю». Шутками по поводу его фамилии доктора не донимали: к этому не располагала по-прежнему впечатляющая мускулатура, которая угадывалась под одеждой. Патрик относился к Гюнтеру с симпатией. Как не восхищаться тем, кто может одинаково легко взять вес, втрое превышающий его собственный, и с одного взгляда определить, сколько весит человеческая печень.

Иногда Гюнтер с Патриком пили вместе пиво: когда алкоголь делал «мистера Вселенная» разговорчивее, он начинал рассказывать историйки о женщинах, желавших намазать его маслом перед выступлением, и смешные анекдоты об Арнольде, еще не ушедшем в политику. Сегодня детектив и судмедэксперт не шутили и прошлого не вспоминали. Поглощенные заботами сегодняшнего дня, они молча ходили по коридорам, составляя список погибших. Патрик встретил Гюнтера после неудачной попытки допросить Питера Хоутона. Когда детектив Дюшарм доложил прокурору Ливен, что задержанный не хочет или не в состоянии говорить, она только пожала плечами:

– У нас есть свидетельские показания. Этого достаточно для ареста по обвинению в убийстве десяти человек.

Гюнтер склонился над телом шестой жертвы: девочку застрелили в туалете. Она лежала ничком перед раковинами. Патрик вопросительно посмотрел на Артура Макаллистера, директора школы, который согласился опознать убитых.

– Кейтлин Харви, – произнес он поникшим голосом, – с особыми образовательными потребностями. Славная девочка.

Гюнтер и Патрик переглянулись: директор каждый раз не только называл имя ребенка, но и говорил о нем хотя бы пару хороших слов. Было сразу видно, что этот человек, в отличие от полицейских, не привык смотреть на смерть как на каждодневное явление своей профессиональной жизни.

Патрик попытался восстановить траекторию движения Питера из вестибюля в кафетерий (жертвы 1 и 2 – Кортни Игнатио и Мэдди Шоу), затем на лестницу (жертва 3 – Уит Обермейер), оттуда в мужской туалет (жертва 4 – Тофер Макфи), потом по коридору (жертва 5 – Грейс Мерто) в женский (жертва 6 – Кейтлин Харви). Поднявшись на второй этаж, детектив, судмедэксперт и директор свернули налево, в ближайшую классную комнату. Размазанный кровавый след вел от порога к доске, перед которой лежал единственный убитый взрослый. Какой-то юноша сидел рядом, крепко прижимая руку к пулевой ране на животе мужчины.

– Бен? – произнес мистер Макаллистер. – Что ты здесь делаешь?

– Разве ты не врач «скорой помощи»? – спросил Патрик.

– Я… нет…

– Но ты же сказал мне, что ты врач!

– Я сказал, что прошел медицинскую подготовку.

– Бен – скаут-орел[6], – объяснил директор.

– Я не мог отойти от мистера Маккейба. Я… надавил на рану и – видите? – помогло, кровь остановилась.

Гюнтер бережно снял руку мальчика с окровавленного живота убитого:

– Это потому, что он умер, сынок.

Лицо Бена сморщилось.

– Но я же…

– Ты сделал все, что было можно, – заверил его Гюнтер.

– Вам лучше увести парня отсюда и, может быть, показать его одному из врачей, – сказал Патрик директору и добавил одними губами: «Шок».

Выходя из кабинета, Бен схватил мистера Макаллистера за рукав и оставил на ткани ярко-красный отпечаток.

– Боже мой! – воскликнул Патрик, проводя ладонью по лицу.

Гюнтер встал:

– Идем дальше.

В спортзале они удостоверили смерть двоих мальчиков, чернокожего и белого, а оттуда зашли в раздевалку, где Питер Хоутон был задержан. Гюнтер осмотрел труп паренька, у которого пуля сшибла бейсболку с головы (того, что в хоккейном свитере, – Патрик его уже видел). Пройдя в душевую, детектив выглянул в окно: репортеры пока не разъехались, но почти всех раненых развезли по больницам. Еще недавно у школы стояло семь машин «скорой помощи». Теперь осталась одна. Начинался дождь. «К утру кровавые следы смоет, как будто ничего этого и не было», – подумал Патрик, закрывая окно.

– Интересно, – произнес Гюнтер.

– Что интересного? Этот мертвее других?

– В некотором роде. Он единственный, кто получил две пули – одну в живот и одну в голову. – Гюнтер поднял глаза и посмотрел на Патрика. – Сколько пистолетов было у стрелявшего?

– Один в руках, один здесь на полу, в рюкзаке два обреза.

– Ничего себе подстраховался!

– Сейчас можно определить, какая пуля была первой?

– Точно нельзя, но думаю, что Хоутон сначала выстрелил в живот, а потом в голову. Второй выстрел был смертельным. – Гюнтер опустился на колени возле тела. – Похоже, этого парня он ненавидел больше всех.

Дверь раздевалки распахнулась. На пороге появился постовой, вымокший под дождем, который внезапно перешел в ливень.

– Капитан, в машине Питера Хоутона найдена еще одна самодельная бомба.

Когда Джози была маленькой, Алекс часто снился один и тот же кошмар: самолет, на котором она летит, падает. Во сне у нее кружилась голова, она чувствовала давление, прижавшее ее к креслу, видела куртки и кошельки, валяющиеся в проходе, и сумки, падающие с багажных полок. «Надо найти телефон. Пусть Джози знает, что я думала о ней до конца», – говорила себе Алекс, собираясь послать дочке сообщение, чтобы та могла хранить его вечно как доказательство маминой любви. Алекс с трудом отыскивала мобильный в сумочке, но, прежде чем он успевал поймать сеть, самолет сталкивался с землей. От этого сна Алекс просыпалась вся в поту, дрожа, и начинала себя успокаивать: она никогда не летает в командировки и вообще редко куда-либо ездит без Джози. Но уговоры мало помогали. Алекс отбрасывала одеяло, шла в ванную и плескала себе водой в лицо, не переставая думать: «Я опоздала».

Сейчас, сидя в темной палате возле дочери, спящей под действием успокоительного, она чувствовала себя так же, как после ночного кошмара.

Ей сообщили, что во время перестрелки Джози потеряла сознание, получив небольшое сотрясение мозга и порез в области виска. Теперь на этом месте красовался пластырь-бабочка. Врачи решили оставить девочку на ночь в больнице, чтобы убедиться, что ей ничто не угрожает.

Словосочетание «ничто не угрожает» теперь приобрело совершенно иной смысл.

Из нескончаемых новостных репортажей Алекс узнала имена погибших, среди которых был Мэттью Ройстон.

Мэтт.

Вдруг Джози была с ним, когда он погиб?

С тех пор как Алекс приехала, дочка ни разу не приходила в себя. Под выцветшей простыней ее неподвижное тело в больничной рубашке казалось маленьким. Тесемки на груди развязались. Правая рука время от времени подергивалась.

«Пожалуйста, очнись! – мысленно просила Алекс, сжимая пальцы Джози. – Покажи мне, что с тобой все в порядке».

Если бы утром она, Алекс, не опаздывала на работу, может быть, они посидели бы вдвоем на кухне и поболтали бы о тех вещах, о которых, наверное, часто разговаривают матери и дочери, но на которые у нее никогда не хватало времени. Может быть, если бы она была внимательнее, то не пустила бы невыспавшуюся Джози в школу. Еще она могла просто так взять и увезти дочку в Пунта-Кану, в Сан-Диего или на Фиджи. Ей всегда хотелось поехать отдохнуть, и, сидя в своем кабинете, она часто заглядывала на туристические сайты, но так никуда и не собралась. Наконец, материнское чутье могло просто подсказать Алекс, что сегодня ее дочь должна остаться дома. Конечно, ту же ошибку совершили сегодня сотни других родителей, но это казалось слабым утешением. У других родителей другие дети. Разве можно сравнивать их с Джози?

«Когда все это закончится, – мысленно пообещала себе Алекс, – мы поедем в тропический лес, или к пирамидам, или на пляж, где песок белый, как слоновая кость. Мы будем есть виноград прямо с ветки, плавать в море вместе с черепахами и часами гулять по мощеным улочкам. Мы будем смеяться, болтать, откровенничать. Обязательно будем». В то же время другой внутренний голос тихо, но упрямо твердил, что эта мечта осуществится не раньше, чем закончатся слушания в суде.

Дело о стрельбе в школе должны были пустить вне очереди, а ей, Алекс, судье главного суда первой инстанции, полагалось занимать теперешнюю должность еще восемь месяцев. Джози была на месте происшествия, но серьезного ранения не получила и жертвой формально не являлась. Поэтому Алекс не должны были отстранить от рассмотрения этого дела. Ей предстояло разобраться в нем объективно – так, чтобы чувства матери не примешивались к профессиональным соображениям. От этого процесса, первого крупного процесса Александры Кормье в главном суде первой инстанции, зависела ее дальнейшая карьера.

Нет, сейчас она, конечно же, об этом не думала.

Вдруг Джози пошевелилась. Алекс наблюдала, как к дочери постепенно возвращается сознание.

– Где я? – спросила Джози.

– В больнице, – ответила Алекс, гладя дочь по волосам.

– Почему?

Рука Алекс остановилась.

– Ты помнишь, что сегодня произошло?

– Перед школой Мэтт заехал за мной… – Джози резко села: – Мы что, попали в аварию?

Алекс задумалась: может быть, не стоит сразу говорить дочке правду? Может быть, выбросив случившееся из памяти, ее сознание таким образом защищает себя?

– С тобой все в порядке, – осторожно сказала Алекс. – Ты не ранена.

Джози облегченно вздохнула.

– А Мэтт?

Льюис отправился за адвокатом. В ожидании мужа Лейси лелеяла эти сведения, словно горячий камень на груди, сидя на кровати и раскачиваясь взад-вперед. «Все будет хорошо», – пообещал муж, однако Лейси не понимала, откуда у него такая уверенность. «Конечно, это какая-то ошибка», – сказал Льюис, но ведь он не был там, у школы, и не видел лица детей, которые сегодня перестали быть детьми. Лейси тоже хотелось верить, что все еще можно уладить. Но она помнила, как Льюис будил сына в четыре утра, чтобы взять с собой на утиную охоту. Он учил Питера стрелять в птиц, не предполагая, что тот может выбрать себе и другую мишень. Воспринимая эту забаву как спорт и как зов природы, Лейси научилась готовить отличное рагу из дичи и гуся в соусе терияки. Она с удовольствием поедала все, что оказывалось на столе благодаря хобби мужа. Теперь же Лейси винила мужа в произошедшем, стараясь таким образом снять вину с самой себя.