Слишком много поваров

– Они встанут в очередь. Можно устроить тотализатор. И мой совет вам – приглядывайте за его комнатой, сами знаете, сколько времени это потом занимает. О господи, глаза бы мои не смотрели. Всего несколько капель имбирного пива!

На тропинку выехали всадник и всадница. Они смотрели друг на друга и смеялись, показывая все зубы. Когда пыль за ними улеглась, я спросил Оделла:

– Что это за счастливая парочка?

Он усмехнулся:

– Барри Толмен, прокурор нашего округа. Собирается в один прекрасный день стать президентом. А девица приехала с вашей компанией, разве не так? Между прочим, ничего крошка. А что это за шутка про имбирное пиво?

– Так, ничего особенного, – махнул я рукой. – Цитата из Чосера. Вот в них можно бросать камни сколько угодно. Ничего меньше лавины они не заметят. Кстати, а что это за шутка с бросанием камней?

– Никакой шутки. Я так работаю.

– Вы называете это работой? Я тоже детектив. Во-первых, неужели вы думаете, что кто-то вздумает начать бомбардировку, когда мы с вами тут сидим? Эта тропинка тянется на шесть миль. Почему бы нам не выбрать другое место? Во-вторых, вы говорили, что негр, которого вытурили из гаража, якобы делает это, чтобы насолить прежним хозяевам. Но если так, зачем ему оба раза выбирать мишенью этого фабриканта авторучек? Не может такого быть. Вы не все рассказываете. Мне до этого нет дела, просто хочется показать, что голова варит и по выходным.

Он посмотрел на меня одним глазом, затем обоими и наконец рассмеялся:

– А ты, кажется, ничего малый.

– Это точно, – с чувством подтвердил я.

Он все смеялся:

– Честное слово, не стоило тебе рассказывать. Ты бы лучше оценил, если бы знал Крислера. Но дело не только в нем. Я никак не поспеваю. Шестнадцать часов в день! Мне дали тут помощничка. Ты бы его видел: он чей-то там племянник. Я должен дежурить с восхода до темноты. А тут еще этот Крислер, он прямо исходит желчью. Зол на меня за то, что я поймал его шофера, когда тот воровал бензин в гараже. А тот ниггер помогал мне, за это Крислер и заставил его выгнать. Он и за моим скальпом охотится. Но я кое-что придумал. Видишь тот выступ? – Оделл показал пальцем. – Нет, чуть ниже, рядом с теми пихтами. Вот оттуда я и швырял в него камнями. Попал оба раза.

– Ясно. И здорово поранил его?

– Еще мало. Но плечо я ему расшиб как следует. А если возникнут подозрения, у меня прекрасное алиби. В любой момент я могу сказать, что иду искать того, кто швыряет камни, и уйти в лес на час или два. Иногда я позволяю им видеть меня с дорожки, и тогда они уверены, что находятся под моей защитой.

– Хорошая мысль. Но ты уже все из нее выжал. Рано или поздно тебе придется или поймать кого-нибудь, или бросить это занятие. Или швырнуть еще несколько камней.

Он снова рассмеялся:

– Может, ты думаешь, это был плохой бросок, когда я расшиб ему плечо? Видишь, как далеко выступ? Не знаю, буду ли я еще заниматься этим, но уж если буду, то знаю, кого выбрать. Я тебе ее показывал. – Он взглянул на часы. – Господи помилуй! Уже почти пять! Мне давно пора возвращаться!

Он умчался. Я никуда не спешил и лениво побрел по тропинке. Как я уже обнаружил, куда бы вы ни шли в Канова-Спа, вы гуляете по саду. Не знаю, кто подметает и вытирает пыль с деревьев в этих лесах, которые занимают более тысячи акров, но, безусловно, это образцовая домохозяйка. По соседству с отелем разбросаны павильоны и здание с горячими источниками, и все это в окружении лужаек, кустов и цветов. В тридцати ярдах от центрального входа – три фонтана в классическом стиле. В этих курятниках, которые называют павильонами, плюнуть негде, но зато есть собственная кухня. Два из них, «Покахонтас» и «Апшур», находятся в ста ярдах один от другого и соединены тропинкой, петляющей между клумбами. Их и предоставили пятнадцати, то есть десяти, поварам. Наши апартаменты под номером 60, Вулфа и мои, находятся в «Апшуре».

Я беспечно шел вперед. Там есть на что посмотреть, если вас это интересует. Гроздья ярко-розовых цветов на кустах, которые Оделл назвал горным лавром, петляющий ручеек с перекинутыми через него то здесь, то там крошечными мостиками, какие-то деревья и птицы, и вечнозеленые растения, и тому подобное. Я ничего не имею против. И правда, в таком месте что-нибудь обязательно должно расти, но, честно говоря, вдохновения все это не вызывает. Никакого сравнения, скажем, с Таймс-сквер или Янки-стэдиум в Нью-Йорке.

Ближе к главному зданию, особенно там, где расположены павильоны и минеральные источники, более людно. Полно народу ездит в машинах, верхом, реже идут пешком. Большинство из тех, кто ходит пешком, – негры в униформе Канова-Спа: черные бриджи и ярко-зеленые куртки с большими черными пуговицами. На боковых аллеях еще можно увидеть, как они улыбаются, но в основном они выглядят так, словно заняты делом государственной важности.

Я пришел в «Апшур» чуть позже пяти. Номер 60 находился в конце правого крыла. Я осторожно отворил дверь и вошел на цыпочках, чтобы не разбудить младенца, но, открыв с еще бо́льшими предосторожностями дверь в следующую комнату, обнаружил, что она пуста. Все три окна, которые я оставил приоткрытыми, были заперты. Внушительная вмятина посреди кровати не оставляла никаких сомнений относительно того, кто лежал в ней. Одеяло, которое я, уходя, с любовью расправил на нем, сбито в ногах. Я посмотрел в прихожей: его шляпы не было. Я прошел в ванную и вымыл руки. Мне было неспокойно. За десять лет я привык находить Ниро Вулфа, как статую Свободы, там, где его оставил. Все это было весьма огорчительно, не говоря уже об унижении сознавать, что он порхает, словно колибри, и лижет сапоги какого-то паршивого колбасника.

Я ополоснулся, сменил рубашку и уже намеревался пойти в главное здание, как сообразил, что Фриц и Теодор убьют меня, если я не привезу его назад в целости. Поэтому я направился прямиком в павильон «Покахонтас».

Там было куда шикарнее, чем в «Апшуре». В нижнем этаже – четыре общие комнаты приличного размера. Еще подходя к двери, я услышал шум. Повара недурно проводили время. Я уже встречался с ними за ланчем, который приготовили и накрыли здесь же, в павильоне. Причем пятеро из них приготовили по блюду. Съесть все не составляло особого труда, особенно если вспомнить, что стряпня Фрица Бреннера под руководством Ниро Вулфа вот уже десять лет является моей постоянной диетой.

Я позволил одной Зеленой Куртке открыть передо мною дверь, доверил другой шляпу и начал поиски своей заблудившейся пташки. В правой гостиной с мебелью из темного дерева и цветными коврами – «Покахонтас» оформлен в индейском стиле – под льющуюся из радио музыку танцевали три пары. Роковая брюнетка примерно моих лет с высоким белым лбом и продолговатыми сонными глазами висела на шее у Сергея Валенко, пятидесятилетнего блондина со шрамом под ухом. Это была Дина Ласцио, дочь Доменико Росси, бывшая когда-то женой Марко Вукчича и украденная, как выразился Берен, у него Филипом Ласцио. Низенькая женщина средних лет с утиной фигурой, маленькими черными глазками и пушком на верхней губе была Мари Мондор. А пучеглазый субъект с круглым лицом и такой же пухлый – ее муж Пьер Мондор. Она не говорит по-английски. Да и зачем это ей? Третью пару составляли Рэмси Кит, невысокий шотландец по меньшей мере шестидесяти лет, с лицом, похожим на проспиртованный закат, и маленькая стройная черноглазая особа, которой, по моим скромным знаниям о китаянках, никак не больше тридцати пяти. За ланчем она выглядела очень утонченной и таинственной, совсем как гейша на рекламном фото. Я знаю, что гейши – японки, но все равно. Словом, это была Лио Койн, четвертая жена Лоуренса Койна. Ура Койну, который уже разменял восьмой десяток и сед как лунь!

Я заглянул в левую гостиную, поменьше. Пожива была скудной. В дальнем углу на диване спал Лоуренс Койн, а Леон Бланк, милый старый Леон, перед зеркалом пытался определить, не пора ли ему бриться. Я пересек помещение и вошел в столовую. Это была большая и довольно заставленная комната. Кроме длинного стола и стульев, там стояло два сервировочных столика, буфет, забитый всякой дребеденью, и две большие ширмы, расписанные различными сюжетами, в частности как Покахонтас спасает Джона Смита. В столовую вели четыре двери: та, в которую я вошел, двойные двери из большой гостиной, стеклянная с террасы и еще одна из буфетной и кухни.

Там тоже был народ. Марко Вукчич с сигарой в зубах сидел возле длинного стола и, качая головой, читал телеграмму. Жером Берен с бокалом вина в руке разговаривал с благородной старой птицей с седыми усами и морщинистым лицом. Это был Луи Серван, глава поваров и наш хозяин в Канова-Спа. Возле распахнутой стеклянной двери на террасу на стуле, слишком маленьком для него, сидел Ниро Вулф. Ему пришлось неудобно откинуться назад, чтобы через щелочку едва открытых глаз видеть лицо стоявшего перед ним Филипа Ласцио – коренастого, почти без седины и с гладкой кожей, какого-то скользкого на вид. Справа от Вулфа стоял поднос со стаканом и парой пивных бутылок. Слева, почти у него на коленях, с чем-то вроде тарелки в руках сидела Лизетт Путти. Лизетт довольно хорошенькая и уже успела завести друзей, несмотря на сомнительность своего положения. Ее привез из Калькутты Рэмси Кит и представил как свою племянницу. После ланча, рассказывал мне Вукчич, Мари Мондор шипела, что Лизетт – кокотка и Кит подобрал ее в Марселе. Но в конце концов, сказал тот же Вукчич, нет ничего невероятного в том, что человек по фамилии Кит имеет племянницу по фамилии Путти. А даже если это и не так, Кит аккуратно оплачивает счета. И вообще, это никого не касается.

Когда я подошел, Ласцио как раз закончил обращенную к Вулфу фразу. Лизетт затараторила по-французски о том, что лежало на ее тарелке. Это напоминало толстые коричневые крекеры. Тут из кухни донесся вопль. Все повернулись и увидели разъяренного Доменико Росси с дымящимся блюдом в одной руке и длинной ложкой в другой.

– Оно свернулось! – вопил он. И, пробежав через комнату, начал тыкать блюдом в нос Ласцио. – Погляди на эту болотную жижу! Что я тебе говорил?! Да смотри же ты, господи! Ты должен мне сто франков. Черт бы тебя побрал, зять называется! Невежда, который не знает даже азов!

Ласцио спокойно пожал плечами:

– А вы согрели молоко?

– Я? Я что, по-твоему, ничего не соображаю?

– Тогда, возможно, яйца несвежие.

– Луи! – Росси повернулся на триста шестьдесят градусов и ткнул ложкой в направлении Сервана. – Вы слышите? Он говорит, у вас несвежие яйца!

Серван рассмеялся:

– О чем спор? Вы ведь сделали, как он говорил, и выиграли сто франков!

– Но все испорчено! Глядите – грязь! – Росси сплюнул. – Эти проклятые современные идеи! Уксус есть уксус!

– Я заплачу, – спокойно произнес Ласцио, – а завтра покажу, как нужно это готовить.

Он подошел к двери в большую гостиную, открыл ее, и в столовую ворвались звуки музыки. Росси метался у стола, показывая свою мешанину Сервану и Берену. Вукчич спрятал телеграмму в карман. Лизетт заметила наконец мое присутствие, протянула мне тарелку и что-то проговорила.

Я улыбнулся и ответил:

– Джек Спратт не мог есть жир, его жена могла…[5]

– Арчи! – Вулф открыл глаза. – Мисс Путти говорит, что эти вафли готовил мистер Кит из продуктов, которые он специально привез из Индии.

– Вы пробовали их?

– Да.

– Ну и как, вкусно?

– Нет.

– Переведите ей, пожалуйста, что я никогда не ем перед обедом.

Я прошелся по столовой и остановился около Филипа Ласцио. Он смотрел на танцующие пары, но видел явно только одну. Мамаша и папаша Мондор старательно выписывали фигуры, на Рэмси Кита с гейшей было приятно смотреть, но для Ласцио они интереса не представляли. Зато Дина Ласцио и Сергей Валенко, казалось, так и не расцепляли рук с тех пор, когда я проходил мимо. Но вскоре они переменили позу. Ласцио ничего не сказал, не сделал никакого жеста, но сумел-таки завладеть их вниманием. Пара резко остановилась. Дина прошептала что-то своему партнеру и направилась к мужу. Я отступил на пару шагов, чтобы не смущать их, но они не обратили на меня никакого внимания.

– Хочешь потанцевать, милый? – спросила она его.

– Ты знаешь, что не хочу. А вы не танцевали.

– Но что же… – Она засмеялась. – Они называют это танцами.

– Возможно. Но вы не танцевали. – Он улыбнулся, но его улыбка была способна испортить любое настроение.

К ним подошел Валенко. Он посмотрел на их лица и вдруг расхохотался:

– А-а, Ласцио! – Валенко весьма фамильярно похлопал его по спине. – Приятель! – Он поклонился Дине. – Спасибо, мадам. – И с достоинством удалился.

– Филип, дорогой, – сказала Дина мужу, – если ты не хочешь, чтобы я танцевала с твоими коллегами, то мог бы сказать об этом. Для меня это не самое большое удовольствие.

Непохоже было, что они нуждаются в моей помощи, поэтому я вернулся в столовую, где просидел около получаса, наблюдая за этим зверинцем. Из малой гостиной вышел Лоуренс Койн, он тер глаза и пытался расчесать пальцами седые бакенбарды. Оглядевшись вокруг, он позвал: «Лио!» – таким громовым басом, что стекла в окнах задребезжали. Китаянка мелкими шажками вышла из соседней комнаты, принесла Койну стул и пристроилась у него на коленях. Вошел Леон Бланк, немедленно ввязался в спор между Береном и Росси и внезапно скрылся вместе с ними в кухне.

Около шести часов вихрем влетела Констанца. Она переоделась. Оглядевшись, бросила в пространство приветствие, на которое никто не обратил особого внимания. Затем, заметив меня и Вукчича, подошла и спросила, где ее отец. Я сказал, что он в кухне защищает честь лимонного сока. При свете дня ее фиолетовые глаза были еще опаснее, чем я думал.

– Я видел вас с лошадьми пару часов назад, – заметил я. – Выпьете имбирного пива?

– Спасибо, нет. – Она улыбнулась мне, как навязчивому дядюшке. – С вашей стороны было очень любезно сказать отцу, что мистер Толмен ваш друг.

– Не стоит благодарности. Я заметил, что вы молоды и несчастны, и подумал, что могу подставить плечо. Все потихоньку образуется.

– Образуется?

– Не имеет значения, – помахал я рукой. – Пока вы счастливы.

– Конечно я счастлива. Я полюбила Америку. Думаю, все же выпью немного пива. Не беспокойтесь, я сама. – Она обошла стол и потянулась к звонку.

Не думаю, что Вукчич, хотя и сидел рядом со мной, слышал хоть одно слово. Он не сводил глаз со своей бывшей жены, которая разговаривала с Ласцио и Вулфом. Я уже обратил на это внимание за ланчем. Я заметил также, что Леон Бланк явно избегает Ласцио, который, по словам Берена, украл у него должность в отеле «Черчилль». Сам Берен все время смотрел на Ласцио, но так, чтобы тот не заметил. Создавалась какая-то особая атмосфера: шипение мамаши Мондор по адресу Лизетт Путти, и общая товарищеская зависть, и бесконечные споры о салате и уксусе, и дружно опущенные книзу большие пальцы, когда дело касалось Ласцио, и какой-то сладострастный туман вокруг Дины Ласцио. Мне всегда казалось, что роковые женщины – те, что могут медленно взмахнуть ресницами, и ты уже на веревочке, – существуют лишь для простаков. Но теперь я убедился, что если Дина Ласцио застанет вас одного и примется за работу, а на дворе дождь, то нужно немалое чувство юмора, чтобы посмеяться над этим. Она далеко ушла вперед от проливания имбирного пива на брюки прокуроров.

Я наблюдал этот спектакль и ждал, когда Вулф начнет шевелиться. Чуть позже шести он поднялся, и я последовал за ним на террасу, а затем по тропинке, ведущей к «Апшуру». Он передвигался чрезвычайно медленно, компенсируя свои невыразимые страдания в поезде. В номере 60 побывала горничная: постель была убрана, одеяло водворено на место. Я прошел к себе и через некоторое время вернулся к Вулфу.

Я застал его у окна в кресле почти достаточного размера. Он откинулся на спинку, глаза его были закрыты, а пальцы едва сходились на животе. От его фигуры веяло патетикой. Ни тебе Фрица, ни атласа полистать, ни орхидей поухаживать, ни пробок посчитать! Я пожалел, что обед будет неофициальным, потому что трое поваров принимают участие в его приготовлении. Обычно процесс переодевания к обеду настолько выводит его из себя, что он уже не способен думать о чем-либо другом. Сегодня это пошло бы ему на пользу. Пока я обдумывал все это, он испустил вздох, полный такой неизъяснимой тоски, что, боясь разрыдаться, я вынужден был заговорить:

– Насколько я понял, Берен собирается приготовить завтра к ланчу колбаски минюи.

Никакого ответа.

– А что, если нам вернуться домой на самолете? – предложил я. – Здесь есть аэродром. Закажем билеты по телефону. До Нью-Йорка меньше четырех часов лету и стоит всего шестьдесят баксов.

Никаких эмоций.

– Вчера в Огайо произошла железнодорожная катастрофа. Сошел с рельс товарный поезд. Убило сотню поросят.

Он открыл глаза и попытался сесть прямо, но рука соскользнула с подлокотника, и он вернулся в прежнее положение.

– Ты уволен с работы, – объявил он. – Это решение вступит в силу, когда мы приедем в Нью-Йорк. Я так думаю. Обсудим все, когда вернемся домой.

Вулф понемногу возвращался к жизни.

– Это вполне меня устроит, – улыбнулся я ему. – Я собираюсь жениться. На дочке Берена. Что вы о ней скажете?

– Фу!

– Продолжайте, не стесняйтесь. Вы, я вижу, думаете, что десять лет в вашем обществе разрушили все мои чувства, что я уже не могу быть предметом любви.

– Фу!

– Отлично. Чувство пришло ко мне вчера вечером в вагоне-баре. Вряд ли вы понимаете, что это за лакомый кусочек. У вас, похоже, полный иммунитет. Я, конечно, еще не говорил с ней. Не могу же я просить ее выйти замуж за… ну, скажем, детектива. Но если я займусь другой работой и докажу, что представляю для нее ценность…

– Арчи, – угрожающе прорычал он, сидя совершенно прямо, – ты лжешь! Посмотри мне в глаза.

Я уставился на него со всей невинностью, на какую был способен. Но тут я увидел, что его веки начинают опускаться, и понял, что делать нечего. Мне оставалось только усмехнуться.

– Будь ты проклят! – воскликнул он с явным облегчением. – Да ты представляешь себе, что такое женитьба? Девяносто процентов мужчин после тридцати женаты, посмотри на них! Разве ты не понимаешь, что, если у тебя есть жена, она будет тебе готовить? А ты знаешь, что все женщины считают целью пищи – набивание желудка? Видел ты когда-нибудь женщину, которая могла бы… Что это?

В дверь стучали уже во второй раз. В первый раз тихонько, и я решил не обращать внимания, чтобы не прерывать Вулфа. Теперь я поднялся и пошел открывать. Я редко удивляюсь, но тут был поражен. На пороге стояла Дина Ласцио. Ее глаза казались еще больше, чем обычно, но вовсе не были томными.

– Можно войти? – тихим голосом спросила она. – Мне нужно видеть мистера Вулфа.

Я отступил, впустил ее и закрыл дверь.

– Сюда, пожалуйста, – указал я, и она прошла вперед.

Единственное выражение, которое я смог уловить на лице Вулфа, – это что он ее узнал. Он кивнул в знак приветствия:

– Я польщен, мадам. Извините, что не встаю, я позволяю себе такую невежливость. Стул, Арчи!

Она нервно огляделась:

– Могу я поговорить с вами наедине, мистер Вулф?

– Боюсь, что нет. Мистер Гудвин – мой доверенный помощник.

– Но я… – Она все еще стояла. – Мне тяжело говорить даже вам…

– Ну, мадам, если это уж так тяжело… – Конец фразы повис в воздухе.

Она сглотнула, снова посмотрела на меня и сделала шаг к нему:

– Не говорить еще тяжелее… Я должна сказать кому-нибудь. Я много слышала о вас, конечно, в былые дни, от Марко… и я должна сказать кому-нибудь, а кроме вас, некому. Кто-то пытается отравить моего мужа…

– Вот как? – Глаза Вулфа сузились. – Садитесь. Прошу вас. Сидя легче говорить, не так ли, миссис Ласцио?