Ангел для сестры

Кэмпбелл

Если у вас есть только молоток, все вокруг напоминает гвоздь.

Так, бывало, говорил мой отец, первый Кэмпбелл Александер. По-моему, это краеугольный камень американской системы правосудия. Проще говоря, люди, которых загнали в угол, сделают все, лишь бы пробиться обратно в центр. Для одних это означает раздавать тумаки направо и налево, для других – возбуждать судебные тяжбы. И последним я особенно благодарен.

На краю стола лежат переданные мне сообщения – Керри все сделала так, как я люблю: срочные на зеленых бумажках, менее неотложные – на желтых, ровными колонками, как карты в пасьянсе. Глаз выхватывает один телефонный номер, и я хмурюсь, перемещая зеленый листок к желтым. «Ваша мать звонила четыре раза!!!» – написала Керри. Немного подумав, я разрываю эту бумажку пополам и отправляю в мусорную корзину.

Сидящая напротив девочка ждет ответа, который я не спешу давать. Она говорит, что хочет привлечь к суду своих родителей, как почти каждый подросток на планете. Но она готова сделать это, отстаивая право на собственное тело. Таких дел, когда требуется затратить слишком много усилий и нянчиться с клиентами, я стараюсь избегать, как чумы. Со вздохом встаю:

– Как, ты сказала, тебя зовут?

– Я не говорила. – Она немного подбирается. – Анна Фицджеральд.

Открываю дверь и громко кричу секретарше:

– Керри! Не могла бы ты принести мисс Фицджеральд номер телефона Центра планирования семьи.

– Что? – (Я оборачиваюсь, девочка вскочила с места.) – Планирование семьи?

– Слушай, Анна, вот тебе мой совет. Возбуждать дело против родителей за то, что они не позволяют тебе принимать противозачаточные таблетки или сделать аборт, – это все равно что пытаться убить комара кувалдой. Ты можешь сэкономить свои карманные деньги и сходить в Центр планирования семьи. Они гораздо лучше помогут справиться с твоими проблемами.

Впервые после того, как вошел в кабинет, я по-настоящему смотрю на свою гостью. Вокруг нее наэлектризованным облаком вихрится гнев.

– Моя сестра умирает, и мама хочет, чтобы я отдала ей почку, – горячится она. – Мне почему-то кажется, что горсть презервативов не решит эту проблему.

Знаете, как часто бывает: жизнь вытягивается перед тобой, как дорога с развилкой, и, выбирая одну из них, ты продолжаешь коситься на другую и думать, не совершил ли ошибку. Подходит Керри, в руке у нее – листок бумаги с номером телефона, но я закрываю дверь, не взяв его, и возвращаюсь к столу.

– Никто не может заставить тебя отдать свой орган, если ты этого не хочешь.

– Правда? – Девочка слегка наклоняется вперед и производит подсчет, загибая пальцы. – В первый раз я отдала сестре пуповинную кровь сразу после рождения. У Кейт лейкемия – ОПЛ, – и благодаря моим клеткам у нее наступает ремиссия. В следующий раз, когда она заболела, мне было пять, и у меня брали лимфоциты, три раза, потому что врачам никогда не удается сразу взять сколько нужно. Когда это перестало помогать, у меня взяли для трансплантации костный мозг. Если Кейт подцепляет какую-нибудь инфекцию, мне приходится отдавать ей гранулоциты. Потом она снова заболела, и я должна была дать ей стволовые клетки периферической крови.

Медицинский вокабулярий этой малышки заставил бы устыдиться некоторых моих платных экспертов. Я вынимаю из ящика стола блокнот:

– Очевидно, до сих пор ты соглашалась быть донором для сестры.

Девочка мнется, потом качает головой:

– Никто меня не спрашивал.

– Ты говорила родителям, что не хочешь отдавать почку?

– Они меня не слушают.

– Может быть, стоит попробовать сказать.

Она опускает голову, волосы свешиваются на лицо.

– Они меня вообще не замечают, пока им не понадобится моя кровь или еще что-нибудь. Меня бы и на свете не было, если бы Кейт не заболела.

Наследник и резерв: такого обычая придерживались мои английские предки. Звучит бессердечно – заводить следующего ребенка на случай, если первый умрет, – тем не менее когда-то это считалось чрезвычайно практичным. Этой девочке, вероятно, не слишком приятно сознавать, что ее произвели на свет с умыслом, но правда состоит в том, что детей сплошь и рядом заводят по совершенно нелепым причинам: чтобы склеить разваливающийся брак, чтобы не пропало семейное имя, чтобы воспроизвести родительский образ.

– Они родили меня, чтобы я могла спасти Кейт, – объясняет Анна. – Ходили к разным врачам и все такое и выбрали эмбрион, который лучше всего подходил по генетике.

В школе права нам читали курсы по этике, но студенты относились к ним как к проходным, оксюморонам, я обычно их пропускал. Однако любой, кто периодически смотрит Си-эн-эн, знает, какие противоречия вызывают исследования стволовых клеток. Дети-запчасти, сконструированные младенцы, наука, нацеленная в завтра во имя спасения живущих сегодня.

Я постукиваю ручкой по столу, и Джадж – мой пес – бочком подходит ближе.

– Что случится, если ты не отдашь сестре почку?

– Она умрет.

– И тебя это не волнует?

Губы Анны вытягиваются в струнку.

– Я ведь пришла сюда, верно?

– Да, пришла. Я пытаюсь понять, что заставило тебя наконец топнуть ногой после всего пережитого.

Она обводит взглядом книжные полки и отвечает просто и ясно:

– То, что это никогда не прекратится. – Вдруг, будто о чем-то вспомнив, засовывает руку в карман и кладет мне на стол кучку смятых банкнот. – Не беспокойтесь, я вам заплачу. Здесь сто тридцать шесть долларов и восемьдесят семь центов. Я знаю, этого мало, но придумаю, как достать больше.

– Я беру по две сотни за час.

– Долларов?

– Вампум не засунешь в банкомат.

– Может, я буду гулять с вашей собакой или еще что?

– Служебных собак выгуливают хозяева. – Я пожимаю плечами. – Мы что-нибудь устроим.

– Но вы не можете быть моим адвокатом бесплатно, – настаивает девочка.

– Ну ладно, ты можешь начистить у меня в кабинете дверные ручки. – Не то чтобы я склонен к благотворительности, скорее, дело в том, что с точки зрения закона это дело беспроигрышное: девочка не хочет отдавать почку; ни один судья в здравом уме не станет принуждать ее к этому; мне не придется заниматься изучением прецедентов; родители отступятся еще до суда, и процесс будет выигран. Плюс этот случай обеспечит мне внимание со стороны прессы, и я на десять лет вперед выполню свою долю работы ради общественного блага. – Я составлю для тебя заявление в суд по семейным делам, и мы получим для тебя медицинскую эмансипацию – законный выход из-под родительской опеки по вопросам, связанным со здоровьем.

– А что потом?

– Состоятся слушания, и судья назначит тебе опекуна, который…

– …является человеком, обученным работе с детьми в семейном суде, действует в интересах ребенка и определяет, что для него лучше, – цитирует Анна. – Или, другими словами, появится еще один взрослый, который будет решать мою судьбу.

– Ну, так работает закон, и этого тебе не избежать. Но опекун теоретически заботится о твоих интересах, а не о твоей сестре или родителях.

Девочка наблюдает, как я делаю заметки в блокноте.

– Вам не мешает, что ваше имя перепутано?

– Как это? – Я перестаю писать и смотрю на нее.

– Кэмпбелл Александер. Ваша фамилия – это имя, а имя – фамилия. – Она замолкает. – Мешанина какая-то.

– И это как-то влияет на суть твоего дела?

– Нет, – признает Анна, – просто родители приняли за вас не слишком удачное решение.

Я протягиваю ей свою визитную карточку:

– Будут вопросы, звони.

Она берет карточку и проводит пальцами по выпуклым буквам моего имени. Моего перепутанного имени. Слава тебе господи! Потом девочка наклоняется над столом, берет мой блокнот и отрывает нижнюю часть листа. Взяв у меня ручку, пишет что-то на обрывке и возвращает его мне. Я смотрю на бумажку:

Анна 555-3211 ♥

– Если у вас появятся вопросы, – говорит она.

Когда я выхожу в приемную, Анны там уже нет. Керри сидит за столом, на котором по-орлиному расправил крылья страниц какой-то каталог.

– Ты знал, что холщовые сумки от «Л. Л. Бин» использовали для переноски льда?

– Да.

А еще для водки и «Кровавой Мэри». Тащили их из коттеджа на пляж каждое воскресное утро. Это напоминает мне о звонке матери.

У Керри есть тетка, которая зарабатывает на жизнь экстрасенсорикой, и эта генетическая предрасположенность то и дело просыпается в моей секретарше. Или, может, она просто уже так давно работает у меня, что знает бóльшую часть моих секретов. В любом случае ей известно, о чем я думаю.

– Она говорит, что твой отец связался с семнадцатилеткой, и слова «приличия» нет в его лексиконе, и что она переедет жить в «Сосны», если ты не позвонишь ей до… – Керри смотрит на наручные часы. – Упс!

– Сколько раз она угрожала покончить с собой на этой неделе?

– Всего три.

– Мы еще не достигли среднего уровня. – Я склоняюсь над столом и закрываю каталог. – Пора зарабатывать средства к существованию, мисс Донателли.

– В чем дело?

– Эта девочка, Анна Фицджеральд…

– Планирование семьи?

– Не совсем, – говорю я. – Мы будем представлять ее интересы. Мне нужно продиктовать тебе ходатайство о медицинской эмансипации, чтобы завтра подать его в суд по семейным делам.

– Да иди ты! Ты будешь представлять ее?

Я кладу руку на сердце:

– Меня ранит, что ты так плохо обо мне думаешь.

– Вообще-то, я думала о твоем бумажнике. Ее родители знают?

– Завтра узнают.

– Ты полный идиот?

– Прости?

– Где она будет жить? – качает головой Керри.

Замечание секретарши вынуждает меня остановиться. Об этом я как-то не подумал. А ведь девочке, которая возбуждает дело против родителей, будет не особенно комфортно оставаться жить под их крышей, когда им вручат повестки.

Вдруг у моих ног оказывается Джадж, тычется носом мне в бедро. Я раздраженно качаю головой. Порядок есть порядок.

– Дай мне пятнадцать минут, – говорю я Керри. – Позвоню, когда буду готов.

– Кэмпбелл, – с нажимом произносит непреклонная секретарша, – ты ведь не думаешь, что девочка будет сама себя защищать.

Я возвращаюсь в кабинет. Джадж идет следом, останавливается, едва переступив порог.

– Это не моя проблема, – отвечаю я, закрываю дверь, запираю ее и жду.

Сара

Синяк размером и формой напоминает лист клевера с четырьмя пластинками, он появился прямо между лопаток у Кейт. Заметил его Джесс, пока они вдвоем сидели в ванне.

– Мама, это значит, что она счастливая? – спрашивает он.

Сперва я пробую оттереть пятно, решив, что это грязь, но ничего не выходит. Двухлетняя Кейт, объект пристрастного изучения, смотрит на меня ярко-голубыми глазами.

– Больно? – спрашиваю я, а она качает головой.

Где-то позади меня в коридоре Брайан рассказывает, как прошел день. От него немного пахнет табаком.

– И вот этот парень купил коробку дорогих сигар, – говорит он, – и застраховал ее от пожара на пятнадцать тысяч долларов. А дальше страховая компания получает заявление, что все сигары уничтожены серией маленьких пожаров.

– Он их выкурил? – спрашиваю я, смывая мыло с волос Джесса.

Брайан опирается плечом на дверной косяк:

– Да. Но судья вынес решение, что компания дала гарантию на страховую защиту сигар от огня, не упомянув, от какого именно.

– Эй, Кейт, а так тебе больно? – спрашивает Джесс и сильно давит большим пальцем на синяк между лопаток сестры.

Кейт воет, дергается и обливает меня водой из ванны. Я вытаскиваю ее, скользкую, как рыбешка, и передаю Брайану. Светлые головки склоняются друг к другу, они как из одного набора. Джесс больше похож на меня – худой, смуглый, задумчивый. Брайан говорит, это дает нам ощущение целостности семьи, у каждого есть свой клон.

– Быстро вылезай из ванны! – командую я Джессу.

Четырехлетний малыш встает, с него течет вода, как из шлюза. Перелезая через широкий край ванны, он поскальзывается, сильно стукается коленкой и поднимает рев.

Я закутываю Джесса в полотенце, успокаиваю его и одновременно пытаюсь продолжить разговор с мужем. Это язык брака: азбука Морзе, прерываемая купаниями в ванной, обедами и сказками на ночь.

– Так кто тебя вызвал в суд? – спрашиваю я Брайана. – Защитник?

– Обвинитель. Страховая компания выплатила деньги, а потом потребовала ареста своего клиента за двадцать четыре поджога. Мне пришлось выступить в роли эксперта.

Брайан много лет проработал пожарным, он может войти в сгоревшее здание и найти место, откуда начался пожар: где был брошен окурок или оголилась проводка. Каждый крупный пожар начинается с тлеющего уголька. Нужно только знать, где и что искать.

– Судья закрыл дело?

– Судья дал ему по году двадцать четыре раза, – отвечает Брайан, ставит Кейт на пол и начинает одевать ей через голову кофточку от пижамы.

В прежней жизни я была адвокатом по гражданским делам. В какой-то момент я и правда считала, что это то, чем я хочу заниматься, кем хочу быть. А потом делавшая первые шаги малышка преподнесла мне букетик смятых фиалок, и я поняла, что улыбка ребенка – она как искусная татуировка, которую ничем не стереть из памяти.

Мою сестру Сюзанн это сводит с ума. Она первоклассный финансист, пробила стеклянный потолок[5] в Бостонском банке, а я, по ее словам, поругание эволюции мозга. Но по-моему, половина битвы выиграна, если понять, что хорошо для тебя, и я гораздо лучше чувствую себя в роли матери, чем адвоката. Иногда мысленно удивляюсь: неужели я одна такая или есть другие женщины, которые, никуда не двигаясь, разобрались, где им следует быть?

Я отрываюсь от вытирания Джесса, заметив на себе взгляд Брайана.

– Ты скучаешь по работе, Сара? – тихо спрашивает он.

Заворачиваю нашего сына в полотенце, целую в макушку и говорю:

– Так же, как по прочистке зубных каналов.

Утром, когда я просыпаюсь, Брайан уже ушел на работу. У него два дня дневные смены, потом два дня ночные, а затем четыре выходных, после чего цикл начинается заново. Глянув на будильник, я понимаю, что уже десятый час. Ого! Но еще удивительнее то, что дети меня не разбудили. Накинув халат, я сбегаю вниз по лестнице и вижу Джесса, который играет в кубики на полу.

– Я позавтракал, – сообщает он, – и тебе кое-что приготовил.

Естественно, весь кухонный стол заляпан кашей, а под шкафчиком, где хранятся хлопья, стоит устрашающе расшатанный стул. От холодильника к тарелке ведет молочная дорожка.

– Где Кейт?

– Спит, – отвечает Джесс. – Я пытался растолкать ее.

Мои дети – естественный будильник. Кейт заспалась. Я вспоминаю, что вчера она хлюпала носом, может, потому к вечеру и была такой вялой? Я поднимаюсь наверх, громко зову дочку по имени. Она перекатывается ко мне в кроватке, выплывая из темноты, чтобы сфокусироваться на моем лице.

– Поднимайся и свети. – Я открываю шторы, солнечные лучи расплываются по одеялу. Сажаю Кейт и глажу ее по спинке.

– Давай одеваться, – говорю я и через голову снимаю с дочки верх пижамы.

Вдоль ее позвоночника тянется цепочка синяков, напоминающая нитку бус из синих камушков.

– Это анемия? – спрашиваю я педиатра. – У детей в ее возрасте не бывает моно[6], правда?

Доктор Уэйн отнимает стетоскоп от узкой груди Кейт и опускает вниз розовую кофточку.

– Это может быть вирус. Я бы хотел взять у нее кровь и сделать анализы.

Джесс, терпеливо игравший с солдатиком без головы, при этих словах вскидывается.

– Знаешь, как берут кровь, Кейт?

– Фломастерами?

– Иглами. Огромными, длинными, их втыкают, как укол…

– Джесс! – одергиваю я сына.

– Укол?! – вскрикивает Кейт. – Ой!

Дочка, которая доверяет мне, когда нужно узнать, в какой момент безопасно переходить дорогу, ждет, пока я не нарежу мясо мелкими кусочками, и полагается на мою защиту от всех ужасных вещей вроде крупных собак, темноты и громких хлопушек, выжидательно смотрит на меня.

– Совсем небольшой, – обещаю я.

Когда в кабинет заходит медсестра с подносом, шприцами, пробирками и резиновыми жгутами, Кейт начинает кричать. Я набираю в грудь воздуха.

– Кейт, посмотри на меня. – (Крики стихают и превращаются в легкую икоту.) – Это будет всего лишь небольшой укол.

– Обманщица, – бурчит себе под нос Джесс.

Кейт расслабляется, совсем немного. Медсестра укладывает ее на кушетку и просит меня подержать девочку за плечи. Я смотрю, как игла пронзает белую кожу, слышу резкий крик, но кровь не течет.

– Прости, дорогая, – говорит сестра. – Я попытаюсь еще раз. – Она вытаскивает иглу и снова колет Кейт, которая вопит громче.

Пока наполняются первая и вторая пробирки, Кейт борется, к третьей обмякает. Я не знаю, что хуже.

Мы ждем результаты анализа крови. Джесс лежит на животе на ковре в приемной и подцепляет бог весть какую заразу от всех больных детей, которые прошли через это помещение. Я хочу, чтобы вышел педиатр, сказал, что я могу забрать Кейт домой, порекомендовал поить ее апельсиновым соком и махнул перед моим носом рецептом на «секлор», как волшебной палочкой.

Проходит час, прежде чем доктор Уэйн снова вызывает нас в свой кабинет.

– С анализами Кейт возникли небольшие проблемы, – говорит он. – В особенности с количеством белых кровяных телец. Их меньше нормы.

– Что это значит? – В этот момент я проклинаю себя за то, что училась на юриста, а не на медика. Пытаюсь вспомнить, за что отвечают белые кровяные тельца.

– У нее может быть какой-то вид иммунодефицита. Или произошла лабораторная ошибка. – Он трогает волосы Кейт. – Пожалуй, чтобы точно все проверить, я пошлю вас к гематологу в больницу, там сделают повторные анализы.

Я думаю: «Вы, наверное, шутите». Но вместо этого автоматически протягиваю руку и беру листок бумаги, который дает мне доктор Уэйн. Не рецепт, как я надеялась, а имя.

Илеана Фаркад, больница Провиденса, гематология/онкология.

– Онкология. – Я качаю головой. – Но это же рак.

Я жду, что доктор Уэйн заверит меня, мол, это всего лишь часть названия специальности врача, объяснит, что лаборатория крови просто располагается в онкологическом центре, ничего больше.

Он этого не делает.

Диспетчер пожарной станции сообщает, что Брайан уехал по медицинскому вызову с машиной службы спасения минут двадцать назад. Я медлю, смотрю на Кейт, которая вяло сидит на одном из пластиковых стульев в больничной комнате ожидания. Медицинский вызов.

В нашей жизни наступают переломные моменты, когда мы принимаем важнейшие решения, сами того не понимая. К примеру, остановившись на красный свет, просматриваем газетные заголовки и упускаем момент для перехода, когда на зебру выскакивает шальной грузовик и сбивает пешеходов. Входим в кафе просто так, по капризу, и встречаем там человека, за которого потом выходим замуж, но в тот момент он стоит у кассы и выуживает из карманов мелочь, чтобы расплатиться. Или как сейчас: я вдруг решаю попросить мужа, чтобы он срочно приехал, когда много часов убеждала себя, что беспокоиться не о чем.

– Свяжитесь с ним по рации, – говорю я. – Скажите, что мы в больнице.

Мне спокойнее, когда Брайан рядом, как будто мы с ним теперь пара часовых, двойная линия обороны. В больнице Провиденса мы проводим три часа, и с каждой минутой становится все труднее обманывать себя и верить в то, что доктор Уэйн ошибся. Джесс уснул на пластиковом стуле. Кейт перенесла еще один травматический забор крови и рентген грудной клетки, потому что я упомянула о ее простуде.

– Пять месяцев, – осторожно говорит Брайан сидящему перед ним врачу-стажеру с планшетом, потом смотрит на меня. – Тогда она упала?

– Думаю, да.

К этому моменту врач расспросил нас обо всем, начиная с того, во что мы были одеты в тот вечер, когда зачали Кейт, до того, в какой момент ей впервые удалось правильно взять в руку ложку.

– Ее первое слово? – спрашивает врач.

– Папа, – улыбается Брайан.

– Я имею в виду когда.

– Ох! – Муж хмурится. – По-моему, ей тогда было чуть больше года.

– Простите, – вмешиваюсь я, – не могли бы вы объяснить, какое все это имеет значение?

– Это просто медицинская история, миссис Фицджеральд. Мы хотим узнать о вашей дочери как можно больше, чтобы разобраться, что с ней происходит.

– Мистер и миссис Фицджеральд? – К нам подходит молодая женщина в белом халате. – Я флеботомист. Доктор Фаркад хочет, чтобы я сделала Кейт анализ на свертываемость крови.

При звуке своего имени сидящая у меня на коленях Кейт моргает, глядит на белый халат и прячет кулачки в рукава кофты.

– А вы не можете просто уколоть ей пальчик?

– Нет, это, вообще-то, самый простой способ.

Вдруг я вспоминаю, как, когда была беременна Кейт, она икала. Тогда у меня часами дергался живот. Каждое производимое ею движение, даже едва заметное, вызывало у меня мышечный ответ, который я не могла контролировать.

– Вы думаете, я хочу это услышать? – тихо говорю я. – Когда вы заходите в кафетерий и просите кофе, приятно ли вам будет получить вместо этого колу, потому что это проще? Если расплачиваетесь кредитной картой, понравится ли вам предложение выгрести из карманов наличные, потому что с картой слишком много возни?

– Сара… – Голос Брайана как дующий вдалеке ветер.

– Думаете, мне легко сидеть здесь с ребенком и не иметь представления, что происходит и зачем вы делаете все эти анализы? Думаете, это легко для нее? С каких пор у кого-то есть право делать то, что проще?

– Сара… – Только когда на мое плечо ложится рука Брайана, я понимаю, как сильно дрожу.

Еще мгновение, и женщина быстро уходит, каблуки стучат по кафельному полу. Как только она скрывается из виду, я сникаю.

– Сара, что с тобой? – спрашивает Брайан.

– Что со мной? Я не знаю, Брайан, потому что никто не говорит нам, что случилось с…

Он обнимает меня, зажав между нами Кейт, как вздох, и говорит:

– Ш-ш-ш.

Он шепчет мне, что все будет хорошо, и впервые в жизни я ему не верю.

Вдруг в комнату заходит доктор Фаркад, которую мы не видели несколько часов.

– Мне сказали, что возникли некоторые проблемы с коагуляционной панелью. – Она ставит перед нами стул. – Полный анализ крови Кейт дал аномальные результаты. Уровень лейкоцитов очень низкий – 1,3. Гемоглобин – 7,5, гематокрит – 18,4, тромбоциты – 81 000, нейтрофилы – 0,6. Такие показатели иногда свидетельствуют о наличии аутоиммунного заболевания. Но у Кейт также отмечено двенадцать процентов промиелоцитов и пять процентов бластов, и это вынуждает предполагать лейкемический синдром.