Черная гора

Все это было слишком утонченно для присутствующих, но факт остается фактом: Вулф сам спрашивал меня об отношениях Марко к женщинам. А через три часа этот же вопрос вновь был в центре внимания. Феликса отпустили и попросили прислать Джо. Появились другие детективы из отдела убийств, а также помощник окружного прокурора. Официантов и поваров допрашивали в отдельных кабинетах, и всем задавали вопросы о женщинах, с которыми за последний год ужинал Марко. К тому времени, как Вулф выразил желание на сегодня все закончить, встал и потянулся, было уже далеко за полночь и мы собрали изрядную кучу сведений, включая имена семи женщин, из которых ни одна не пользовалась дурной славой.

– Вы сказали, что приложите все усилия к тому, чтобы преступник был пойман и привлечен к ответственности в наикратчайший срок, – напомнил Кремер. – Я бы не хотел вмешиваться и только напомню, что полиция будет рада помочь вам.

Пропустив его ехидное замечание мимо ушей, Вулф вежливо поблагодарил Кремера и направился к двери. По дороге домой в такси я поделился с ним маленькой радостью: никто не упомянул Сью Дондеро. Вулф не ответил. Он сидел на краю сиденья, вцепившись в ремень, в любой момент готовый спасти свою жизнь.

– Хотя должен заметить, – добавил я, – женщин и без нее набралось предостаточно. Думаю, им это не понравится. Завтра к полудню их будут обрабатывать тридцать пять сыщиков, по пять штук на каждую. Упоминаю об этом просто так, на тот случай, если вам вдруг втемяшится в голову собрать их всех семерых завтра в одиннадцать в вашем кабинете.

– Заткнись! – рыкнул он.

Обычно я норовлю поступить как раз наоборот, но на сей раз решил подчиниться. Когда мы подкатили к нашему старому особняку из бурого песчаника на Западной Тридцать пятой улице, я заплатил водителю, вышел, придержал дверь Вулфу, поднялся по ступенькам на крыльцо и открыл дверь своим ключом. Как только Вулф переступил порог, я закрыл дверь, накинул цепочку, а обернувшись, увидел Фрица, который доложил:

– Сэр, к вам пришла дама.

У меня сверкнула мысль, что я буду избавлен от массы неприятностей, если дамочки начнут заходить без приглашений, но Фриц добавил:

– Это ваша дочь, миссис Бриттон.

В голосе Фрица можно было уловить слабую тень упрека. Он уже давно не одобрял отношение Вулфа к своей приемной дочери[3]. Темноволосая девушка с Балкан по имени Карла, говорящая с акцентом, в один прекрасный день свалилась на голову Вулфа и умудрилась впутать его в дело, которое отнюдь не способствовало увеличению его банковского счета. Когда все закончилось, она заявила, что не собирается возвращаться на родину, но и не намерена воспользоваться находившейся в ее распоряжении бумагой, которая была выдана ей когда-то в Загребе и удостоверяла, что Карла является приемной дочерью Ниро Вулфа. Она преуспела в двух направлениях: получила работу в туристическом агентстве на Пятой авеню и вышла через год замуж за его владельца, некоего Уильяма Р. Бриттона. Между мистером и миссис Бриттон и мистером Вулфом не возникало никаких разногласий, потому что разногласия возникают при общении, а его-то и не было. Дважды в год – на день рождения дочери и на Новый год – Вулф посылал ей огромный букет изысканных орхидей, и это было все внимание, которое он ей оказывал, если не считать его присутствия на похоронах Бриттона, скончавшегося от инфаркта в 1950 году.

Всего этого Фриц и не одобрял. Он полагал, что каждый человек, будь он даже сам Вулф, должен хотя бы изредка приглашать дочь, пусть и приемную, на обед. Когда он изложил мне свою точку зрения, как это с ним иногда случалось, я пояснил, что Карла раздражает Вулфа так же, как и он ее, поэтому нормальные родственные отношения между ними невозможны.

Я последовал за Вулфом в кабинет. Карла сидела в красном кожаном кресле. При нашем появлении она встала, чтобы посмотреть на нас, и возмущенно сказала:

– Я жду вас уже больше двух часов!

Вулф подошел, взял ее руку и вежливо пожал.

– По крайней мере, ты сидела в удобном кресле, – пробормотал он, протопал к собственному креслу, стоящему за столом, единственному, которое его устраивало, и уселся.

Карла протянула мне руку с отсутствующим видом; я просто пожал ее.

– Фриц не знал, где вы, – сказала она Вулфу.

– Верно, – согласился он.

– Но он сказал, что вы знаете про Марко.

– Да.

– Я сама услышала об этом по радио. Сначала собиралась пойти в ресторан к Лео, потом подумала, что лучше обратиться в полицию, а затем решила прийти сюда. Я полагала, вы будете удивлены, хотя лично меня ничего не удивляет.

Карла говорила с горечью и выглядела расстроенной, но я должен признать, что от этого она не стала менее привлекательной. Она оставалась все той же девушкой с Балкан, чьи пронзительные черные глаза так поразили мое сердце много лет назад.

Вулф прищурился и взглянул на нее:

– Ты говоришь, что пришла сюда и ждала меня два часа, чтобы узнать подробности о смерти Марко? Почему? Ты была к нему привязана?

– Да. – (Вулф прикрыл глаза.) – Если я правильно понимаю, что означает слово «привязанность». Если вы имеете в виду особое отношение женщины к мужчине, то, конечно, нет. Не так.

– А как? – Вулф открыл глаза.

– Нас объединяла преданность великой и благородной цели! Свободе нашего народа! И вашего народа! А вы здесь сидите и строите гримасы. Марко рассказывал мне, что просил помочь нам – вашим умом и деньгами, но вы отказались.

– Он не говорил мне, что ты участвуешь в этом деле. Не называл тебя.

– Конечно не называл, – презрительно произнесла она. – Он знал, что тогда вы бы еще больше глумились над нашими идеалами. Вот вы сидите здесь, богатый, толстый и счастливый, в вашем прекрасном доме, с великолепной едой, стеклянными оранжереями наверху, где растут десять тысяч орхидей, чтобы услаждать вас, и с этим Арчи Гудвином, который как раб делает за вас всю работу и принимает на себя все опасности. Какое вам дело до того, что народ страны, в которой вы сами росли, стонет под гнетом, свобода задушена, плоды труда отнимают, а детей готовят к войне? Перестаньте гримасничать!

Вулф откинулся назад и глубоко вдохнул.

– По-видимому, – сказал он сухо, – я должен преподать тебе урок. Мои гримасы не имеют отношения к твоим чувствам и к твоему нахальству, а относятся к стилю и дикции. Я презираю штампы, в особенности извращенные фашистами и коммунистами. Такие фразы, как «великая и благородная цель», «плоды труда» или «задушенная свобода», смердят, изуродованные Гитлером, Сталиным и всем их преступным окружением. Кроме того, в наш век потрясающего прогресса и триумфа науки призыв к борьбе за свободу значит не более того, что он велик и благороден; не больше и не меньше – это основное. Она ничуть не важнее и не благороднее борьбы за съедобную пищу и хорошее жилье. Человек должен быть свободным, иначе он перестает быть человеком. Любой деспот, будь он фашист или коммунист, не ограничен теперь такими допотопными средствами, как дубинка, меч или ружье. Наука создала такое оружие, которое может предоставить ему всю планету. И только люди, которые хотят умереть за свободу, имеют право жить ради нее.

– Как вы? – с презрением спросила она. – Нет. Как Марко. Он умер.

Вулф ударил рукой по столу:

– Я еще дойду до Марко. Что касается меня, то никто не давал тебе права судить меня. Я сделал свой вклад в борьбу за свободу – в основном финансовый – через те каналы и средства, которые мне кажутся наиболее эффективными. Я не собираюсь отчитываться перед тобой. Я отказался участвовать в проекте, который предлагал Марко, потому что сомневался в нем. Марко был упрямым, доверчивым, оптимистичным и наивным. Он был…

– Стыдитесь! Он умер, а вы оскорбляете…

– Хватит! – прорычал Вулф, и его рык, казалось, подействовал на Карлу; голос Вулфа сразу понизился на несколько децибел. – Ты разделяешь общее заблуждение, а я – нет. Я не оскорбляю Марко. Я воздаю ему должное, говоря о нем, относясь к нему так же, как при жизни. Было бы оскорблением, если бы от страха я мазал его елеем. Он не понимал, какими силами собирался управлять на большом расстоянии, не мог их контролировать, проверить их честность и преданность делу. Все, что он знал, – это то, что некоторые из них могли быть агентами Тито или даже Москвы.

– Это неправда! Он все о них знал, по крайней мере об их руководителях. Он не был дураком, и я тоже не круглая идиотка. Мы постоянно их контролировали, и я… Куда вы?

Вулф отодвинул стул и встал:

– Может, ты и не идиотка, но тогда идиот – я. Я позволил нашему разговору превратиться в бессмысленный спор, хотя вполне мог бы это предвидеть. Я хочу есть. Я как раз обедал, когда пришло известие о смерти Марко. У меня пропал аппетит. Я старался закончить обед, но не мог проглотить ни кусочка. Я плохо соображаю на пустой желудок, поэтому собираюсь пойти на кухню и что-нибудь съесть. – Он взглянул на настенные часы. – Пойдешь со мной?

Она покачала головой:

– Я обедала. И не могу есть.

– А ты, Арчи?

Я сказал, что не отказался бы от стакана молока, и вышел за ним. Фриц, отложив при нашем появлении журнал, глубокомысленно изрек:

– Голодающий мертвецу не помощник, – и открыл дверцу холодильника.

– Индейку, творог и ананас, – заказал Вулф. – Я прежде не слышал этого изречения. Монтень?

– Нет, сэр. – Фриц поставил индейку на стол, снял крышку, выбрал кусочек поаппетитнее и протянул его Вулфу. – Это моя собственная мысль. Я знал, что вы пришлете за мной или пожалуете сами, и мне хотелось приготовить для вас соответствующее изречение.

– Поздравляю. – Говоря, Вулф ловко управлялся с ножом. – Быть принятым за Монтеня – это вершина, доступная очень немногим.

Я собирался выпить только молока, но созданное Фрицем творение из творога и свежего ананаса, вымоченного в белом вине, являло собой нечто такое, и даже Вышинский не наложил бы вето. К тому же Вулф предложил мне крылышко и ножку, поэтому отказываться, сами понимаете, было неудобно. Фриц положил на тарелку всякой вкуснятины и отнес ее Карле, но, когда минут двадцать спустя мы вернулись в кабинет, еда стояла нетронутая. Возможно, Карла была слишком расстроена, чтобы есть, но я ей не поверил. Она просто отлично знала, как раздражается Вулф, когда пропадает хорошая еда.

Вулф сел за стол и хмуро уставился на нее:

– Посмотрим, сможем ли обойтись без ссоры. По твоим словам, ты предполагала, что я буду удивлен, тогда как тебя смерть Марко не удивила. Что ты имела в виду? Чему, по-твоему, я был бы удивлен?

Карла ответила, также нахмурившись:

– Я не… да, конечно. Удивлены, что Марко убили.

– А ты не удивилась?

– Нет.

– Почему?

– Потому что была в курсе его дел. А вы о них знали?

– Подробно – нет. Расскажи мне.

– За последние три года он вложил в борьбу за свободу Югославии около шестидесяти тысяч долларов собственных денег и еще собрал более полумиллиона. Он ездил семь раз в Италию и совещался там с руководителями освободительного движения, которые пересекали Адриатическое море специально для того, чтобы встретиться с ним. Он отправил отсюда двенадцать мужчин и двух женщин – троих черногорцев, троих словенцев, двоих хорватов и шестерых сербов. Он печатал листовки и обеспечивал их распространение среди крестьян. Он отправил несколько тонн продовольствия и других вещей…

– Оружие? Винтовки?

Она задумалась:

– Не знаю. Ведь это было бы нарушением американского законодательства, а Марко чтил американские законы.

– И заслуженно, – кивнул Вулф. – Я не знал, что он был так поглощен этими делами. Значит, ты утверждаешь, что его убили именно из-за них. Что он представлял угрозу для Белграда или Москвы. По крайней мере, постоянно раздражал их и его решили убрать. Так, что ли?

– Да.

– Белград или Москва?

– Не знаю, – подумав, ответила Карла. – Конечно, есть люди, которые тайно сотрудничают с русскими, работая по всей Югославии, но в Черногории их больше, потому что она граничит с Албанией, а Албанией управляют русские марионетки.

– Так же как Венгрией, Румынией и Болгарией.

– Да, но вы ведь знаете, что представляет собой граница между Черногорией и Албанией. Вы знаете эти горы.

– Знаю. Или знал. – На лице Вулфа отразились чувства, вызванные воспоминаниями. – Мне было девять лет, когда я впервые поднялся на Черную гору. – Он пожал плечами. – В общем, значит, Белград или Москва. У них был агент в Нью-Йорке, или его прислали, чтобы разделаться с Марко. Так?

– Конечно.

– Не «конечно», если это только предположение. Ты можешь подтвердить его? У тебя есть факты?

– Факт состоит в том, что они ненавидели Марко и что он представлял для них опасность.

– Не это, – покачал головой Вулф. – Что-нибудь конкретное: имя, поступок, какие-то слова.

– Нет.

– Очень хорошо. Я принимаю твое предположение как заслуживающее внимания. Сколько человек в самом Нью-Йорке и в окрестностях было связано с Марко? За исключением тех, кто давал ему деньги?

– Ну, всего около двухсот.

– Я имею в виду тесно связанных. Кому он доверял.

– Четверо или пятеро, – ответила Карла после недолгого размышления. – Шестеро со мной.

– Назови их имена, адреса и номера телефонов. Арчи, запиши.

Я достал блокнот, ручку и приготовился, но зря. Карла сидела, уставившись на Вулфа своими темными черногорскими глазами, задрав подбородок и сжав губы.

– Ну, – потребовал он.

– Я не верю вам, – сказала она.

Конечно, ему бы хотелось попросить меня выставить ее, и, должен сказать, я бы его не осудил, но она не была многообещающим клиентом с чековой книжкой. У нее было или могло быть что-то, чего ему не хватало для оплаты личного долга. Поэтому он просто заорал:

– Тогда какого черта ты явилась сюда?!

Они свирепо уставились друг на друга. Это зрелище уж точно не заставит меня поспешить с женитьбой и завести дочь, особенно приемную. Карла первой нарушила эту далеко не идиллическую картину:

– Я пришла к вам только потому, что должна была хоть что-то делать. Я знала, что в полиции первым делом потребуют, чтобы я все рассказала про нашу организацию. Ну, вот вы спрашивали о продаже оружия. – Она взмахнула рукой. – Но Марко был вашим хорошим другом, вы знаменитый сыщик, ловите убийц, да и к тому же у меня все еще есть бумага, подтверждающая, что я ваша дочь. Поэтому я и не задумываясь пришла к вам. А теперь я в растерянности… Вы отказались дать деньги на борьбу. Когда я говорю о свободе и гнете, вы строите гримасы. Да, в вас течет кровь черногорца, вы принадлежите к потомкам тех, кто пятьсот лет боролся с кровожадными турками, но подумайте о тех, кто сейчас живет в горах и целует кровавые ноги тирана. Я не могу прочесть, что у вас на сердце… Откуда я знаю, кому вы служите? Откуда я знаю, что вы тоже не получаете приказы из Белграда или Москвы?

– Не знаешь, – тупо произнес Вулф, и она уставилась на него. – Ты ведь отнюдь не дура, – заверил он ее. – Напротив, ты была бы дурой, приняв на веру мою неподкупность, так как мало обо мне знаешь. А из того, что ты знаешь, вполне допустимо, что я подлец. Чтобы проверить твое предположение относительно смерти Марко, мне нужны от тебя некоторые факты. Но что это за факты? Имена, адреса, даты – все это уже и так известно врагу. Я не в состоянии убедить тебя, что я не предатель, поэтому я вношу следующее предложение. Я буду задавать тебе вопросы. Ты можешь предположить, что я коммунист, хранящий верность Белграду или Москве, не важно. Ты можешь допустить также – этого требует мое самолюбие, – что я даже играю не последнюю скрипку в этих отвратительных Советах. Когда я задаю вопрос, спроси себя, существует ли вероятность того, что я уже знаю ответ или он мне доступен. Если да, скажи мне. Если нет, не говори ничего. Моя реакция на полученные сведения покажет тебе, можешь ли ты мне доверять. Но это не важно.

Карла задумалась:

– Это ловушка.

– И достаточно хитрая, – кивнул Вулф. – Формально я говорю, что твое недоверие ко мне беспочвенно, но, исходя из предположения, что я враг, я, конечно, постараюсь вытащить из тебя что-то, чего не знаю, поэтому ты должна соображать. Ну что, начнем и посмотрим, как получится?

Ей не понравилось.

– Вы можете донести на нас в полицию. Мы не преступники, но имеем право на некоторые секреты, а полиция может поставить нас в трудное положение.

– Вздор! Я не могу быть одновременно коммунистическим агентом и полицейским информатором. Я не хамелеон. Если ты превращаешь все в пародию, можешь уходить. Я справлюсь без тебя.

Она продолжала изучать его.

– Хорошо. Спрашивайте.

– Сначала съешь что-нибудь. Эта еда еще вкусная.

– Нет, спасибо.

– Хочешь пива? Вина? Виски?

– Нет, спасибо. Ничего.

– Я хочу пить. Арчи, принеси, пожалуйста, пива. Две бутылки.

И я отправился на кухню.