Однажды ночью в августе
Глоток раки помог ему немного согреться, но его все еще трясло, как будто на улице был декабрь, а не август. Манолис потерял счет времени в этом глухом темном углу, терпеливо ожидая, пока не опустеют улицы.
Убедившись, что его никто не видит, Манолис покинул свое укрытие. Вопреки здравому смыслу он остановился около «кадиллака» Андреаса, чтобы осмотреть место, где лежало тело Анны. Сейчас здесь не было ничего – ни капли крови, ни следа в пыли. Яркие флаги, развешанные между деревьями, казалось, насмехались над ним. Как и праздничные столы, вместо угощения теперь уставленные пустыми тарелками и грязными стаканами.
Убирать со столов сразу после столь ужасного происшествия было бы знаком неуважения. Однако рано или поздно это придется сделать, и Манолис был уверен, что жители деревни найдут в себе силы заняться уборкой.
Неожиданно в слабом свете восходящего солнца что-то блеснуло. Манолис немного отступил назад, а затем оглянулся, чтобы убедиться, что рядом никого нет. Наклонившись, он различил на камнях мостовой женскую сережку – одну из пары, которую Манолис подарил Анне на ее именины несколько лет назад. Эти подвески с аквамарином стоили намного меньше, чем любые украшения, которые Анне когда-либо дарил Андреас, однако их цена совсем не смущала молодую женщину – она была от серег в полном восторге и надевала их только по особому случаю.
Манолис подобрал сережку и быстро сунул в карман брюк, а затем поднялся и пошел к своему грузовику, припаркованному где-то неподалеку. В голове у него созрел план.
Подъезжая к своему дому, Манолис не переставал думать о последних минутах жизни Анны. Только Бог и Андреас знали, что именно она сказала перед смертью. Однако Манолис почему-то не сомневался, что именно о нем говорили супруги в последний раз. Следовательно, именно он, Манолис, был повинен в смерти Анны. Теперь ему придется научиться жить без нее. Думать об этом было невыносимо.
Да, не он спустил курок, и не его будут судить за это преступление. Но Манолис знал, что слухи разносятся со скоростью пожара на холмах во время засухи. Внезапно он почувствовал симпатию к тем, кто накануне навсегда покинул Спиналонгу. Подобно этим людям, отныне он будет носить клеймо позора.
Жизнь, которой он наслаждался в Элунде, закончилась.
Вернувшись домой, Манолис тут же бросился наверх собирать вещи. Он кинул в сумку несколько рубашек, а затем вспомнил, что в верхнем ящике комода у него были спрятаны деньги. Манолис их тоже положил в сумку. Затем, бросив последний взгляд на свою спальню, он заметил на полке две фотографии. Манолис коснулся печати на обратной стороне одной из них, вынул выцветшее изображение своих родителей из рамки и быстро сунул фото в сумку. Второй была фотография, сделанная во время крестин маленькой Софии: Андреас, Анна с малышкой на руках и он сам. Манолис выдернул фото из рамки и убрал в карман рубашки.
* * *Через несколько минут после того, как Манолис покинул свой дом, к нему подъехала машина. Это был Антонис.
Накануне вечером именно он возглавил поисковую группу, чтобы найти Андреаса. Во время войны Антонис помогал партизанским отрядам и за это до сих пор пользовался огромным уважением среди земляков. Благодаря своему опыту он отлично знал все места, где можно было спрятаться от погони. Антонис разделил свою группу из шести человек на три пары и отправил в разных направлениях. Все мужчины из его команды были молоды и скоры на ногу, и через десять минут беглец был пойман.
Андреаса обнаружили сидящим на пороге церкви. В руках он все еще сжимал пистолет, но не пытался обороняться. Мужчина съежился в комок, был явно напуган и дрожал. Поэтому, когда Антонис приказал ему бросить оружие, он сразу повиновался. Андреас также позволил двоим мужчинам отвести его обратно к деревенской площади.
Когда преступника увели, Антонис поднял с земли пистолет. На секунду ему показалось, что он готов выстрелить в спину убийце. Но смерть не будет достаточным наказанием для человека, так хладнокровно убившего свою жену. Антонис ненавидел своего хозяина. Все последние десять лет он испытывал отвращение к человеку, на которого работал, ни на один день не забывая, что именно Андреас Вандулакис украл у него возлюбленную.
Анна присутствовала в жизни Антониса всегда – сколько он себя помнил. Их семьи дружили, и они с Анной виделись почти каждый день, пока были детьми. Во время оккупации, сражаясь в рядах Сопротивления, Антонис однажды поймал себя на том, что постоянно думает о девушке. Ему казалось, что на войне им движет не только любовь к родной стране, но и любовь к Анне. Юноша надеялся, что по его возвращении она станет восхищаться им и его подвигами. Каждую ночь, положив голову на каменистую землю, он представлял себе момент, когда Анна узнает о его самоотверженной храбрости… Он вернулся после долгого отсутствия, с израненным телом и душой, и на гленди в честь пришедших с войны солдат наконец встретил Анну. Они почти тут же закружились в танце, а чуть позже, скрывшись от любопытных глаз в переулке за церковью, впервые поцеловались.
В ту же ночь в деревне появился Андреас Вандулакис. Если он искал самую красивую женщину в Элунде, то оказался в нужном месте в нужное время. Ведь там была Анна, раскрасневшаяся от танцев и поцелуев.
На следующий день Андреас попросил Антониса передать Анне письмо. Антонис не мог отказаться, хотя знал, что тем самым лишает себя последнего шанса быть с любимой. За исключением Фотини, которая поклялась хранить тайну, ни одна живая душа не знала, как в одночасье рухнули все надежды Антониса. Если бы об этом стало известно, молодой человек не вынес бы унижения.
И тогда, и десять лет спустя Андреас оставался хозяином Антониса. Работы в Элунде было немного. Вандулакисы хорошо платили, и Антонис нисколько не смущался брать деньги у человека, которого он так ненавидел. Антонису нравился физический труд, он любил работать на открытом воздухе в компании мужчин, знакомых ему с детства. Большую симпатию он испытывал к Манолису – и со временем они с ним стали лучшими друзьями, – к человеку, который принес столько жизни и веселья в их маленькую деревушку. Однако двоюродный брат друга неизменно вызывал у Антониса отвращение, и ему казалось, что Анна знает об этом. На праздниках в честь окончания сбора винограда или изготовления раки, что устраивались иногда для работников поместья, бывала и Анна, и Антонис получал какое-то странное удовольствие, наблюдая, как неловко она чувствует себя в его присутствии.
Анна знала, что Антонис никогда не был женат. В течение многих лет Фотини подыскивала ему невесту среди своих друзей и их родственников. Антонис был очень красив: его точеные скулы и длинные ресницы, обрамляющие непостижимо темные глаза, заставляли трепетать не одно женское сердце. Девушек также впечатлял и небольшой шрам от немецкой пули на шее молодого человека. Многие девушки находили этого героя войны внешне очень привлекательным, однако что-то в Антонисе их все же отталкивало: может быть, грубость его манер, а может быть, излишняя прямота. Он не скрывал отсутствия интереса к семейной жизни и ясно давал понять: брак – это последнее, о чем он думает. Никто из девушек не хотел впустую тратить на него время, а потому его быстро вычеркивали из списка потенциальных женихов.
«Ну же, Антонис, – не сдавалась Фотини, – вокруг так много женщин, которые хотят замуж!»
«Ну а я лично жениться не хочу», – возражал он. Напрасные усилия сестры забавляли Антониса, ведь оба они знали: ни в Плаке, ни в других окрестных деревнях нет никого, кто мог бы сравниться с Анной.
«Нельзя быть таким привередой!» – восклицала Фотини. На этом обычно их разговор и заканчивался.
В то утро Антонис проснулся с одной мыслью: накануне вечером он вообще не видел Манолиса. А ведь тот обещал, что приедет на праздник! И было очень странно, что он нарушил слово. Совсем не в духе Манолиса было пропускать такое событие.
Как только Андреаса передали властям, Антонис позвонил Александросу Вандулакису и сообщил, что его сын арестован. После этого Антонис и шестеро его людей пошли в бар и просидели там до раннего утра, обсуждая события этой ночи. И вот сейчас, после нескольких часов сна, он внезапно вспомнил слова одного из приятелей: «Надеюсь, он не убил заодно и своего кузена». Тогда они показались Антонису абсурдными, но теперь он видел в них все больше смысла. В конце концов Антонис решил съездить к Манолису.
Грузовика Манолиса у дома он не заметил. Антонис подергал дверь и, обнаружив, что та не заперта, решился войти внутрь.
Хотя он никогда раньше не был в доме своего друга, его ничуть не удивил беспорядок, царивший повсюду. На кухонном столе Антонис заметил полупустую бутылку вина и кучу крошек. Спальня также говорила о том, что живший здесь человек не отличался аккуратностью. Но Антонис увидел также и следы поспешного бегства: ящики комода были выдвинуты и выпотрошены, одежда из шкафа разбросана по полу и кровати.
В глаза ему бросились опрокинутые фото на комоде. Он подошел ближе и поднял рамку, лежавшую лицевой стороной вниз. Снимка не было. И еще одна рамка оказалась без фотографии. Две пустые рамки напоминали окна, в которых погас свет. Стало ясно, что Манолис сбежал.
Антонис присел на край разворошенной постели. Что ж, опасения насчет того, что Андреас мог убить и своего кузена, не оправдались. Однако теперь не приходилось сомневаться в том, что дневные отлучки Манолиса были связаны с Анной. Антонис всегда надеялся, что слухи об их романе не имеют никакого отношения к действительности. Хотя, зная Анну, стоило признать, что она вполне была способна на измену.
Вскоре Антонис покинул дом своего друга и поехал в Плаку. Он не до конца понимал, какие именно чувства обуревают его, но точно знал, что это не боль утраты. Скорее, он испытывал облегчение. Больше некому будет над ним издеваться. Возможно, теперь он вновь обретет утраченную было гордость.
* * *Манолис вел грузовик по главной дороге в Ираклион. Взглянув на пожитки, брошенные на соседнее сиденье, он внезапно вспомнил о своей драгоценной лире. Она все еще висела на стене за стойкой бара. Лира, его самая большая ценность, была его постоянной спутницей на протяжении стольких лет!
Манолис выехал на перекресток, где был поворот налево, на Плаку. Минуту мужчина колебался. Может быть, все же стоило вернуться за лирой?
Идея была абсурдной, с какой стороны ни посмотри, и поэтому Манолис с неохотой отверг ее. Теперь ему надо было думать не о лире, а о том, как успеть на паром.
Обычно паром из Ираклиона в Афины уходил около полудня, а сейчас было почти десять. Манолис вдавил педаль газа в пол, как человек, которому больше нечего терять.
Глава 5
Манолис еле-еле успел к отправлению парома. Свой грузовик он бросил в каком-то переулке, оставив ключ в замке зажигания. Ему было все равно, что станет с его машиной.
Судно было переполнено пассажирами. Многие из них наверняка возвращались в Афины после августовских праздников. Манолис заметил группу бывших обитателей Спиналонги – их нетрудно было узнать по обезображенным проказой лицам и телам. Наверняка все они посещали празднество в Плаке и стали невольными свидетелями ночного происшествия.
Среди этих людей были Пападимитриу, адвокат и бывший староста острова, Соломонидис, редактор местной газеты «Звезда Спиналонги», и Курис, приятель Пападимитриу и инженер. Они сидели отдельно от остальных пассажиров и тихо разговаривали между собой, словно боясь, что их заметят. Все трое сыграли важную роль в превращении Спиналонги в процветающее сообщество. Теперь эти люди возвращались в Афины, чтобы попытаться возобновить карьеру, которую им пришлось прервать на самом пике почти два десятилетия назад. Остальные пассажиры парома старались держаться от этой троицы подальше, как будто ее окружала невидимая преграда.
Манолис провел большую часть путешествия на верхней палубе. Он бодрствовал уже больше суток, но ему хотелось как следует обо всем подумать, а свежий воздух и шум моторов помогали не заснуть. Манолис никак не мог выбросить Анну из головы, она была в каждом его вздохе, в каждой мысли.
За всю свою взрослую жизнь он ни в одном месте не задерживался так долго, как в Элунде. И все из-за Анны. Он чувствовал себя добровольно сдавшимся ей в заложники. Манолиса не волновало, что будет с ним дальше, – он бежал, просто повинуясь инстинкту.
По пути на север паром делал несколько остановок на небольших островах, и на каждой на судно поднималась новая группа пассажиров. Некоторые не спешили уходить с верхней палубы и долго махали оттуда провожающим, но невыносимый запах дизельного топлива в конце концов загнал пассажиров на нижние, закрытые палубы. Манолис остался один и молча наблюдал, как волны набегают одна на другую. День потихоньку начал сменяться ночью. Очень скоро небо стало черным, а волны – темными. Постепенно небо и вода слились в одно огромное черное пространство, которое, казалось, хотело поглотить Манолиса. Никто бы не увидел, никто бы не узнал… Он просто тихо уйдет под воду. Теперь, когда Анны больше нет, никто не станет горевать по Манолису. Возможно, Антонису и пареа, их банде, будет его не хватать. Да и то лишь на короткое время.
И вдруг Манолис заметил легкое свечение на горизонте. Щель в темноте, которая мало-помалу увеличивалась, заполняясь рыжеватым светом. Наступал новый день.
Медленно, но верно ровная линия поверхности воды сменилась причудливыми контурами суши. Из утренней дымки сначала показались горы, а затем и величественные здания на берегу моря. Хотя Пирей расположен совсем рядом с Афинами, он смог сохранить свою самобытность.
Вскоре огромное судно зашло в порт. Затем полчаса на борту царила суматоха в сопровождении разнообразного шума: рева двигателя, скрежета якорной цепи, криков, приказов, ругани. Казалось, матросы заметались по парому в спешке и панике, но это был всего лишь их очередной рабочий день. Почти каждое утро они вот так же бегали по палубам и таскали канаты толщиной в руку.
Толпа людей на причале ждала, когда паром пришвартуется, и Манолис заметил, что почти все пассажиры высыпали на верхние палубы и теперь восторженно махали своим родным и близким.
Манолиса же встречать было некому. Никто здесь даже не знал его имени. Прошло шесть лет с тех пор, как он уехал с материка на Крит. Он был очарован исключительной красотой острова, его горами и плоскогорьями, кристальной чистотой морской воды. Все эти годы он не скучал по суете городской жизни и был вполне доволен теми скудными развлечениями, что предоставляла Элунда. Манолис ездил в Ираклион, критскую столицу, всего несколько раз, и то лишь по поручениям Андреаса.
Теперь перед ним лежал процветающий и шумный город Пирей, полный жизни и, вероятно, возможностей. Манолис решил, что составит какой-нибудь план позже, а пока, вымотанный до крайности, он хотел только одного – поспать.
Найти комнату было нетрудно. Уже здесь, на пирсе, вместе со встречающими толпились и те, кто предлагал приезжим свои услуги. Они держали в руках таблички с кривыми надписями от руки: «Сдаются комнаты», или «Жилье только для женщин», или «У нас самые чистые простыни!». Манолис попытался договориться о цене с парой пирейцев, но ничего не вышло. К сожалению, у него с собой было не так много денег и он не мог позволить себе лишнего.
Зная, что лучший способ вести переговоры – это притвориться незаинтересованным, Манолис двинулся дальше. Краем глаза он увидел, что за ним последовала какая-то рыжеволосая женщина. От нее пахло дешевыми духами и лаком для волос, но что-то в ней тем не менее привлекло Манолиса. В молодости ему нравились именно такие женщины: с пухлыми губами и чрезмерно нарумяненными щеками.
– Если нужна покладистая хозяйка, – сказала женщина, будто отвечая на незаданный вопрос, – то это я.
– Я ищу жилье поближе к докам, – уточнил Манолис.
– Ближе будет только на воде, – засмеялась она, обнажив зубы в щербатой улыбке.
– Сколько стоит? – небрежно поинтересовался Манолис.
– Четыреста восемьдесят в неделю. – Было похоже, что цифру она назвала наобум.
Манолис не ответил, но пошел вместе с женщиной дальше по набережной. Прежде чем согласиться, ему нужно было посмотреть комнату.
Был уже полдень, когда они наконец добрались до места. Манолис отметил, что дом довольно чистый и ухоженный. На столе в коридоре стояла ваза с шелковыми цветами.
Мимо проскочила какая-то девушка.
– Увидимся позже, тетушка, – только и успела бросить она.
– Это Элли, – сказала хозяйка. – Моя племянница.
Манолис заметил, что у девушки длинные темные волосы, тонкая фигурка и мелодичный голос.
– Она работает в большой захаропластио на берегу моря, – гордо добавила женщина, имея в виду огромную кондитерскую, которую они проходили по пути к пансиону.
«С ее бледно-розовой кожей она и выглядит так, будто сделана из сахара», – подумал Манолис.
– Какое у тебя счастливое число, агапе му? – спросила хозяйка, позвякивая связкой ключей.
С самого детства Манолис верил в свою удачу. Но сейчас ему казалось, будто удача оставила его, – настолько опустошенным он чувствовал себя из-за недавней потери.
– Что ж, если на ум ничего не приходит, – весело продолжила женщина, – поселим тебя в комнату номер девять. Хорошая, с видом на улицу. И рядом с ванной. Думаю, тебе там понравится.
Анна родилась девятого числа. Он выбрал бы именно этот номер.
Еще одна женщина прошла мимо них по лестнице.
– Калиспера, кирия Агати, добрый вечер! – поздоровалась она на ходу, мельком взглянув на Манолиса.
– У нас тут живет всего парочка таких, как она, – прошептала хозяйка, как только женщина скрылась из виду. – Но буйных они к себе не водят. И работают, как правило, днем. Так что не волнуйся, ночью у нас тихо.
За означенную цену Манолис большего и не ждал. Впрочем, у него не было возражений. В прошлом он проводил много времени в компании проституток и не сомневался, что вновь окажется с ними под одной крышей.
Хозяйка подошла к двери в конце коридора, отперла ее ключом и распахнула. Полосатый матрас был весь в пятнах, на спинке кровати висело сложенное покрывало. В углу комнаты стоял комод из потемневшего красного дерева, а на полу под окном виднелись кувшин и таз. Также в комнате имелся сломанный деревянный стул, на который можно было бросить одежду. Манолис останавливался в местах и похуже, так что в целом такие спартанские условия его устраивали. В конце концов, его дом в Элунде тоже был довольно скромным, разве что спальня побольше. Но Манолис не искал роскоши.
– Итак, пятьсот шестьдесят драхм в неделю, включая прачечную и свет. Любые дополнительные услуги оплачиваются сверх этой суммы. Оплата – в конце каждой недели. Я знаю, что происходит, когда вы, мужчины, получаете жалованье. К утру воскресенья у вас в кармане уже ничего не остается, – засмеялась хозяйка. – Деньги вперед. А потом можешь идти, куда пожелаешь.
«Эту кирию Агати не проведешь», – подумал Манолис.
И хотя цена за комнату отличалась от той, что хозяйка назвала вначале, ему было уже все равно.
– Так и сделаю, – заверил он ее.
– Я не хочу знать о тебе ничего, кроме имени, – твердо сказала кирия Агати.
– Манолис, – коротко ответил он, ни на секунду не сомневаясь, что его хозяйка – та еще сплетница. Через день или два имя Вандулакиса могло появиться в газетах даже здесь, на другом берегу Эгейского моря, и Манолису меньше всего хотелось подвергаться допросам этой добросердечной, но, без сомнения, очень болтливой женщины.
– Манолис, – повторила она с улыбкой. – Ты наверняка приехал с Крита утренним паромом?
Манолис кивнул.
– Чтобы никаких женщин в комнате не было! – неожиданно строго произнесла кирия Агати. – И никаких животных! Был тут у меня один с обезьяной в прошлом году – жуть как воняло. Так что я теперь строго к этому отношусь.
– А что насчет вот этих? – Манолис кивнул в угол комнаты, куда только что прошмыгнула мышь.
– Против домашних мышей я ничего не имею. Ради них готова сделать исключение.
Манолис от души рассмеялся. Ему нравилась эта женщина. Она была неглупа и очень искренне обрадовалась такой реакции на свою шутку.
– Что ж, тогда я принесу тебе постельное белье. На том и порешим.
Через пять минут она вернулась, что-то напевая себе под нос, и принесла серые простыни и грубое шерстяное одеяло. После чего принялась заправлять постель. Манолис же тем временем выглянул в окно и посмотрел вниз, на улицу. Она была пуста, если не считать бродячих собак.
Управившись с простынями, кирия Агати сняла со связки ключ от комнаты и отдала его Манолису. Затем еще раз взбила тощую подушку и разгладила одеяло, теперь расправленное и лежащее на кровати. Каким бы непривлекательным оно ни выглядело, Манолису не терпелось оказаться под ним. Усталость брала свое.
– Спасибо, кирия Агати, – вежливо сказал он.
– Что ж, думаю, мы скоро увидимся, – ответила женщина на прощание, стоя у открытой двери. – Я убираюсь в комнатах раз в неделю.
Манолис кивнул. Хозяйка ушла.
Он сел на кровать, скинул ботинки и вновь поднялся, чтобы раздеться. Сняв брюки, он вдруг услышал, как что-то со звоном упало на пол. Манолис сразу понял, что это сережка Анны. Он наклонился, поднял ее с пола и положил на раскрытую ладонь. Фотография с крестин все еще была в кармане его рубашки, и только сейчас он позволил себе достать ее и взглянуть на лицо женщины, которую любил.
Зажав аквамарины в ладони, Манолис сунул фотографию под подушку, без сил опустился на кровать и провалился в сон.
В душной комнате его всю ночь мучили кошмары. Манолис все время от кого-то убегал: то от Андреаса, то от дяди, то от Антониса с Гиоргосом и еще от каких-то людей из далекого прошлого, память о которых хранило его подсознание. Где бы он ни прятался, его всегда кто-то находил. Манолис все бежал и бежал, тяжело дыша и крича, ненамного опережая преследователей. В конце концов он превратился в загнанного зверя, существо со спутанной шерстью и окровавленными лапами. Он был покрыт грязью, на которую налипли опавшие листья, и никак не мог найти убежище…
Когда Манолис проснулся, весь в поту, то обнаружил, что его подушка стала влажной от слез, простыни – хоть выжимай, а у изголовья кровати стоит кирия Агати. В открытое окно било солнце.
– Я уж думала, на тебя кто-то напал, кирие Манолис! – с беспокойством проговорила женщина. – Что кого-то режут ножом прямо тут, под моей крышей!
Манолис сел, потирая глаза и пытаясь сообразить, где он находится и кто эта женщина, протягивающая ему стакан. Потребовалось какое-то время, прежде чем он выбрался из-под густой пелены сновидений и окончательно пришел в себя.
– Даже девушки жаловались на шум. И уж поверь мне, слышать такие жалобы от них крайне непривычно. Ну и сон тебе, должно быть, приснился, – причитала женщина.
Манолис тем временем взял у нее из рук стакан и залпом выпил его содержимое. Краем глаза он заметил, что кирия Агати пристально наблюдает за ним, слегка склонив голову набок.
– Сейчас четыре часа дня, – подытожила она, забирая у него стакан. – Думаю, тебе надо прийти в себя. Я уже ухожу.
Накануне Агати не обратила особого внимания на своего нового постояльца, но теперь могла хорошенько его рассмотреть. За все годы, что кирия Агати держала свой пансион, она не видела такого красивого мужчины.
Манолис понял, что его изучают. Что ж, к пристальным взглядам женщин ему было не привыкать.
– Спасибо за воду, кирия Агати. – Он попытался улыбнуться, но не смог.
– Не за что, – коротко ответила она. – Ах да, и не надо никакой «кирии». Просто Агати.
Как только она вышла из комнаты, Манолис поднялся. Он пытался выбросить из головы свои кошмары и надеялся, что в следующий раз к нему во сне придет Анна. Ему нужно было ее увидеть.
Манолис умылся, оделся, а затем вышел на улицу. День близился к концу, и птицы расселись на крышах соседних домов, по-видимому готовясь вскоре отправиться на юг. Зима была не за горами.
Для начала Манолис прогулялся по набережной. Работы в доках на сегодня были завершены, на судостроительных и ремонтных верфях стояла тишина. Хотя рабочий день подошел к концу, многие не спешили расходиться, обсуждая рабочие планы на завтра. Летние веранды кафенио были заполнены до отказа. Несмотря на то что вдоль всей набережной выстроились бары и рестораны, свободных мест в них почти не осталось. После тяжелого трудового дня тысячи голов пронзала одна и та же мысль: нужно немедленно где-то перекусить и выпить.
В кафе на противоположной стороне дороги Манолису посчастливилось найти свободный столик. Он не ел больше двух дней и теперь был голоден как волк. Официант поставил на стол перед Манолисом хлеб и воду, а затем принял заказ. В меню ресторанчика сегодня было три мясных блюда – свинина, баранина и курица. Манолис заказал все три и велел подать холодного пива. Когда заказ принесли, Манолис торопливо поел, вытер губы куском хлеба, осушил залпом вторую бутылку пива, расплатился и ушел. За столиком он ни разу не поднял глаз от своей тарелки и даже не взглянул на официанта.