Изгнанницы

Остров Флиндерс, Австралия, 1840 год

Воздух раннего утра был прохладен, дождь не переставал. Матинна, сидевшая под плакучей сосной, поплотнее натянула на плечи шкуру валлаби и уставилась на лохматые коричневые папоротники и заросли мха, нависающие сверху, словно облака. Слушая шуршание дождя и стрекотание сверчков, она перебирала пальцами хрупкие ракушки ожерелья, дважды обернутого вокруг ее шеи, и размышляла о своем незавидном положении. Нет, девочка не боялась находиться в лесу одна, несмотря на то что под валежником прятались тигровые змеи, а в невидимых паутинах висели ядовитые черные пауки. Куда больше она опасалась того, что ждет ее там, в поселении.

Ванганип рассказывала Матинне, что, когда та еще не родилась, британские колонисты, пытавшиеся схватить ее отца, отняли, буквально вырвали у него из рук их старшую дочь Теаник. Девочку отправили в приют – Королевскую школу для детей-сирот недалеко от Хобарта[12], и больше родители ее не видели. Ходили слухи, что в возрасте восьми лет Теаник умерла от гриппа, но напрямую об этом палава так никто и не сообщил.

Матинна не хотела, чтобы ее выкрали, как сестру.

После смерти Ванганип отчим Матинны, Палле, делал все возможное, чтобы утешить девочку. Когда они сидели у потрескивающего костра, он, обнимая падчерицу одной рукой, рассказывал ей о богах палава, совсем не похожих на того единственного, которого их теперь заставляли почитать. Два главных божества палава были братьями, рожденными от Солнца и Луны. Мойнее сотворил землю и реки. Дроемердене, обратившись в звезду, жил на небе. Он создал первого человека из кенгуру, даровав ему колени, чтобы можно было присесть и отдохнуть, и избавив его от громоздкого хвоста.

Палле поведал Матинне, что со времен создания первых палава их соплеменники каждый день проходили по многу миль. Стройные, подтянутые, небольшого роста, они бродили от буша к морю и вершинам гор, нося с собой в сплетенных из травы мешках еду, инструменты и кухонную утварь. Обмазавшись тюленьим жиром, чтобы защитить себя от ветра и холода, они охотились на кенгуру, валлаби и других животных при помощи заточенных каменными ножами копий и деревянных дубинок, которые назывались вадди. Воду от стоянки к стоянке палава переносили в импровизированных сосудах из бурых водорослей, а тлеющие угли – в сделанных из коры деревьев корзинах. Питались они в основном моллюсками – аваби и устрицами, а острые края их раковин использовали, чтобы резать мясо.

В далеком прошлом их страна простиралась за пролив, который теперь называется Бассовым, но однажды вода в море поднялась так высоко, что отрезала остров от континента. С тех самых пор палава жили на Лутрувите, как на их языке называлась Земля Ван-Димена, в благословенном уединении. Пищи обычно хватало; пресная вода имелась, дичь водилась в изобилии. Они строили куполообразные хижины из древесной коры, а ее широкие пласты скручивали, чтобы получить челноки. Мастерили длинные ожерелья, вроде тех, что делала мать Матинны, из ярко-зеленых ракушек размером с детские зубы, и в ритуальных целях наносили на волосы красную охру. У многих членов племени имелись выпуклые шрамы в форме солнца и луны на плечах, руках и туловище – на коже делали разрезы, в которые помещали измельченный в порошок древесный уголь. Легенды их народа, которые можно было как рассказывать, так и петь, передавались из поколения в поколение.

Презрительно сплюнув на землю, Палле пояснил, что в отличие от британцев палава не нуждаются в кирпичных постройках, тесных нарядах или мушкетах для того, чтобы чувствовать себя всем довольными. Они ничего не жаждали, ничего не крали. Племен в общей сложности насчитывалось двенадцать, они состояли из полудюжины родов, причем каждый из них говорил на своем языке, но ни в одном не встречалось слова, означающего «имущество». Земля просто-напросто была их неотъемлемой частью.

Или, поправился Палле, пожалуй, точнее сказать: это они были неотъемлемой частью земли.

Прошло две сотни лет с того времени, как к берегам палава впервые пристали белые люди – существа странного вида, с ужасно бледной кожей, похожие то ли на белых червей, то ли на призраков из старинных преданий. Они выглядели мягкими, точно устрицы, но их копья изрыгали огонь. Долгие годы единственными чужеземцами, кому хватало стойкости оставаться тут на зимовку, были китобои и охотники на тюленей; многие из них оказались настолько грубыми и свирепыми, что представлялись палава наполовину людьми, наполовину зверями. И тем не менее со временем между ними наладилась система обменов: палава приносили белым лангустов, тонкоклювых буревестников и шкуры кенгуру, а вместо этого получали сахар, чай, табак и ром – все эти мерзости, как Палле объяснил Матинне, запускали корни в их мозги и желудки, поскольку к ним быстро привыкаешь и они вызывают нездоровые желания.

С того дня, как захватчики впервые прибыли на остров, который назвали Землей Ван-Димена, они, словно приливная волна, не знали удержу. Присваивали себе все новые территории, оттесняя палава дальше и дальше в горы. Зеленые луга и поросшие кустарником равнины, угодья, где соплеменники Матинны охотились на кенгуру и валлаби, превратились в огороженные заборами пастбища для выпаса овец. Палава ненавидели этих глупых блеющих животных, которые вечно запруживали им дороги и тропы. Они отказывались есть их вонючее мясо и поджигали изгороди, мешавшие свободному передвижению. Опасаясь пастухов, которые, стоило им подойти поближе, стреляли без колебаний, палава давали захватчикам отпор как могли: действовали хитростью и нападали из засады.

За десять лет до рождения Матинны так называемая Черная война[13] едва не выкосила племена подчистую. Палава слишком поздно поняли, что белые люди начисто лишены морали. Они лгут, с улыбкой глядя вам в глаза, и не считают зазорным заманивать вас в ловушки. Местные жители, вооруженные камнями, копьями и вадди, безуспешно сражались с каторжниками и поселенцами, имевшими официальное дозволение британского правительства убивать или брать в плен любого встречного туземца. Эти люди рыскали по всему острову с кенгуровыми собаками, охотясь на аборигенов просто забавы ради. Однако палава продолжали от них ускользать, и тогда они стали действовать изворотливее. Прятали стальные капканы под листьями эвкалипта. Привязывали мужчин к деревьям и использовали их в качестве мишеней для стрельбы. Насиловали и угоняли в рабство женщин, заражая их болезнями, в результате которых те становились бесплодными. Выжигали на них клейма и раскраивали головы их детей о камни.

Когда бо́льшая часть палава была истреблена, немногочисленных выживших согнали вместе и переправили на Флиндерс. Здесь их принудили натянуть на себя жесткую английскую одежду с никому не нужными пуговицами и тесную обувь. Волосы, предварительно вычистив из них красную охру, остригли коротко, на британский манер. Туземцев заставляли сидеть в темной часовне, слушать проповеди, повествующие об аде, о котором они до той поры и преставления не имели, и моральные поучения, в которых они не нуждались, а также петь церковные гимны, обещавшие спасение души в обмен на страдания.

Палава сказали, что их пребывание на Флиндерсе будет временным, что скоро им предоставят их собственную землю – или, точнее, вернут часть той земли, что и так им принадлежала.

С тех прошло десять лет. Они все еще ждут, когда белые выполнят свое обещание.

Дождь лил стеной. Вода стекала по шее Матинны, находя прорехи в ее накидке, так что хлопковое платьице промокло насквозь. В горле першило: начиналась простуда. От усталости чесались глаза, в животе было пусто. Можно было бы поискать лебединые яйца, но тогда пришлось бы выйти на открытое место. Отправься девочка на пляж за моллюсками, ее бы легко заметили с хребта. Хотя сама Матинна тонкоклювых буревестников никогда не ловила, она видела, как это делает Палле: запускает руку в яму шириной с раковину крупной устрицы и, если воздух там оказывается холодным, быстро ее вынимает, поскольку в норе могли обосноваться змеи, но если воздух теплый, значит внутри, скорее всего, устроил гнездо буревестник. Тогда Палле засовывает руку поглубже, хватает птицу и, выдернув наружу, сворачивает ей шею.

Загвоздка заключалась в том, что костер Матинна развести не могла, а без огня тут никак не обойтись. Даже самые неприхотливые старейшины, те, что набрасывались на буревестников, едва лишь сгорит большая часть их липких перьев, и то не ели птиц сырыми.

Девочка долго смотрела на растущие вдалеке эвкалипты, чья кора своей гладкостью и серым оттенком напоминала животики валлаби, и ее глаза заволокло слезами. Матинна скучала по своему любимцу Валуке, кольцехвостому поссуму-альбиносу с розовыми ушками, которого она нашла совсем крошечным и вырастила. А еще по теплу рук Палле.

При мысли о дымящихся устрицах, только-только снятых с углей, рот ее наполнился слюной.

К тому времени, когда она вернулась обратно в поселение, дождь уже перестал. Вокруг слонялись кое-кто из соплеменников-палава и несколько миссионеров, но супругов Франклинов нигде видно не было. Сердце Матинны наполнилось надеждой. Она проскользнула в комнату для занятий, где у небольшой группы детей как раз шел урок. Школьный учитель поднял глаза от учебника. Казалось, он не заметил ни намокшего платья, ни перепачканной шкуры валлаби, ни испуганного взгляда девочки. Похоже, ее возвращение ничуть его не удивило.

– Мэри, – произнес он, поднимаясь. – Пойдем со мной. Тебя искали.

Тасманово море, 1840 год

Когда капитан подсадил Матинну, помогая ей подняться на борт парусника, девочка оглянулась и увидела, что ее отчим, чей силуэт вырисовывался на фоне неба, стоит на хребте, прикрывая глаза от солнца.

– Палле! – выкрикнула она, помахав ему.

Он поднял руку с растопыренными пальцами.

– Палле… – Слезы размывали очертания его фигуры.

– Ну все, хватит, – сказал капитан.

Матинна потихоньку всхлипывала, пока он поднимал якорь и ставил паруса. Каким-то глубоким внутренним чутьем девочка понимала, что никогда больше не увидит своего приемного отца. Судно уже отшвартовалось и вышло в открытый океан, а она все смотрела, как его фигура медленно исчезает вдали.

Моряк сплюнул на палубу:

– Мне велели обращаться с тобой, как с маленькой леди. Я, разумеется, выполню приказ, да вот только странно: что-то не видал я прежде таких благородных барышень, как ты.

Матинна ничего не ответила. Вытерла глаза руками.

Она никогда еще не бывала на открытой воде. Среди палава в море выходили только те, кто умел хорошо управляться с каноэ. И сейчас все это стало для нее полнейшей неожиданностью: плавные движения вверх и резкие вниз, соленые пузырьки в носу, режущая яркость солнечных лучей, тошнотворная вонь гниющих в бадье рыбьих потрохов.

Рот наполнился слюной. Заслезились глаза. Не успел еще Флиндерс скрыться из виду, а Матинну уже выворачивало в ведро.

– Это все от головы. – Капитан постучал себе по виску. – Спокойней надо быть, поменьше переживать.

Когда три дня назад Матинна вернулась в поселение, ей сказали, что Франклины уже на пути обратно на Землю Ван-Димена. Из всей своей маленькой флотилии они оставили на острове лишь судно «Баклан» и его капитана, с одной-единственной целью – переправить ее в Хобарт. Мария, жена Джорджа Робинсона, помогла девочке собраться и уложить в старый дорожный сундук все ее скудное имущество: два простеньких хлопковых платья в английском стиле, два комплекта панталон, чепец, пару кожаных ботинок. В корзине из ситника, которую сплел для нее Палле, Матинна соорудила Валуке настоящее гнездышко, постелив внутрь свою накидку из шкуры валлаби, а в самый низ спрятала три ожерелья из ракушек, собранных еще покойной матерью.

– Вряд ли разумно тащить в резиденцию губернатора грызуна, – заметил Робинсон, увидев Валуку.

– Это не грызун, Джордж, а сумчатое, вроде кенгуру, – возразила его супруга. – Называется поссум. Девочка растила зверька с рождения, он совершенно ручной.

– А по виду – крыса крысой. Не вижу смысла волочь его в такую даль.

Мария положила руку мужу на предплечье:

– Дитя оставляет здесь весь свой привычный мир. Что плохого, если она заберет с собой любимого питомца?

Сейчас Матинна присела на корточки и открыла корзину. Вытащила одно из ракушечных ожерелий и обернула его вокруг шеи, затем посадила себе на колени Валуку. Пожалуй, из-за своей молочно-белой шкурки, розового носика и длинных когтей он и впрямь немного походил на крысу. Оказавшись у нее на коленях, зверек обмяк и не шевелился, но, ласково гладя поссума пальцем по грудке, девочка чувствовала, как лихорадочно стучит его крохотное сердечко.

– Чудно́, что тебе позволили взять с собой этого шелудивого, – сказал капитан.

Она провела рукой по спинке Валуки, словно бы пытаясь его защитить.

– Мистер Робинсон разрешил.

– Ела когда-нибудь мясо поссума?

Она покачала головой.

– Весьма недурственно, – поделился капитан. – С привкусом эвкалипта.

Непонятно было, шутит он или говорит серьезно.

Небо было серым, как голыши в бухте. Волны поблескивали, точно сланец. Разложив свою потрепанную карту, моряк подозвал Матинну. Провел указательным пальцем вдоль береговой линии крупного массива суши до узкого пролива внизу. Постучал по нему, пояснив:

– Вот сюда мы и направляемся. За десять дней должны добраться.

Девочке эти ломаные линии на листе бумаги мало что говорили. Но, рассматривая карту, проговаривая вслух названия городов и областей, она продвигала уже свой палец вверх по береговой линии – отслеживала ход их плавания в обратном порядке. Мимо Порт-Артура, вокруг крошечного острова Марайа, через Фор-Майл-Крик и вокруг острова Кейп-Баррен и, наконец, обратно на Флиндерс: он выглядел этакой крупинкой в океане над громадой Земли Ван-Димена.

Проведя пальцем по ракушкам ожерелья, Матинна вспомнила, как мать вложила его ей в руки.

– Каждая их этих раковин – это кто-то, кто стал тебе близок, или место, которое ты полюбила. А ты – связующая их нить, – пояснила она, касаясь щеки дочери. – У тебя всегда с собой дорогие сердцу люди и места. Не забывай об этом, дитя, и ты никогда не будешь одинока.

Матинне очень хотелось в это верить. Вот только она слегка сомневалась, так ли все обстоит на самом деле.

Капитан спал урывками; просыпался при малейшем наклоне судна или хлопке паруса. Матинна деликатно делала вид, что не замечает, когда он заходит за бочку, чтобы справить нужду или вымыть подмышки над бадьей. Лет ему было от силы тридцать пять, но Матинне моряк казался древним стариком. Он был грубоват, но не лишен доброты. Сказал девочке, что ему велено благополучно доставить ее к губернатору и всеми правдами или неправдами он эту задачу выполнит. Большую часть времени Матинна была предоставлена самой себе. Если капитан не управлял гротом и не прокладывал курс, то сидел возле одного борта судна, вырезая из дерева голых женщин маленьким ножичком с изогнутым лезвием, а она, пристроившись возле другого, теребила крохотные зеленые ракушки на шее и играла с Валукой.

Каждое утро капитан выполнял работы, следуя заданному списку: заносил в журнал показания барометра, осматривал паруса на предмет прорех и разрывов, прибивал отошедшие доски, сращивал канаты. Забрасывал с заднего борта приманку и вытаскивал то краснополосого окуня, то ставриду, а иногда и лосося. Оглушив бьющуюся рыбу, быстро потрошил ее разделочным ножом, после чего разводил огонь в специальном приспособлении для готовки – то была необычная металлическая конструкция с тремя стенками и на четырех крепких ножках, на дне ее находился поддон для огня, а сверху лежала решетка.

Матинна никогда еще не пробовала рыбу; палава ели только моллюсков и ракообразных. Они смеялись над миссионерами, когда видели, как те выковыривают из зубов крохотные косточки. Но сейчас, при виде белого, отстающего от костей мяса рот девочки наполнялся слюной. А какой восхитительный аромат исходил от поджаристой кожицы!

– На-ка, попробуй, – предложил как-то вечером капитан, поймав ее взгляд.

Он отрезал несколько кусочков, бросил их на оловянную тарелку и протянул пассажирке. Когда Матинна попыталась подхватить кусочки пальцами, рыба развалилась на плоские мясистые кружочки. Она засовывала их в рот по одному, восхищаясь маслянистым вкусом. Моряк ухмыльнулся:

– Небось получше сухарей будет, а?

Капитан рассказал ей историю своей жизни – о том, как украл редкие монеты, чтобы заплатить за лекарства для своей больной матери (по крайней мере, так он это представил), и в результате попал на корабль с осужденными преступниками, державший курс на Землю Ван-Димена, где его приговорили к шести годам каторжных работ в Порт-Артуре. Когда ее собеседник упомянул, что прежде был звероловом и охотился на тюленей, сердце Матинны екнуло от страха. С другой стороны, утешила она себя, капитан вроде как не похож на свирепого или жестокого человека.

– Вам нравилось… забивать тюленей? – спросила она.

Моряк пожал плечами.

– Работенка, прямо скажем, тяжелая. Вечно в грязи, на холоде. Только какой у меня был выбор, а? Там я хотя бы знал, что мне заплатят. Уж всяко не хуже, чем в тюрьме. Вот уж где я хлебнул лиха! Ох, чего только люди не творят друг с другом. Тебе такого даже и не представить.

Почему же не представить? Вот она здесь, оторванная от своей семьи и всех, кого знала, по прихоти леди в атласных туфельках, которая отваривает черепа ее соплеменников и выставляет их как диковинки. (Вот уж правда, чего только люди не творят друг с другом!)

– Но, слава богу, это все в прошлом, – продолжил капитан. – Я теперь живу честно. Когда губернатор платит тебе жалованье, вытягиваешься в струнку и подпрыгиваешь по первому его слову. Причем так высоко, как прикажут.

В открытом океане вода была неспокойной, с белыми барашками. Она обдавала лица брызгами и захлестывала борта пеной, когда их маленькое суденышко ныряло и поворачивалось. Капитан начал привлекать Матинну к работе: поручал распутывать снасти, удерживать румпель, пока он переставлял паруса. Показал девочке, как почистить металлический гриль и сберечь горячие угли, чтобы огонь в печи не погас. А потом объявил, что назначает ее вахтенным матросом: когда ему нужно было вздремнуть или передохнуть, она должна была смотреть в оба. Постепенно Матинна втянулась, и работа стала для нее лекарством от скуки. Больше всего ей нравилось нести вахту, когда капитан спал. Держась начеку, она следила за горизонтом и поддерживала огонь.