Клуб Дюма, или Тень Ришелье

Глава 4. Человек со шрамом

Откуда он явился, не знаю. Но куда направляется, могу вам сказать: в преисподнюю.

Корсо добрался до дома уже в сумерки. Ушибленную руку он держал в кармане плаща, и она отчаянно болела. Он сразу направился в ванную, поднял с пола мятую пижаму и полотенце, потом сунул руку под струю холодной воды и держал минут пять. Затем переместился на кухню, открыл пару консервных банок и, не садясь, поужинал.

День выдался странный и опасный. Корсо размышлял над этим, вспоминая всю цепочку необычных происшествий, но чувствовал не столько тревогу, сколько любопытство. С некоторых пор его реакция на неожиданности сводилась к бесстрастному фатализму – он просто ждал, какой следующий шаг сделает судьба. Благодаря такой отстраненности ему неизменно удавалось избежать роли главного героя. До нынешнего утра, до того, что произошло на толедской улочке, он всегда был всего лишь исполнителем. И не более. Жертвами становились другие. Всякий раз, когда ему приходилось лгать или заключать с кем-то сделку, он вел себя отчужденно – никаких моральных обязательств ни перед людьми, ни перед вещами у него не возникало, они были лишь сырьем, рабочим материалом. Эмоции исключались. У Лукаса Корсо была своя позиция: его услуги покупали – он выполнял задание и получал вознаграждение, ничего не принимая близко к сердцу. И пожалуй, такая позиция оказалась лучшим способом самозащиты. Точно так же, когда он снимал очки, люди и далекие предметы делались расплывчатыми и мутными: они лишались привычной четкости очертаний и потому вроде бы переставали существовать, с ними можно было и не считаться. Но боль в руке существовала, как и чувство угрозы, которая нависла над его собственной, а не чьей-то чужой жизнью, – чувство для него новое. Иными словами, ситуация коренным образом переменилась. Лукас Корсо, столько раз выполнявший функции палача, не привык ощущать себя жертвой. Он растерялся.

Болела не только рука, но и тело – от мышечного напряжения. К тому же у него пересохло во рту. Он открыл бутылку «Болса» и отыскал в сумке пачку аспирина. Он всегда носил все самое необходимое с собой: карандаши и ручки, наполовину исписанные блокноты, многофункциональный швейцарский нож, паспорт и деньги, пухлую телефонную книжку, свои и чужие книги. Поэтому он в любой момент мог исчезнуть, не оставив следа, как улитка со своим домиком. Сумка помогала ему устраивать себе импровизированное жилье в любом месте, куда его забрасывала судьба или засылали клиенты: в аэропортах, на вокзалах, в пыльной книжной лавке какого-нибудь европейского города, в гостиничных номерах, слившихся в его воспоминаниях в одну-единственную комнату с размытыми приметами, где он, если внезапно просыпался в темноте, не мог сообразить, куда попал, судорожно нащупывал выключатель или искал телефон. Такие вот белые пятна обкрадывали его жизнь и его сознание. В те первые тридцать секунд, когда тело уже проснулось, а рассудок или память еще нет, он пребывал в растерянности и не был уверен даже в собственной реальности.

Корсо сел за компьютер, положив на стол с левой стороны свои блокноты и необходимые справочники, а справа – «Девять врат» и досье Варо Борхи. Потом, держа в руке сигарету, откинулся на спинку стула. Сигарета за пять минут истлела, а он так и не поднес ее ко рту. Все это время он ничего не делал – только медленными глотками допивал джин и глядел то на пустой экран, то на пентаграмму, украшающую переплет книги. Вдруг он словно очнулся. Ткнул окурок в пепельницу, нацепил на нос очки и принялся за работу. Сведения в досье Варо Борхи совпадали с тем, что было написано в «Энциклопедии книгопечатников и редких и любопытных книг» Крозе[50]:

ТОРКЬЯ, Аристид. Венецианский книгопечатник, гравер и переплетчик (1620–1667). Типографское клеймо: змея и дерево, расщепленное молнией. Профессии обучался в Лейдене (Голландия), в мастерской Эльзевиров. По возвращении в Венецию напечатал серию работ по философии и герметической философии малого формата (12°, 16°), которые очень ценились. Следует особо отметить «Тайны мудрости» Николаса Тамиссо (3 тома, 12°, Венеция, 1650) и «Ключ к плененным мыслям» (1 том, 132 ґ 75 мм, Венеция, 1653), «Три книги об искусстве» Паоло д’Эсте (6 томов, 8°, Венеция, 1658), «Занятное разъяснение тайн и иероглифических фигур» (1 том, 8°, Венеция, 1659), перепечатку «Утерянного слова» Бернара Тревизана[51] (1 том, 8°, Венеция, 1661) и «Девять врат в Царство теней» (1 том, f°, Венеция, 1666). За издание последней книги был арестован инквизицией, мастерская его была разрушена, а вся печатная продукция, как и все заготовки, уничтожена. Торкья претерпел ту же участь, что и творения его рук. Обвиненный в занятиях магией и колдовством, он умер на костре 17 февраля 1667 года.

Корсо оторвался от компьютера, чтобы изучить первую страницу книги, стоившей жизни венецианцу. «DE UMBRARUM REGNI NOVEM PORTIS» – таково было заглавие. Ниже изображалась типографская марка. Тут могли быть разные варианты: одни ставили печать, другие простую монограмму, третьи выполняли сложный рисунок. Марка Аристида Торкьи, как это и описал Крозе, представляла собой дерево, у которого одна ветка была отсечена молнией. Вокруг ствола обвилась змея, заглатывающая собственный хвост. Рисунок сопровождался надписью: «Sic Luceat Lux». Внизу указывались место издания, имя печатника и дата: «Venetiae, apud Aristidem Torchiam» («Издано в Венеции, в доме Аристида Торкьи»). Ниже: «M.DC.LX.VI. Cum superiorum privilegio veniaque». С привилегией и с соизволением вышестоящих.

Корсо снова застучал по клавишам.

Экземпляр не имеет экслибриса, нет рукописных пометок. Книга полная, если верить аукционному каталогу коллекции Терраля-Коя («Клеймор», Мадрид). В описании Матеу допущена ошибка (указаны 8 гравюр, на самом деле их 9). Ин-фолио, 299 ґ 215 мм, 2 форзаца чистые страницы, 160 страниц и 9 ксилографий, пронумерованные от I до VIIII. Страницы: 1 – титульный лист с маркой печатника, 157 страниц – текст. Последняя – чистая, без колофона. Все иллюстрации расположены вертикально, в полную страницу. Оборот страниц чистый.

Он внимательно, одну за другой изучил гравюры. По словам Варо Борхи, легенда приписывала первоначальные рисунки руке самого Люцифера. Каждая ксилография имела римскую цифру, обозначающую порядковый номер, затем шли ее еврейский и греческий эквиваленты, а также латинская фраза, состоящая из сокращенных слов. Корсо снова начал писать:

I. NEM. PERV.T QUI N.N LEG. CERT.RIT: Рыцарь скачет к окруженному зубчатой стеной городу. Прижатый к губам палец – призыв к осторожности и молчанию.

II. CLAUS. РАТ.Т: Отшельник стоит перед запертой дверью. На полу у его ног – лампа, в руке он держит два ключа. Рядом с ним собака. Здесь же начертан знак, напоминающий еврейскую букву «Тет».

III. VERB. D.SUM C.S.T ARCAN.: Странник – или пилигрим – направляется к мосту через реку. На каждом конце моста крепкие ворота, закрывающие доступ на него. На облаке – лучник, он держит под прицелом дорогу, которая ведет к мосту.

IIII. (Латинская цифра написана именно таким образом, а не как обычно – IV.) FOR. N.N OMN. A.QUE: Шут перед каменным лабиринтом. Вход в лабиринт тоже прегражден запертой дверью. На полу три игральные кости – у каждой видны сразу три грани, соответствующие цифрам 1, 2 и 3.

V. FR.ST.A: Скупой человек, видимо торговец, пересчитывает золото. За ним стоит смерть, держит песочные часы.

VI. DIT.SCO M.R.: Повешенный, как на карте Таро, – повешен за ногу, руки связаны за спиной. Висит на зубце замка, рядом с запертой дверцей в крепостной стене. Из отверстия бойницы высовывается рука в латной рукавице, она сжимает пылающий меч.

VII. DIS.S P.TI.R М.: Король и нищий играют в шахматы на доске из белых клеток. В окно заглядывает Луна. Под окном у запертой двери дерутся две собаки.

VIII. VIC. I.T VIR.: У городской стены стоит на коленях женщина, подставив обнаженную шею палачу. На заднем плане видно колесо Фортуны, вокруг него три человеческие фигуры: одна наверху, вторая поднимается, третья упала под колесо.

VIIII. (Именно так, а не обычное IX.) N.NC SC.O TEN.BR. LUX: Дракон о семи головах, верхом на нем едет обнаженная женщина. В руке у нее открытая книга. Месяц закрывает ей срамное место. На заднем плане пылающий замок на холме, ворота в него, как и на других гравюрах, заперты.

Корсо снял пальцы с клавиш, потянулся, разминая онемевшее тело, и зевнул. Комната тонула во мраке, только конус света от лампы и экран компьютера нарушали темноту. Через большое окно проникал слабый свет уличных фонарей. Корсо шагнул к окну, чтобы выглянуть на улицу, хотя не смог бы внятно объяснить, что именно ожидал там обнаружить. Возможно, стоящую у тротуара машину с погашенными фарами и темным силуэтом внутри. Но ничего интересного снаружи не было. Лишь на миг прорезала тишину сирена «скорой помощи», скрывшейся за громадами мрачных зданий. Он глянул на колокольню ближайшей церкви: часы на башне показывали пять минут первого.

Корсо вновь вернулся к компьютеру и книге. Он решил повнимательней присмотреться к типографской марке на титульном листе – к змее, пожирающей свой хвост, которую Аристид Торкья выбрал в качестве символа для своих творений. «Sic luceat Lux». Змеи и демоны, заклинания и тайные знаки. Корсо с издевкой поднял стакан, словно посылая привет покойному книгопечатнику; видно, это был очень храбрый человек – или очень глупый. За такого рода произведения в Италии XVII века приходилось платить сполна, даже если издавались они «cum superiorum privilegio veniaque».

И тут Корсо замер и тотчас обругал себя последними словами. Он ругался вслух, вглядываясь в темные углы комнаты. Как он мог не сообразить раньше? «С привилегией и с позволения вышестоящих». Да ведь этого не могло быть…

Не отводя глаз от страницы, он откинулся на спинку стула, зажег новую сигарету и выпустил дым: между ним и лампой повисла серая прозрачная завеса.

Это самое «cum superiorum privilegio veniaque» – абсурд. Или тонкая уловка. Немыслимо даже предположить, что такая формула относилась к обычным властям. Католическая церковь в 1666 году ни за что не разрешила бы печатать подобную книгу, ведь прямой ее предшественник, «Деломеланикон», к тому моменту уже пятьдесят пять лет как значился в «Индексе запрещенных книг». Выходит, Аристид Торкья имел в виду вовсе не дозволение церковных цензоров. Разумеется, речь шла и не о мирской власти – не о правителях Венецианской республики. Разумеется, «вышестоящими» для него были другие.

От этих мыслей Корсо отвлек телефонный звонок. Флавио Ла Понте желал поведать о своем приобретении: он купил целую коллекцию книг, к которой прилагалась – таково было условие – еще и коллекция европейских трамвайных билетов. Если быть точным – 5775 штук. Все с симметричными номерами – то есть такими, что одинаково читаются слева направо и справа налево, все разложены по странам – в обувные коробки. Он не шутил. Коллекционер только что отдал душу Богу, и родственники хотели избавиться от билетов. Может, Корсо знает кого-нибудь, кто проявил бы к ним интерес? Да, конечно, он и сам понимает: человек, приложив невероятные усилия, собрал 5775 билетов с симметричными номерами, и в этом есть что-то безусловно патологическое. Ведь проку в них никакого. Кто купит такую дрянь? Да, идея хорошая: предложить коллекцию Лондонскому музею транспорта. Англичане… они ведь извращенцы… Не желает ли Корсо этим заняться?

И еще: его беспокоит рукопись Дюма. Ему уже звонили двое – мужчина и женщина, но не представились; их интересовало «Анжуйское вино». Что весьма странно, ведь в ожидании сообщений от Корсо он, Ла Понте, пока ни с кем о рукописи не говорил. Корсо рассказал ему о своей встрече с Лианой Тайллефер и о том, что сам назвал ей имя нового владельца рукописи.

– Она ведь знала о твоих встречах с покойным. И кстати, она желает получить копию расписки.

На другом конце провода раздался хохот Ла Понте. Какая еще, к черту, расписка! Тайллефер продал ему рукопись – и точка! Но коли вдова желает потолковать с ним об этом деле, добавил он с похотливым смешком, он всегда готов.

Корсо высказал предположение, что перед смертью издатель мог кому-то обмолвиться о рукописи, но Ла Понте такой вариант исключал. Тайллефер настаивал, чтобы Ла Понте сохранял сделку в тайне, пока сам издатель не даст ему знак. А никакого знака не было, если не принимать за таковой последний поступок издателя – то, что он повесился на крюке от люстры.

– Этот знак, – заметил Корсо, – ничем не хуже любого другого.

Ла Понте не стал спорить, только опять цинично рассмеялся. Потом принялся выпытывать детали визита Корсо к Лиане Тайллефер. Отпустив пару непристойных шуток, Ла Понте простился, и Корсо не успел рассказать ему о толедском происшествии. Они условились встретиться на следующий день.

Повесив трубку, охотник за книгами опять взялся за «Девять врат». Но теперь в голове его мелькали другие картины, он не мог избавиться от мыслей о рукописи Дюма. Наконец он встал, взял папку с голубыми и белыми листами, потер ушибленную руку и открыл в компьютере директорию DUMAS. Экран мигнул. Корсо открыл файл DUMAS-BIO:

Дюма и Дави де ла Пайетри, Александр. Род. 24.7.1802. Ум. 5.12.1870. Сын Тома-Александра Дюма, генерала Республики. Автор 257 книг – романов, воспоминаний, новелл, 25 томов театральных пьес. Мулат по отцовской линии. Негритянской крови обязан некоторой экзотичностью своего облика. Внешность: высокий рост, мощная шея, курчавые волосы, толстые губы, длинные ноги, физически силен. Характер: жизнелюбие, непостоянство, властность, лживость, необязательность, общительность. Сохранились сведения о 27 его любовницах. Имел двоих законных детей и четверых незаконных. Заработал несколько состояний и все промотал – кутежи, путешествия, дорогие вина и цветы для дам. Литературным трудом он зарабатывал большие деньги, но был слишком щедр с любовницами, друзьями и прихлебателями, которые осаждали его резиденцию – замок «Монте-Кристо». Ему пришлось бежать из Парижа, но причина была отнюдь не политической, как у его друга Виктора Гюго, – он скрывался от кредиторов. Друзья: Гюго, Ламартин, Мишле, Жерар де Нерваль, Нодье, Жорж Санд, Берлиоз, Теофиль Готье, Альфред де Виньи и другие. Враги: Бальзак, Бадер и другие.

Нет, здесь никакой зацепки не было. У Корсо появилось ощущение, будто он двигается вслепую, плутая среди бесчисленных ложных или не относящихся к делу следов. Но где-то должен быть и нужный след. Здоровой рукой он набрал: DUMAS-NOV:

Романы Александра Дюма, печатавшиеся с продолжением:

1831. «Исторические сцены» («Ревю де дё монд»)

1834. «Жак I и Жак II» («Журналь дез анфан»)

1835. «Изабелла Баварская» («Дюмон»)

1836. «Мурат» («Пресс»)

1837. «Паскаль Бруно» («Пресс»); «История одного тенора» («Газетт мюзикаль»)

1838. «Граф де Орас» («Пресс»); «Ночь Нерона» («Пресс»); «Оружейный зал» («Дюмон»); «Капитан Поль» («Сьекль»)

1839. «Жак Орта» («Дюмон»); «Жизнь и приключения Джона Дэвиса» («Ревю де Пари»); «Капитан Памфил» («Дюмон»)

1840. «Учитель фехтования» («Ревю де Пари»)

1841. «Шевалье д’Арманталь» («Сьекль»)

1843. «Сильвандир» («Пресс»); «Свадебный наряд» («Мод»); «Альбин» («Ревю де Пари»); «Асканио» («Сьекль»); «Фернанда» («Ревю де Пари»); «Амори» («Пресс»)

1844. «Три мушкетера» («Сьекль»); «Габриэль Ламбер» («Кроник»); «Дочь регента» («Коммерс»); «Корсиканские братья» («Демократа пасифик»); «Граф Монте-Кристо» («Журналь де деба»); «Графиня Берта» («Этцель»); «История вертопраха» («Этцель»); «Королева Марго» («Пресс»)

1845. «Нанон де Лартиг» («Патри»); «Двадцать лет спустя» («Сьекль»); «Шевалье де Мезон-Руж» («Демократи пасифик»); «Графиня де Монсоро» («Конститюсьонель»); «Мадам де Конде» («Патри»)

1846. «Виконтесса де Камб» («Патри»); «Бастард де Молеон» («Коммерс»); «Джузеппе Бальзамо» («Пресс»); «Аббатство де Песак» («Патри»); «Сорок пять» («Конститюсьонель»); «Виконт де Бражелон» («Сьекль»)

1848. «Ожерелье королевы» («Пресс»)

1849. «Женитьба папаши Олифуса» («Конститюсьонель»)

1850. «Бог располагает» («Эванеман»); «Черный тюльпан» («Сьекль»); «Голубка» («Сьекль»); «Анж Питу» («Пресс»)

1851. «Олимпия Клевская» («Сьекль»)

1852. «Бог и дьявол» («Пей»); «Графиня де Шарни» («Кадо»); «Исаак Лакедем» («Конститюсьонель»)

1853. «Пастор Ашурн» («Пей»); «Катрин Блюм» («Пей»)

1854. «Жизнь и приключения Каталины-Шарлотты» («Мускетэр»); «Сальтеадор» («Мускетэр»); «Могикане Парижа» («Мускетэр»); «Капитан Ришар» («Сьекль»); «Паж герцога Савойского» («Конститюсьонель»)

1856. «Соратники Иегу» («Журналь пур ту»)

1857. «Последний саксонский король» («Монте-Кристо»); «Предводитель волков» («Сьекль»); «Птицелов» («Кадо»); «Блек» («Конститюсьонель»)

1858. «Волчицы Машкуля» («Журналь пур ту»); «Воспоминания полисмена» («Сьекль»); «Ледяной дом» («Монте-Кристо»)

1859. «Фрегат» («Монте-Кристо»); «Аммалат-Бек» («Монитер юниверсель»); «История подземелья и некоего домика» («Ревю Еуропен»); «Любовное приключение» («Монте-Кристо»)

1860. «Воспоминания Ораса» («Сьекль»); «Падре Ла-Рюин» («Сьекль»); «Маркиза д’Эскоман» («Конститюсьонель»); «Доктор с Явы» («Сьекль»); «Джан» («Сьекль»)

1861. «Ночь во Флоренции» («Леви-Этцель»)

1862. «Волонтер 92-го года» («Монте-Кристо»)

1863. «Сан-Феличе» («Пресс»)

1864. «Две Дианы» («Леви»)

1865. «Воспоминания фаворитки» («Авенир насьональ»); «Граф де Море» («Нувель»)

1866. «Совесть» («Солей»); «Парижане и провинциалы» («Пресс»); «Граф де Мазарра» («Мускетэр»)

1867. «Белые и синие» («Мускетэр»); «Прусский террор» («Ситуасьон»)

1869. «Гектор де Сент-Эрмин» («Монитер юниверсель»); «Таинственный доктор» («Сьекль»); «Дочь маркиза» («Сьекль»)

Он улыбнулся, подумав: сколько бы заплатил покойный Энрике Тайллефер, чтобы иметь все эти романы. Очки запотели. Корсо снял их и принялся осторожно протирать стекла. Строки на экране компьютера расплылись. Мутными были и картины, плавающие у Корсо в голове: смысл их упорно от него ускользал. Чистые стекла вернули линиям четкость, но в мыслях ясности не прибавилось – мелькающие образы оставались неуправляемыми. Он не находил ключа к разгадке их смысла. И все же Корсо показалось, что он нащупал верный путь. Компьютер снова замигал:

Бодри, издатель «Сьекля». Печатает «Трех мушкетеров» с 14 марта по 11 июля 1844 г.

Корсо заглянул в другие справки. По его данным, Дюма в отдельные периоды использовал труд помощников, всего их было пятьдесят два. С большинством он разрывал отношения очень бурно. Но теперь Корсо интересовало одно имя:

Маке, Огюст-Жюль (1813–1886). Вместе с Дюма работал над несколькими пьесами и 19 романами, в том числе – и самыми известными («Граф Монте-Кристо», «Шевалье де Мезон-Руж», «Черный тюльпан», «Ожерелье королевы»), и главное – над циклом о мушкетерах. Благодаря сотрудничеству с Дюма Маке делается богатым и знаменитым. Дюма умирает нищим, а тот – в собственном замке «Сен-Мезм». Но ни одно из написанных им самим произведений не пережило автора.

Корсо перешел к биографическим данным. Заглянул в выписки из «Мемуаров» Дюма:

Мы были изобретателями легкой литературы – Гюго, Бальзак, Сулье, Мюссе и я. И мы сумели создать себе репутацию именно литературой такого рода, какой бы легкой она ни была…

Мое воображение, обращенное к реальности, напоминает воображение человека, который, посетив развалины монумента, вынужден шагать по обломкам, пробираться по мосткам, заглядывать в проемы, чтобы хоть в малой степени восстановить первоначальный облик здания, когда здесь кипела жизнь, когда радость звенела здесь песнями и смехом и когда боль растекалась эхом рыданий.

Корсо раздраженно отвернулся от экрана. Чутье изменило ему, он рылся в закоулках памяти и ничего там не находил. Он встал и сделал несколько шагов по темной комнате. Потом направил свет лампы на стопку книг у стены. Присел и выбрал два толстых тома – современное издание «Мемуаров» Александра Дюма-отца. Вернулся к столу и принялся их листать. Вдруг внимание его привлекли три фотографии. На одной Дюма был запечатлен сидящим, присутствие африканской крови было очевидно – лицо мулата, курчавая шевелюра. Дюма с улыбкой смотрел на Изабель Констан, которая – прочитал Корсо надпись под фотографией – в пятнадцать лет стала любовницей писателя. Вторая фотография запечатлела уже зрелого Дюма с дочерью Мари. Патриарх беллетристики находился на вершине славы и позировал фотографу добродушно и вальяжно. Третья фотография оказалась, на взгляд Корсо, самой любопытной. Шестидесятипятилетний Дюма – еще сильный, с прямой осанкой, сюртук распахнут на круглом животе – обнимал Аду Менкен, одну из последних своих возлюбленных, которой, как гласил текст, «нравилось фотографироваться в полуобнаженном виде рядом с великими мужами – после сеансов спиритизма и черной магии, которыми она очень увлекалась…». На снимке были хорошо видны обнаженные ноги, руки и шея Менкен, и такая фотография в ту эпоху свидетельствовала о скандальной распущенности. Девушка, больше внимания уделявшая камере, чем стоящему рядом старику, положила голову на его мощное плечо. Что касается Дюма, то на лице его читались следы долгой жизни, проведенной в роскоши и излишествах, наслаждениях и кутежах. Пухлые щеки бонвивана, губы, сложенные в ироничную, но довольную усмешку. А глаза смотрели на фотографа с шутливым ожиданием – словно просили не судить его слишком строго. Толстый старик и пылко-бесстыдная девица, которая явно выставляла напоказ, будто редкостный трофей, писателя, чьи герои и приключения успели покорить сердца стольких женщин. Старый Дюма словно просил с пониманием отнестись к тому, что он уступил капризу девушки, молодой и красивой, в конце-то концов, с нежной кожей и чувственными устами, которую судьба подарила ему на последнем отрезке жизненного пути – всего за три года до смерти. Старый развратник. Корсо, зевнув, захлопнул книгу. Старинные наручные часы, которые он частенько забывал завести, остановились на четверти первого. Он подошел к окну, открыл одну створку и вдохнул холодный ночной воздух. Улица по-прежнему выглядела пустынной.