Змеи в ее голове
Мадам вдова внимательно изучала инспектора: на голову выше ее, но плечи сгорбленные, костюм фабричного производства, да вдобавок не первой свежести. Она протянула ему руку: «Здравствуйте, инспектор» (никакого «господин») – и двинулась перед ним в гостиную, размеры которой, как показалось Васильеву, в три раза превосходили общую площадь его квартиры. Она устроилась на диване, а ему указала кресло, и он осторожно присел на краешек.
Мадам вдова наклонилась, открыла ларчик, вынула сигарету, прикурила ее от настольной зажигалки и тут вдруг заметила, что не предложила закурить своему посетителю. Она молча указала на ларчик, движением руки Васильев вежливо отказался. Он чувствовал себя представителем фондовой биржи.
Мадам вдова вела себя скорее как мадам с большим стажем, нежели как новоиспеченная вдова.
– Что я могу сделать для вас, инспектор?..
– Васильев.
– О, простите, я забыла.
– Прежде всего примите мои искренние со…
– Прошу вас, в этом нет необходимости.
Она выпустила дым через нос и изобразила любезную улыбку, которая, едва возникнув, мгновенно исчезла с ее губ.
– Ваш муж…
– Мой супруг.
Васильев не видел особой разницы.
– Наш союз был деловым, основанным на капитале и налоговых обязательствах, так что это мой супруг. Муж – это совсем другое. Он владел предприятиями гражданского строительства, у моего отца имелись цементные заводы. И три дочери. Впрочем, для моего отца это было одно и то же. Первая вышла за гражданское строительство, вторая – за речное судоходство и портовые доки, чтобы транспортировать и складировать строительные материалы. Последняя сочеталась с банком «Креди иммобилье», чтобы финансировать гражданское строительство.
Васильев довольно плохо разбирался в женщинах, хотя с несколькими все-таки встречался, но теперь напрасно рылся в памяти: ему не удавалось вспомнить ни одной, хотя бы отдаленно похожей на эту, овдовевшую вчера вечером.
– Думаю, вам хотелось бы больше узнать о жизни моего супруга. И разумеется, о моей…
– То есть…
– Я предлагаю сэкономить ваше время. Очень скоро вы обнаружите существование любовниц моего супруга. Что касается моих возлюбленных, на сегодняшний день в количестве трех, могу представить вам их список, чтобы избежать потери времени, оплачиваемого налогоплательщиками.
– Мне кажется, вы… довольно скептически относитесь к мсье Кантену, или я ошибаюсь?
Мадам вдова раздавила в пепельнице сигарету и прикурила следующую. Васильев продолжал:
– Однако способ, которым он был убит, наводит на мысль о какой-то истории страсти, понимаете?
– Прекрасно понимаю. Вы размышляете о мотиве супружеской измены и, безусловно, спросите, есть ли у меня… алиби, вы ведь так это называете?
– Мы ограничимся беседой о распорядке дня.
– Так вот, в то время, когда мой супруг был застрелен возле нашего дома, я с многочисленными друзьями находилась в секс-клубе фетишистской направленности «Нельская башня». Кстати, прелестный вечер, из тех, какие хотелось бы проводить почаще. Много мужчин, очень мало женщин. Мы закончили очень поздно. Мое пребывание в этом заведении может быть прослежено до всех необходимых подробностей, я там хорошо известна, это, если можно так сказать, мой второй дом.
Нисколько не смутившись провокационными откровениями мадам вдовы, Васильев достал блокнот.
– Чтобы избавить налогоплательщиков от лишних расходов, – сказал он, – не могли бы вы, прежде чем мы отправимся за подтверждением в это заведение, составить для меня список ваших друзей? Это было бы очень любезно с вашей стороны.
Мадам вдова просто кивнула, что довольно сложно было интерпретировать.
– Господин инспектор, мне ничего не известно про обычный способ убивать людей, и я не знаю, что вы находите особенно страстного в том, как убили моего супруга, но если я могу позволить себе…
Она на мгновение замялась, а возможно, хотела произвести впечатление.
– Ну разумеется, – подбодрил ее Васильев, – приветствуется все, что может оказаться полезным.
– Очень скоро вы столкнетесь с запутанным клубком связей, мутных жульнических афер, очевидно подозрительных доходов – и все это будет сведено к самой совершенной финансовой правдоподобности. Через очень короткое время карточки с именами лиц, питающих к моему супругу достаточно устойчивую ненависть для того, чтобы убить его, покроют стены вашего кабинета. Готова поспорить, что тогда вы иными глазами взглянете на то, как он умер, и обнаружите в этом больше ярости, нежели страсти.
– Понимаю.
Мадам вдова развела руками: и все?
В ответ Васильев недовольно поморщился – честное слово…
Мадам дала себе труд проводить его по коридору до входной двери. Это был неожиданный и запоздалый знак внимания, призванный сгладить впечатление от знакомства, которое, на ее взгляд, произошло не совсем так, как следовало бы.
– Насчет ваших друзей из «Нельской башни»: могу ли я получить список сегодня вечером? – спросил Васильев.
* * *Командир взял пальто и клетчатую фуражку и вывел машину из гаража. Стояла хорошая погода, но он был в дурном расположении духа. Он плохо спал, то есть еще меньше, чем обычно. Он проехал километров двадцать до деревни, носящей странное название Монтастрюк, и остановился возле телефонной будки в двух шагах от ратушной площади. Набрал номер, дождался второго гудка, повесил трубку и вышел из кабины.
В этом месте департаментская автодорога идет вдоль небольшой долины Жиру – ручья, который бахвалится тем, что на картах региона фигурирует как река. В лесистых окрестностях освещенные зоны чередуются с прохладными тенистыми участками, где почти всегда темно. Похоже, дорогой пользуется лишь горстка завсегдатаев. Это один из любимых маршрутов командира, и в те редкие случаи, когда он может позволить себе здесь проехать, он сожалеет, что приберег этот путь для особых обстоятельств. Сейчас как раз такой случай…
Он свернул к Белькастель, остановился возле телефонной будки на въезде в деревню, взглянул на часы и сделал несколько шагов. Раздался звонок. С некоторым раздражением он констатировал, что регламент соблюден не точно. Да, на три минуты раньше – это уже не точное соблюдение регламента. Но он не в том положении, чтобы делать замечания.
– Да…
– Мсье Буржуа?
Надо думать, этот псевдоним придумал не командир.
– Я боялся, что ошибся.
– Нет-нет, вы набрали правильный номер.
Ну вот, ритуал соблюден. Первый залп прозвучал без задержки:
– Что это за работа?
– Не всегда все проходит, как предполагалось.
– Сделано не чисто. А нам нужна чистая работа. Я бы предпочел не напоминать вам об этом.
Командир не ответил. Издалека, с другой стороны площади, до него доносилась музыка, знакомая мелодия, которая навеяла какое-то воспоминание. Он тряхнул головой, чтобы его прогнать.
– Вы гарант заданий, которые вам поручены, – продолжал голос в трубке. – Но вам известны обязательные условия. В случае брака подключаюсь я.
За свою жизнь командиру доводилось сталкиваться с самыми разнообразными трудными ситуациями. Он отмечал, что чем напряженнее была ситуация, тем большее безразличие он испытывал. Его разум анализировал каждую деталь, фиксировал малейшее отклонение, изменяющее контекст, и во всех случаях он сохранял спокойствие. Он был человеком хладнокровным.
– Вы хотите, чтобы я подключился? – спросил голос.
– Нет, я выступаю гарантом исполнителя.
Он позвонил Матильде рано утром. Еще одно нарушение регламента. В данный момент упорядоченная жизнь командира пошла вразнос.
«Нет, нет, Анри, ты меня не разбудил. Говори!»
Она была счастлива слышать его. Еще один сюрприз.
«Какая-то проблема?»
Вопрос вывел Анри из себя.
«А ты как думаешь?»
Тон был холодный, резкий. Несколько секунд Матильда молчала.
«Ну не будешь же ты делать из этого историю!»
Она избрала шутливый тон.
Черт возьми, подумала она, я совершила глупость, ну и что теперь? А вслух добавила:
«Но ведь никакой трагедии, Анри, верно?»
Она покопалась в памяти, ничего не всплыло. Лучше было оставить инициативу ему.
«Я требую чистой работы!» – сказал командир, отдавая себе отчет в том, что повторяет слова своего шефа.
Чистой – что бы это значило? Казалось, на какой-то миг они оба задались этим вопросом.
Я что-то пропустила, подумала Матильда. И решилась:
– Это не что иное, как небольшой промах, Анри, такое больше не повторится…
Командир внимательно прислушивался к ее голосу, стараясь уловить малейший нюанс. Матильда действительно была удручена. Предоставить ей преимущество сомнения?
«Но зачем ты это сделала?» – наконец спросил он.
Матильда улыбнулась: легкая усталость, которую она уловила в его голосе, означала, что он передумал отчитывать ее. Уф…
«Бывают такие дни, Анри. Со всеми случается».
Воспользовавшись кратким молчанием, она добавила:
«Ты мне никогда не звонишь, да знаю, знаю! Протокол… Ладно, ты никогда мне не звонишь, но в тот единственный раз, когда ты это делаешь, ты звонишь только для того, чтобы меня упрекать… Согласись…»
Что вы на это скажете? То есть он не должен был звонить. Теперь настал его черед ощутить внезапную усталость. Не говоря больше ни слова, он повесил трубку.
– Ладно, – произнес голос в телефоне. – Мне было бы неприятно перезванивать вам по этому поводу.
– Я вас прекрасно понимаю, – согласился командир.
На обратном пути дорога вдоль Жиру показалась ему гораздо спокойнее, чем он сам.
А Матильда спустилась, открыла дверь собаке, сварила себе кофе. Этот звонок огорчил ее. За что Анри может ее упрекнуть? Наверное, за «дезерт игл»… Вероятно, размышляет, избавилась ли она от оружия, как ей следовало сделать.
Она улыбнулась. Тебе прекрасно известно, Анри, что на обратном пути я всегда перехожу Сену по одному мосту! С чего бы вдруг я поступила иначе?
* * *Дело повсюду занимало первые полосы. Поскольку ответственность за преступление взяли на себя лишь крошечные, не известные полиции группки, расследование было направлено на связи жертвы. Жизнь Мориса Кантена обсуждали все кому не лень, и предсказание мадам вдовы представлялось совершенно точным. Клубок его сделок и связей поражал своей запутанностью; количество операций, в которых он имел интересы или выступал посредником, было поистине несметным.
Комиссар Оччипинти, поначалу уверенный, что в руках у него наконец-то появилось дело, которое выведет его на министерскую орбиту (цель, воплощавшая его мечту о власти), незамедлительно был отброшен самыми разными, никогда не объясняющими свои позиции экспертами в сторону от налоговых, доверительных, биржевых и промышленных расследований, обыкновенно завершающихся на политическом уровне.
Убийство произошло в мае. Накануне сезона отпусков комиссар Оччипинти стремился только к одному: поскорее избавиться от этого довольно дурно пахнущего дела.
Васильев был изгнан в конце первой недели, посвященной столь же изматывающим, сколь и бесплодным допросам огромного числа сотрудников, секретарей, помощников, советников и заместителей президента Кантена. Чиновники, которые отодвинули инспектора на задний план, не церемонились: Васильев не обладает твердым характером. Он ни на что не жаловался.
Самые секретные службы Республики раскинули свои сети и пришли к одному и тому же заключению, а именно: речь идет о контракте, и никто никогда не разберется до конца в этой истории. Вскоре она будет классифицирована и подшита вместе с делами покончивших с собой при неправдоподобных обстоятельствах министров Республики и префектов, убитых прямо посреди улицы в городах, раздираемых на части местными мафиозными группировками. В подобных историях, встречающихся гораздо чаще, чем кажется, нередко приходится подолгу дожидаться, прежде чем случайно обнаружится какая-то улика, позволяющая добраться до исполнителя преступления. Это оказывается не столь полезным, как хотелось бы, поскольку след, как правило, тут же и обрывается, а заказчик преспокойно продолжает спать сном праведника. Мнение широкой публики – как всегда, послушной девочки – соглашается как с неожиданностью, так и с неведением. Ее призывают другие срочные проблемы. Сменит ли Платини клуб? Удастся ли Стефании выйти замуж за своего избранника?
Однако для прессы это дело по-прежнему остается обременительным. С одной стороны, журналисты склоняются к тому, чтобы попастись на нем (убит крупный предприниматель, это как преступление в оскорблении величества, отказываться жалко); с другой – сказать-то о нем нечего. Подобные обстоятельства никогда не останавливают настоящего журналиста, однако все-таки трудно поддерживать огонь, который так и норовит потухнуть. В прессе неоднократно появляются заголовки вроде такого: «Правда о деле Кантена», однако без серьезных доказательств. Этот тип, который и при жизни слыл не слишком покладистым, post mortem[9] проявлял себя еще менее сговорчивым.
Довольный тем, что оказался вне игры, Васильев всегда с интересом читал материалы, посвященные Морису Кантену, потому что видел труп этого человека. Несмотря на годы практики, такие вещи по-прежнему волновали инспектора – он был человеком чувствительным.
Тогда он был далек от того, чтобы вообразить, будто эта тайна вскорости постучится в его дверь, и представить себе, какой ворох трагических последствий повлечет за собой такой поворот.
5 сентября 1985 года
Молодая женщина сильно нервничала. Она слишком громко и слишком часто смеялась. Она была очень худа. Констанция. Тридцати лет. В ее поведении чувствовалось что-то странно мужское – такое часто можно заметить в девушках, побывавших в тюрьме. Сотрудница учреждения наблюдала, как она сражается с капотом, который не желал закрываться. А Натан следил за этой сценой, не выражая никаких эмоций и не отвечая на смешки и гримасы Констанции. Он сохранял сдержанность, был почти холоден, он повидал немало подобных учреждений, это был тертый калач. Констанция только что купила детское автомобильное кресло и не знала, как к нему подступиться.
– Давайте я вам помогу, – предложила сотрудница.
– Нет, я сама справлюсь!
В спешке она ответила резко, почти неприязненно.
Сотрудница согласно кивнула: ну-ну…
А это было не так-то просто. Склонившись к заднему сиденью, Констанция потянула ремень, поискала место закрепления, процедила что-то сквозь зубы, попробовала с противоположной стороны, потом еще раз; разумеется, это полный идиотизм, но если она не справится, значит она плохая мать. Она уже неоднократно чувствовала это по куче других поводов, и почти всегда, честно говоря, только потому, что не успела научиться. Вот ведь парадокс: она почти пять лет ждала этого момента, но не смогла сделать ничего, чтобы к нему подготовиться. За это время много чего могло произойти. Пока она надрывалась, пытаясь закрепить низ кресла в стальных пазах заднего сиденья, Натан видел только ее обтянутую штанами с узорами крепкую попку и слышал, как она чертыхается. Неожиданно Констанция обернулась, чтобы взглядом извиниться перед сотрудницей и попутно улыбнуться ребенку, который безучастно стоял позади. В правой руке у него болталась фигурка Грендайзера[10], с которой он не знал, что делать. Он не ответил на ее призыв и продолжал смотреть на нее пристально и отстраненно, почти равнодушно. Или даже злобно, Констанция не знала, но уж точно не приветливо. Потрясенная холодностью ребенка, она вернулась к своей задаче; ничего, это нормально, они ведь еще совсем не знают друг друга.
Натана отобрали у нее, когда ему было всего полгода. Тогда Констанция ударила инспектрису из социальной службы, которая пришла проверить их жилищные условия. Девятидневный запрет на работу. Поскольку ребенок родился от неизвестного отца, а Констанция уже немного побывала в заключении там и сям, власти тут же отняли у нее сынишку и запретили видеться с ним; она обращалась к судье, умоляла, но досье у нее было длинное, и хотя она и надела рубаху с длинными рукавами, чтобы никому не демонстрировать синих вен на руках, это никого не обмануло. Натан был помещен в первое заведение, затем в приемную семью, она даже не имела права навещать его и не знала, где он находится. В течение полугода она осаждала органы опеки, чтобы вернуть себе сына. Была внимательна ко всему, отвечала на анкеты, опросники, ходила на собеседования, соглашалась сдавать анализы мочи и крови; это свелось к постоянным уловкам, потому что ей так и не удалось завязать с наркотой. В тот период она жила с Самосом – она так никогда и не узнала, как его звали на самом деле. Потом была касса аптеки на улице Лувенны; за это она схлопотала пять лет. Забавно, но это придало ей силы. Присутствие Натана теперь витало над ней, словно целительное дуновение. Благодаря этому ей удалось завязать, она смогла воспротивиться влиянию сокамерниц, которые и в заключении торговали наркотиками. Хотя ей это было совсем не по нраву, она предпочла спать с Моной, главной смотрящей в тюрьме, и благодаря ей обрела относительный покой. Время от времени она получала известия о Натане, иногда даже фотографию – и все вызывало у нее слезы. Мужиковатую Мону это трогало, она делала вид, что они по-прежнему вместе, но больше ничего не требовала от Констанции, так что они стали почти подружками, насколько это возможно в подобном месте. Через три года Констанция получила условно-досрочное освобождение. Шесть месяцев испытательного срока, без малейшего шанса забрать Натана. Она вернулась в департамент Сена-и-Марна, ей пришлось дважды сменить жилье, она познакомилась с одним или двумя типами, но, несмотря на это, не подсела снова на наркоту. Единственной целью ее жизни стало доказать, что она заслуживает, чтобы ей вернули сына. В конце концов она нашла квартиру по приемлемой цене и с комнатой для малыша. У Констанции не было никакого образования, так что она подрабатывала прислугой и ходила за покупками, отказавшись от всякой оплаты по-черному: ей нужны были договоры найма, счета, квитанции, чтобы иметь возможность все подтвердить, ничего нелегального, ничего, а это чертовски тяжкая задача, когда ты в самом низу социальной лестницы. Когда пришли инспекторы, она показала им только что заново выкрашенную детскую, кроватку и все такое, шкаф, одежки и даже игры. Пришлось снова сдавать анализы мочи и крови, и она, как стойкий и примерный солдат, сделала все, что от нее требовали.
Ей очень помогло агентство «Хатцер» по найму на временную работу. Мадам Филиппон. Ее растрогала ситуация и сила воли молодой женщины. Все клиенты были очень довольны. Надо сказать, что Констанция вкладывала в работу все свое исступление, все свое упорное стремление вернуть себе Натана. Это стало ее навязчивой идеей.
И наконец ее усилия были вознаграждены.
Судья вынес вердикт.
Констанция могла забрать Натана.
Ей нужно будет проходить проверки, заполнять анкеты и новые опросные листы, терпеть внезапные визиты, но она получила право поехать за сыном. И оставить его себе.
Она принесла в агентство по временному найму цветы, недорогой букетик, но мадам Филиппон, которая купила игру для малыша Натана, расплакалась от ее поступка: у нее внук примерно такого же возраста…
Под взглядами сотрудницы и ребенка Констанция упрямо пыталась закрепить кресло. Она купила его с рук, такие штуки довольно дороги. И теперь размышляла, не нагрели ли ее, не продали ли недоукомплектованное кресло, – может, в нем чего-то недостает, и при мысли о том, что без этого чертова кресла она не получит права уехать с Натаном, ей стало не по себе, ее охватил панический ужас.
– Вы точно не хотите… – отважилась снова спросить сотрудница.
Готовая разрыдаться Констанция посторонилась, и та очень любезно все сделала.
– Смотрите, надо подвести ремень под кресло и… Держите, просуньте руку сюда, нет, поглубже, давайте, сейчас вы нащупаете небольшой выступ. Нащупали? Если вы на него надавите, то услышите щелчок. Попробуйте.
Констанция попробовала, и у нее получилось. Она снова стала хорошей матерью.
Она заговорщицки подмигнула Натану, который и глазом не повел. Он ведь не знает ее, эту девушку, а уж он стольких самых разных людей повидал, с чего бы он вдруг разулыбался ни с того ни с сего. Тут нужен повод.
В багажнике, куда Констанция поставила его чемодан, Натан увидел что-то в подарочной упаковке. Он был уверен, что это для него, и задумался, скоро ли она решится отдать это ему. Едва приехав за ним, она сунула ему Грендайзера, такую штуку, которая его никогда не интересовала; он ничего не сказал, однако ему не терпится от нее избавиться. Хорошенькое дело, если и в пакете что-то подобное…
Его усадили в детское кресло, он не сопротивлялся. Констанция вообще не знала, что надо делать.
– Спасибо за…
Сотрудница улыбнулась:
– Не забудьте пристегнуть ему ремень безопасности.
Вот черт!
Констанция нырнула в салон, схватила ремень, протянула его перед Натаном. Для этого ей пришлось склониться над ним, и они впервые оказались так близко друг к другу. Это продлилось совсем недолго, и оба поняли, что это ключевой момент, но не знали, как следует поступить. Констанция крупным планом видела его серо-карие глаза, каштановые волосы, растущие низко надо лбом, такие тонюсенькие… Он был так прекрасен, что ей стало страшно. Натан ощущал запах Констанции – духи, которых он не знает, какие-то девчачьи штучки, слегка сладковатые. Ему очень понравилось, но он не подал виду.
Путешествие прошло не слишком хорошо. Триста километров в машине до Мелёна.
– Сейчас остановимся и съедим пиццу, хочешь?
Но Натан предпочел бы «Макдак». Она говорила об их жизни, обо всем, что они будут делать теперь, когда они снова вместе. Навсегда. Но ребенок только критиковал: купленные ею конфеты, диски, которые она выбрала… Когда к полуночи Констанция прибыла в Париж, нервы у нее были на пределе. Вдобавок она поняла, что забыла отдать ему подарок, так и оставшийся в багажнике.
А вот Натан добрую часть пути только об этом и думал.
Когда они добрались до дому, он уже спал глубоким сном.
Констанция с удовольствием представляла, как они впервые окажутся в своей квартире. Она воображала, как Натан войдет в свою комнату, увидит мебель, игрушки, – а он крепко спал у нее на руках. Ему следовало бы сходить в туалет, почистить зубы. Если он этого не сделает, значит я плохая мать. Но она просто раздела его и укрыла одеялом, так что он даже не проснулся. До чего же утомительной была дорога! Ни от кого другого она не стерпела бы и десятой доли. Иногда было просто невыносимо, эта история с пиццей, с гамбургером… Констанция упрекнула себя за это. Ребенок имеет право… Именно это говорил ей судья, когда она требовала, чтобы ей вернули сына.
Уже поздно. Завтра они целый день будут вместе, она все распланировала: кино, пикник, но теперь она во всем сомневалась.
Констанция откупорила бутылку бордо. Как же она устала…
* * *Теперь Васильев приходил два раза в неделю. Господин де ла Осрей продолжал говорить ему: «Ты не слишком часто приходишь…» Теви хихикала в кулачок. А Рене неловко оправдывался. Тем летом столбик термометра иногда поднимался очень высоко, и Теви приходилось проявлять чудеса изобретательности, чтобы проветривать дом, чтобы Мсье – который, впрочем, ни на что не жаловался – легче дышалось. «Мы часто ходим в парк, – рассказывала Теви. – Мсье очень нравится читать там новости». Васильев уже давно не видел у Мсье такого количества газет. Прежде весь его кабинет был ими завален, затем интерес к ним прошел, а теперь вернулся.
Если взглянуть со стороны, Васильев был удивлен тем, какое место занимает молодая сиделка в этой квартире. Все свидетельствовало о ее присутствии: новые подушки, порядок в спальне Мсье, а еще – новые лампы. «В этой гостиной вообще невозможно было что-нибудь увидеть, вы согласны?» И амулеты. Совсем немного, но – Теви со смехом признавала это – она очень суеверна. Она окружала себя множеством самых разных фетишей, это сильнее ее. Так что коробочки с бетелем в форме птичек, позолоченные дарохранительницы, головы апсар[11] или керамические копии головы Авалокитешвары из храма Плаосан[12] совсем заслонили коллекцию Мсье: бронзовые статуэтки XIX века, алебастровые пепельницы и деликатно-фривольные гравюры. Предрассудки Теви забавляли Рене и развлекали Мсье. Например, ей не особенно нравилась эта квартира. Не то чтобы она была неудобной, но на лестнице нечетное количество ступенек, «а это приводит в дом призраков». Теви и сама смеялась над своими суевериями, что не мешало ей в них верить. Однажды вечером – Рене уже не мог припомнить, с чего вдруг они коснулись этой темы, но начал точно не он – Теви заверила его, что мужчине никогда не следует спать с женщиной, у которой выбрит лобок: «Это верный путь к серьезным проблемам». Рене покраснел, а она нет.
Когда зашел разговор о деле Мориса Кантена, Теви убежденно сказала, что тот наверняка не умер бы, если бы согласился нанести на тело сакральные татуировки.