Ланарк. Жизнь в четырех книгах
«Трос! Трос тни, чтоб ео!»
«Дастмне ктон накнец вертку!»
Обрадованный, Ланарк поднялся на ноги и бежал в темноте, пока не наткнулся на поверхность, которая загремела под его напором. Это была одна из завес. Он сделал шаг назад, чтобы навалиться на нее с размаху, но она открылась сама. Послышался оглушительный шум, словно многочисленные стаи скворцов бились в толстое оконное стекло. В ярком круге дверей стояли, глядя на Ланарка, трое людей с бледными лицами – двое в комбинезонах, а один в халате врача.
– Вы шли навстречу потоку! – закричали они.
– Другого пути не было.
– Но вы оставили без света клубы! Из-за вас застряли вакуумные экскаваторы!
Вмешался доктор:
– На это все мне наплевать, но вы вызвали эпидемию нервного тремора и бог знает сколько переломов. Если бы это случилось после стовосьмидесятого, вы оказались бы убийцей! Массовым убийцей!
– Простите, но мне необходимо добраться до студии Озенфанта.
Мужчины в комбинезонах переглянулись.
– Озенфант, конечно, большой человек, но если он будет позволять своим сотрудникам блокировать поток, ему несдобровать.
Доктор отвернулся и пошел прочь. Ланарк собирался последовать за ним, но один из мужчин в комбинезонах потянул его за рукав:
– Нет-нет, парень, ты уже достаточно наделал бед. Пойдем-ка туда, откуда ты явился.
Пока Ланарк, сопровождаемый двумя спутниками (один шел спереди, другой сзади), двигался к выходу, нормальное перемещение света и воздуха возобновилось. Когда они приблизились к залу, в тоннеле зазвучал обычный шум. Человек, шедший первым, ключом открыл один из лифтов, впустил всех внутрь и произнес:
– К профессору Озенфанту, потом к клоаке. – Кинув осуждающий взгляд на Ланарка, он добавил: – Клоаку затянуло льдом.
– Прошу прощения.
Дверь открылась. Ланарка вытолкнули в студию; спутники за ним не последовали.
Перед экраном сидели четверо, прихлебывали из стаканов и перебрасывались фразами. Озенфант, оглянувшись, воскликнул с улыбкой:
– Ага, вы как раз успели! Когда вырубилось электричество, мы испугались, что вам не добраться вовремя. Но постойте, дружище, у вас на лбу кровь!
На экране испускала сияние серебряная фигура, воздух чуть колыхался над ее разинутым клювом. Когда Ланарк перевел взгляд с нее на уютно расположившуюся группу, в нем вспыхнул гнев. Он быстро пересек студию, прошел между Озенфантом и музыкантшей, игравшей на виолончели, задрал правую ногу и всадил каблук в центр экрана. Экран треснул и погас. В полной тишине Ланарк направился к стене, отодвинул гобелен и шагнул в тоннель.
Наклонившись, он просунул плечи в открытый проем. Все ее конечности сейчас были покрыты металлом; она выросла и упиралась головой в одну стену и копытами в другую; крылья были простерты в стороны, и перья касались стен; пола совсем не было видно. Воздух обжигал, из клюва устремлялась вверх белая полоска, похожая на сигаретный дымок.
Он позвал:
– Рима.
Голос отозвался с восторженным трепетом:
– Это ты, малыш Тоу? Пришел попрощаться? Мне теперь не холодно, Тоу, мне тепло, а скоро я засияю.
– Я не малыш и пришел не затем, чтобы попрощаться.
Он забрался в проем, перешагнул подрагивавшие медные крылья, сел, расставив ноги, на серебряную грудную клетку и шумно выдохнул. Комнату заполняли клубы пара. С ликующим смешком она произнесла:
– Ты все еще здесь? Я тебе рада. Теперь, когда я удаляюсь, ты мне начал нравиться, но тебе нельзя здесь больше оставаться.
– Послушай! Послушай меня! – выкрикнул Ланарк и смолк, не зная, что добавить.
Он склонился и в отчаянии толкнулся головой в ее челюсти. Лицо обдало жаром, волосы встали дыбом. Раздался треск, и голос Озенфанта произнес резко:
– У вас остается десять секунд, чтобы покинуть помещение, купол вот-вот запечатают, его больше не откроют, у вас остается семь секунд.
Она снова рассмеялась; ее смех звучал прямо у его уха.
– Ты что, досадуешь, что некому будет больше читать, Тоу? Но я расправила крылья, полечу, куда захочу, а тебе со мною нельзя: взметнусь на пламени кудрей и, словно воздух, пожру людей.
– Ее челюсти вот-вот закроются, – проговорил Озенфант. – Слушайте, вы меня не любите, но я даю вам пять дополнительных секунд, пять секунд сверх положенного. Отсчет пошел.
Послышалось слабое шипение, и изо рта рванулось такое облако пара, что Ланарк с воплем отдернул голову.
– Ты еще здесь? – спросила она.
– Да, я здесь.
– Но я тебя убью.
– Пусть.
– Я не хочу тебя убивать.
Снизу проникла сквозь ледяной металл теплая волна; клюв захлопнулся с треском, похожим на пистолетный выстрел. Треск повторился, потом раздался щелчок. Пар начал рассеиваться, но Ланарк не сразу разглядел клюв, потому что голова отвалилась. Между плечами зияла черная дыра, из которой исходил слабо светившийся поток. Это были волосы. С новым щелчком лопнула грудная клетка. Ланарк свалился на крыло и прислушивался к грохоту, какой могли бы издавать катившиеся вниз по лестнице ведра и котлы. Серебряное тело, конечности трескались и распадались на куски, усеивая пол причудливыми металлическими обломками.
Нагая девушка с плачем съежилась посреди камеры, ладонями растирая щеки. Она была высокая и светловолосая, но это была Рима, потому что она кивнула Ланарку и сказала:
– Нужно было тебе тогда взять куртку. Я не хотела, чтобы ты простыл.
Раздался треск, и голос Озенфанта произнес:
– Что происходит? Что происходит? Без экрана я ничего не вижу.
Ланарк был слишком ошеломлен, чтобы о чем-нибудь думать или испытывать какие-нибудь чувства: он просто смотрел на нее разинув рот и вытаращив глаза. Кожа Римы казалась влажной; она дрожала, обняв свои колени. Ланарк стянул с себя халат и вязаную кофту, откинул в сторону несколько обломков брони и пробрался к Риме.
– Надень-ка лучше вот это.
– Пожалуйста, накинь это на меня.
– Прекратите шептаться! – рявкнул Озенфант. – Я желаю знать, что произошло!
– Думаю, с нами все в порядке, – отозвался Ланарк.
После недолгой паузы Озенфант проговорил без выражения:
– Что касается вас двоих, я умываю руки.
Ланарк накинул одежду на плечи Риме и, обняв ее за талию, сел рядом. Она склонила голову ему на плечо и сонно заметила:
– Вид у тебя, Ланарк, словно только что из битвы.
– Скоро я приду в себя.
– Не знаю, прощу ли я тебя когда-нибудь за то, что ты сломал мои крылья. Конечно, хорошо снова стать человеком, но они были такие красивые.
Она как будто заснула, а он впал в оцепенение.
Потом она поцеловала его в ухо и пробормотала:
– Не попробовать ли нам выбраться отсюда?
Поднявшись на ноги, он сказал:
– Доктор Ланарк готов к выходу.
Камера сжигания ответила сурово:
– Вам позволено выйти, но вы больше не доктор.
В полукруглом помещении появилась линия, разделившая его пополам, и обе половины упали на пол. Ланарк с Римой сидели на корточках в небольшой комнатке с выходами в обе стороны. По низкому тоннелю из студии бежала, сутулясь, санитарка с метлой, за ней следовала другая, толкавшая носилки. Первая санитарка смела в сторону металлические обломки, другая протянула Риме белую ночную рубашку и помогла ей одеться. Санитарки непрерывно смеялись и возбужденно болтали.
– Бедный Бровастик стоит как громом пораженный.
– Он нашел себе подружку, но теперь ему нужно вымыться.
– Ты можешь встать, дорогая? Ложись на каталку, мы потихоньку доставим вас обоих в славную тихую палату.
– Профессор зол на тебя, Бровастик. Говорит, что ты саботируешь проект экспансии.
Они повезли Риму по коридору в палату; Ланарк шел следом. Штора была поднята. В темно-зеленом небе виднелись две звезды и кроваво-красные перистые облака. Санитарки принесли полотенца и тазы и вымыли Риму прямо в кровати. Ланарк взял свой домашний халат и вымылся в туалете при палате. Вернувшись, он увидел, что санитарки расставляют вокруг кровати ширмы.
– Пожалуйста, оставьте просвет, чтобы мы видели окно.
Они выполнили его просьбу; одна санитарка погладила его по щеке, а другая сказала:
– Желаю приятно провести время, Бровастик!
Обе, прижав палец к губам, преувеличенно осторожно, на цыпочках удалились. Ланарк подошел к постели. Рима казалась спящей. Он осторожно скользнул под одеяло, устроился рядом с ней и тоже заснул.
Ланарку почудилось, будто кто-то светит факелом ему в глаза. Он поднял веки. В палате царила темнота, но небо за аркой было утыкано звездами. Взошла полная почти луна, и ее бледный, но ясный свет заливал кровать и Риму, которая, опершись на локоть, с серьезной полуулыбкой наблюдала за Ланарком и покусывала кончик серебристо-золотой пряди.
– Неужели помочь мне мог только ты, Ланарк? А не кто-нибудь особенный? Великий и прекрасный?
– Много тебе попадалось особенных людей?
– Одни обманщики. Но меня посещали фантастические сны.
– Я не представляю себе никого прекрасней тебя.
– Берегись, это придает мне силы. Может, я не встречу человека лучше тебя, но всегда смогу такого вообразить.
– А это как раз придает силы мне.
– Помолчи.
Они не заснули, пока он поочередно не исследовал все чудесные впадинки ее тела.
Глава 11. Пища и оракул
Они пролежали в постели три дня, потому что Рима была слаба, а Ланарку нравилось быть рядом с ней. В окне виднелись голубые небеса; вдали то ли летали птицы, то ли менялись перед бурей облака, попеременно темнея и вспыхивая на солнце. Ланарк читал «Священную войну» и смотрел на Риму, которая по большей части спала. Он бывал прежде рядом с красавицами, но никогда не надеялся их коснуться; ответные касания и ласки были так великолепны, что он чувствовал, как его внутренности обращаются в золото. А поскольку Рима, восхищая его, также и восхищалась им, то восхищение множилось, отражаясь, и сияло вокруг, как ореол. Ее красивое светлое тело даже в поту светилось изнутри, словно в нем нежно дышало серебро, когда-то заключавшее его в себе. Когда Ланарк сказал Риме об этом, она проговорила с печальной улыбкой:
– Да, мне кажется, красота и деньги в чем-то родственны. Они дают нам уверенность в себе, но мы начинаем подозревать в корысти тех, кто нас желает.
– Ты мне не доверяешь? Я хотел сказать комплимент.
Кончиками пальцев Рима погладила его по щеке и заметила рассеянно:
– Мне нравится делать тебя счастливым, но как я могу доверять человеку, которого не понимаю?
Удивленно воззрившись на нее, Ланарк вскричал:
– Мы любим друг друга! К чему нам еще и понимание? Мы не понимаем даже самих себя, как же нам понять других? Для понимания доступны карты или математика, а мы, я надеюсь, сделаны из более плотного теста.
– Берегись! Ты становишься умником.
– Рима, кто из нас вышел наружу, когда треснула скорлупа? Мои мысли выросли, я их боюсь. Держи меня.
– Мне нравятся большие мужчины. Лучше ты меня держи.
В первый день Ланарк отказывался от пищи, объясняя это тем, что переел накануне. На следующее утро за завтраком, пока Рима ела, он разрезал бледную колбасу у себя на тарелке на тонкие ломтики, а потом попытался их спрятать, поставив сверху пустую тарелку Римы.
– Что с тобой? Ты заболел? – спросила она.
– Через день-два буду в порядке.
– Позовем лучше доктора.
– Нет необходимости. Как только мы покинем институт, я буду здоров.
– Ты говоришь загадками. Что ты скрываешь?
Рима допрашивала его полтора часа, умоляла, угрожала и, наконец отчаявшись, вцепилась ему в волосы. Он оборонялся, и схватка перешла в любовное сражение. Позднее, когда он лежал спокойно и ни о чем не думал, она пробормотала:
– А лучше бы ты все-таки признался.
Новый спор катился на него, как тяжелый валун.
– Я скажу, если ты пообещаешь, что не перестанешь есть.
– Конечно, не перестану.
– Тебе известно, что свет и тепло институт вырабатывает из таких больных, какой была ты. Ну вот, а пищу получают из пациентов с другим заболеванием.
Ланарк тревожно следил за Римой, опасаясь, что она вскрикнет. Она спросила с задумчивым видом:
– Этих людей не убивают намеренно?
Он вспомнил девушку-катализатора, но решил о ней не упоминать.
– Нет, но медработники вылечивают не так много народу, как утверждают.
– Но без них больным все равно пришлось бы плохо.
– Наверное. Думаю, да.
– Как бы то ни было, если я откажусь от пищи, я умру, а вылеченных не прибавится. Так почему я не должна питаться?
– Я хочу, чтобы ты питалась! И взял с тебя такое обещание.
– А почему ты не хочешь есть?
– Этому нет логического объяснения. Меня останавливают инстинкты, предрассудки. Но не беспокойся, я вполне могу продержаться без пищи еще два или три дня.
– А я нет! – глядя ему в глаза, выкрикнула Рима.
– Но я хочу, чтобы ты ела.
– И тогда ты будешь меня презирать.
Ланарк смутился:
– Нет, не то чтобы я тебя запрезирал…
Отвернувшись, она сказала холодно:
– Правильно. Я тоже не буду есть.
В течение долгих часов Рима лежала молча и неподвижно. Когда санитарка принесла ланч, она от него отказалась.
После полудня в окне виднелись густой жемчужный туман и крохотное ярко-белое солнце. Ланарк чувствовал, что Рима не спит. Он попытался ее обнять, но она стряхнула его руку.
Ланарк резко спросил:
– Ты понимаешь, что согласиться есть эту пищу для меня значит потерпеть поражение, которое я никогда не забуду?
Рима молчала. Вынув радио, Ланарк сказал ему:
– Доктору Ланарку требуется переговорить с доктором Манро.
– Прошу прощения. В списке персонала отсутствует доктор по фамилии Ланарк.
– Но доктор Манро меня спас. Я отчаянно нуждаюсь в его совете.
– Прошу прощения, мистер Ланарк, у доктора как раз закончился рабочий день. Утром после завтрака я обязательно передам ему вашу просьбу.
Ланарк положил радио и начал покусывать сустав большого пальца. Когда санитарка принесла ужин, он стал уговаривать Риму, чтобы она поела без него, но она снова попросила унести еду. Ланарк встал и долго бродил по палате, потом вернулся в кровать и устало лег на спину.
– Не волнуйся. Я буду есть.
Вскоре ее рука обвилась вокруг его талии. Рима нежно поцеловала его между лопаток и прижалась грудью к его спине, животом – к его ягодицам и ногами – к его ногам. Так, в тесном соединении, как пара ложек в ящике, они пролежали до утра.
Их разбудила санитарка, которая привела в порядок постель и помогла Риме вымыться. Ланарк, успокоенный и счастливый, побрился и вымылся в туалете. Проголодав два дня, он очень хотел есть и был рад предлогу нарушить обещание, данное самому себе, тем более что Рима не держалась победительницей, а проявляла нежность и благодарность. Когда он вернулся к перестеленной кровати, санитарка принесла завтрак и поставила у его коленей тарелку с маленькой и прозрачной розовой полусферой. Ланарк посмотрел на еду, схватил нож и вилку, потом взглянул на Риму, которая ждала, не сводя с него глаз. Ощутив холод и одиночество, Ланарк вернул тарелку со словами:
– Не могу. Я собирался поесть и хотел, но нет, не могу.
Рима тоже отдала санитарке тарелку, потом отвернулась и заплакала.
Санитарка сказала:
– Ну прямо как дети малые. Как вы поправитесь, если не будете есть?
Она увезла тележку, и тут ожило радио. Ланарк повернул выключатель.
– Это вы, Ланарк? – быстро спросил Манро.
– Да. Когда мы можем отбыть, доктор Манро?
– Как только ваша спутница окрепнет и сможет ходить. Для этого достаточно еще четыре дня отдыхать и усиленно питаться. Что я слышу? Рыдания?
– Да, видите ли, мы не можем есть больничную пищу. Вернее, я не могу, а она не хочет.
– Вот незадача. Что вы собираетесь делать?
– Нельзя ли где-нибудь достать приличную еду?
В голосе Манро послышались сердитые ноты:
– На каком основании вы требуете себе лучшую еду, чем та, которой довольствуемся мы все, в том числе даже лорд директор? Как я уже говорил, институт изолирован.
– Тем не менее некое существо шлет сюда тонны дорогостоящего оборудования.
– Это другое дело, оборудование предназначено для проекта экспансии. Не говорите о том, чего не понимаете. Если вы с вашей спутницей желаете покинуть институт, придется есть, что дают, и не идти против потока.
Радио замолкло. У Ланарка снова, еще сильнее, чем прежде, засосало под ложечкой. От голода, а вдобавок от огорчения из-за слез Римы он почувствовал себя совсем несчастным. Сложив руки на груди, Ланарк громко сказал:
– Пусть все остается как есть, пока дела не сдвинутся или в лучшую, или в худшую сторону.
Рима обратилась к нему с криком: «Что ты за дурак!» – и прошлась ногтями по его лицу. Он спрыгнул с кровати и яростно бросил:
– Лучше я уйду, тогда ты сможешь есть! Скажи только слово – и избавишься от меня навсегда!
Рима натянула на голову покрывало. Ланарк надел халат, вышел из-за ширм и стал бесцельно мерить шагами палату. Потом он вернулся и сказал спокойно:
– Рима, прости, что я на тебя накричал. Я повел себя грубо и эгоистично. И все же, если бы меня не было, ты бы, наверное, смогла нормально питаться. Что, если я удалюсь на пару дней? Обещаю вернуться.
Она оставалась под покрывалом, словно ничего не слышала. Ланарк присоединился к ней и задремал.
Ланарк проснулся оттого, что кто-то пихнул его в голень. Рима все так же не высовывала головы из-под покрывала, однако на кровати сидела высокая прямая фигура в черной сутане. Ланарк поднялся. Это был монсеньор Ноукс. Покусав нижнюю губу, он произнес:
– Извините за вторжение, но, кажется, дело не терпит отлагательств. – Голос его звучал спокойно и безразлично, и можно было подумать, что обращается он к коричневому чемодану, стоявшему у него на коленях. Прежде чем Ланарк придумал, что ответить, Ноукс продолжил: – Некто – имен называть не буду – рассказывал вам, конечно, о том, что я пользовался здесь в свое время немалой властью. Фактически я был директором института, хотя тогда должности назывались иначе. Но не важно. От прежнего статуса я сохранил лишь одну привилегию: посещать церковные конференции на тех континентах, где связь между кормлением и убийством людей не столь очевидна. Благодаря этому у меня оказался небольшой набор деликатесов, который может вам пригодиться. Я слышал, что вы отказываетесь от нашей еды.
Рима, поднявшись, оперлась на плечо Ланарка, и оба наблюдали, как Ноукс раскрыл свой чемодан и выложил на покрывало:
картонную коробочку сыра с красными коровами и зелеными лугами на наклейке большую плитку шоколада в золотой фольге пакет с финиками колбасу салями длиной фута в два жестянку равиоли четыре пузатых бутылочки крепкого портера жестянку абрикосов ломтиками бутылочку вишневого ликера банку сгущенки жестяную банку копченых устриц большой бумажный пакет с сушеным инжиром столовые приборы тарелки консервный нож.
– Как вы добры! – вскричала Рима и тут же принялась за инжир.
– Вы порядочный человек, – горячо подхватил Ланарк, открывая коробочку сыра.
Ноукс, наблюдая за ними с чуть заметной задумчивой усмешкой, проговорил:
– Каннибализм всегда был главной проблемой человечества. Когда у церкви была власть, мы старались умерить аппетиты прожорливых классов, регулярно подкармливая паству кровью и плотью Христовой. Не стану уверять, будто духовное сословие всегда придерживалось аскетизма, однако многие из нас некоторое время кормились исключительно от доброхотных даяний. С тех пор как институт объединился с советом, можно подумать, что половина континентов питается другой половиной. Человек – это пирог, сам себя выпекает и поглощает, и рецепт этого блюда – разделение.
– Вы очень к нам добры. Мне хотелось бы хоть чем-нибудь вас отблагодарить.
– Вы можете. Однажды я обратился к вам с просьбой, но вы не захотели.
– Вы просили, чтобы я предостерегал людей против института.
– Я просил, чтобы вы всех и каждого предостерегали против института.
– Но, монсеньор Ноукс, мне это не под силу, я слишком слаб. Когда я покину институт, я, конечно же, стану разоблачать его в частных беседах и голосовать на выборах за партии, ему оппозиционные, но чтобы вести какую-либо работу, у меня не хватит времени. Мне придется зарабатывать себе на хлеб. Простите меня.
Ноукс печально отозвался:
– Не извиняйтесь. Обязанность священника состоит в том, чтобы призывать паству быть лучшими людьми, чем он сам.
Перестав жевать, Рима спросила:
– А что не так с институтом? Я здесь вылечилась, а как остальные?
Ланарк отрывисто заметил:
– Чтобы тебя вылечить, пришлось нарушить инструкции моего отделения. Институт – это машина, убивающая людей.
Ноукс покачал головой и вздохнул:
– Ах, если бы он был всего лишь машиной убийства, разрушить его было бы проще простого. Подобно всем машинам, он служит интересам своих владельцев, а сегодня многие его подразделения находятся в руках людей добрых и беспомощных, которые не знают, что они каннибалы, а если им сказать, не поверят. Институт также удивительно терпим к тем, кого здесь признают человеком, и вылечивает больше больных, чем вы думаете. Даже те сообщества, которые ведут против него борьбу, в большинстве своем без него бы не выжили: ведь он является важным источником знаний и энергии. Потому-то директор института возглавляет также и совет, хотя две трети членов совета его на дух не переносят.
– От одного специалиста я слышал, что здесь не вылечивают никого.
Краем глаза взглянув на Риму, Ноукс отозвался приглушенным голосом:
– Этот человек занимается такими ситуациями, какие прочий персонал старается предотвратить. Ее взгляд на наши медицинские достижения неизбежно пессимистичен.
– Если все это верно, то зачем вообще нужно предостерегать народ?
Ноукс выпрямился и произнес с нажимом:
– Потому что институт обезумел от жадности и расползается подобно раку, потому что он загрязняет континенты и безобразит творение Божье! Страшное признание для священнослужителя, однако временами меня больше заботят растения, животные, чистый воздух и вода, которые институт губит, чем люди, которых он съедает. В кошмарах мне снится мир, где нет ничего, кроме наших коридоров, и никого, кроме персонала. Мы едим червей, выросших в бутылках. Между трапезами мы часами исполняем бетховенскую симфонию с хором под управлением Озенфанта, а экраны показывают старые цветные фильмы с нагими юнцами и девицами, танцующими среди цветов под солнцем, которого больше не существует.
Рима перестала жевать, Ланарк бросил боязливый взгляд в окно. Ослепительное солнце висело над морем облаков, которое стремительно пересекал орел. Указав на окно, он спросил:
– А это не?.. Это не?..
Ноукс вытер себе лоб.
– Это не фильм. То, чего я страшусь, пока не произошло. – Он захлопнул чемодан и поднялся на ноги. – Здоровье у меня никуда не годится. Вас сбиваю с толку и сам запутываюсь. Благослови вас Бог, дети мои.
Большим и указательным пальцами он начертал в воздухе крест над их головами и поспешил к двери. По виду он настолько напоминал человека, спасающегося бегством, что было бы жестоко кричать ему в спину «спасибо» или «до свидания».
– Как ты думаешь, он сумасшедший? – спросила Рима.
– Нет. Он проявил себя слишком порядочным человеком.
– Да, он милый, но держу пари, что он ни разу никого не вылечил.
Санитаркам, принесшим ланч, было сказано, чтобы они убрали еду и больше не приносили. Ланарк с Римой съели четверть салями, немного сыра и несколько инжирин; потом он помог ей дойти до туалета, где она приняла ванну, а он потер ей спину. Вернувшись в кровать, они пили вишневый ликер и сонно целовались. Когда под кожей Римы начало светиться серебро, Ланарк задумался и проговорил:
– Рима, в камере сгорания ты временами называла меня Тоу.
Поразмыслив, она отозвалась:
– Да, в этой броне мне снилось немало странных снов. Тебя звали Тоу или Коултер, мы стояли ночью на мосту под луной, и из-за деревьев выглядывал какой-то старик. Ты хотел меня убить. Дальше не помню.
– Интересно, как бы я мог узнать об этом побольше?
– К чему? Разве мы не счастливы, когда не ссоримся?
– Да, но скоро мне придется работать, а я забыл, что умею делать. Нужно было спросить Ноукса, есть ли способ узнать, как ты жил до Унтанка.
– Вызови его по радио.
– Нет, я позову Манро. На него я больше рассчитываю.
С Манро его соединили на удивление быстро.
– Я звоню, чтобы сказать: все в порядке, мы сами раздобыли еду.
– Очень хорошо. Вы только за этим позвонили?
– Нет. Я заинтересовался прошлым, но, видите ли, ничего не могу вспомнить…
Раздался треск, и ровный голос произнес:
– Архив слушает. Чем могу вам помочь?
– Я интересуюсь своим прошлым. Меня зовут Ланарк…