Ставка на проигрыш
– В прошлом году мы испытывали его в открытом гандикапе, – сказал Ронси.
– И он выиграл четыре скачки из шести, – закончил я за него.
– Ну ясно, вы это знаете по долгу службы. Пэт! – крикнул он. – Отведи его в стойло! – Он снова повернулся ко мне и спросил: – Хотите поглядеть остальных?
Я кивнул и вслед за Пэтом и двумя другими лошадьми отправился через двор к строению, из-за угла которого так неожиданно появился Питер.
За ветхим амбаром выстроились в аккуратный ряд шесть чистеньких деревянных боксов под шиферными крышами, со свежеокрашенными деревянными дверьми. В отличие от распада, царившего на ферме, они содержались в идеальном порядке. Нетрудно было догадаться, куда вкладывает фермер сердце и душу – конечно же, в главное свое сокровище.
– Ну вот, – сказал Ронси. – У нас всего одна скаковая лошадь, кроме Тиддли Пома, и это Клондайк, на котором я только что был верхом. Весной он участвовал в скачках гунтеров. По правде сказать, не очень удачно. – Он подошел ко второму боксу, ввел лошадь внутрь и привязал. Когда снял седло, я увидел, что Клондайк куда в лучшей форме, чем Тиддли Пом. Это, впрочем, мало о чем говорило, разве что о том, что здоровье так и распирало его шкуру.
– Выглядит он отлично, – отметил я.
– Дармоед, – бесстрастно произнес Ронси.
– Он иноходец, – с сожалением прокомментировал Пэт у меня над ухом. – Никак не может перейти на рысь. Жаль…
Несмотря на немногословие, я различил в его голосе нотку злорадства и искоса взглянул на него. Он спохватился и попытался изменить выражение лица, однако я догадался, что успехи лошадей вызывают у него противоречивые чувства. Рано или поздно они будут участвовать в скачках на Национальный приз, а он – нет. Там нанимают более опытных жокеев – любителей и профессионалов. В отношениях между отцом и сыном существовали свои сложные подводные течения и острые углы.
– А кто в других стойлах? – спросил я Ронси.
– Вон там, с краю, старый серый гунтер и две кобылы, обе жеребые. Одна из них – Пиглет, мамаша нашего Тиддли Пома. А отец – тот же производитель.
«Молния, – подумал я, – редко ударяет в одно и то же дерево».
– Что ж, тогда вы сможете выгодно продать жеребенка.
Он презрительно фыркнул:
– Она числится за фермой.
Я усмехнулся про себя. Фермеры имели право тренировать лошадей, вкладывая в них немалые деньги, но при продаже лошадь попадала под статью дохода, и сумма облагалась большим налогом. При продаже Тиддли Пома или его брата Ронси пришлось бы отдать почти половину выручки департаменту налоговых сборов.
– Джо, выведи кобыл, – сказал Ронси третьему наезднику, безмолвному и хрупкому на вид старичку. Кожа на его лице и руках была обветрена и походила на древесную кору. Джо выпустил лошадей на луг. Питер стоял у ворот рядом с Пэтом. Он был крупнее брата, увереннее в себе и куда простодушней.
– Славные у вас сыновья, – обратился я к Ронси.
Тот поджал губы. Сыновья, по-видимому, не составляли предмет его гордости. В ответ на мой заискивающий комплимент он буркнул:
– Пошли в дом. Там и спросите все, что вас интересует. Вы сказали, что для журнала?
Я кивнул.
– Пэт! – крикнул он. – Привяжи этих трех как следует и задай им корма, а Джо пусть займется изгородью. Питер, у тебя тоже дел полно. Ступай работать!
В молчаливом повиновении мальчиков таился закипающий бунт. Они нарочно помедлили, а потом двинулись прочь, храня невозмутимое выражение на лицах. Крышка над котлом пара. В один прекрасный день Ронси может и ошпариться.
Мы быстро пересекли двор и прошли в кухню. Мясо все еще текло. Ронси обошел лужицу и дал мне знак следовать за ним в небольшую полутемную прихожую.
– Мэдж! – крикнул он. – Мэдж!
Отцу повезло не больше, чем сыну. Он, как и Питер, пожал плечами и провел меня в комнату, убогую и обшарпанную, как и все в доме. Вокруг на полу и стульях валялись разные предметы: письма, газеты, одежда, игрушки и прочий совсем уже непонятный хлам. На подоконнике стояла ваза с давно увядшими и засохшими хризантемами, а на полке бесстыдно красовалась паутина. В камине громоздилась куча остывшего еще вчера пепла.
– Садитесь, если найдете где, – сказал Ронси. – Мэдж позволяет ребятам творить в доме черт знает что. Слишком мягка с ними. Вне дома я этого не терплю.
– А сколько их у вас?
– Мальчиков? Пятеро.
– И дочь?
– Нет, – отрубил Ронси. – Пятеро сыновей. – По-видимому, эта ситуация его серьезно угнетала. – Что за журнал?
– «Тэлли». Им нужен занимательный материал к предстоящим скачкам на Золотой кубок, и я решил для разнообразия забыть о знаменитостях и высветить факелом прессы другой объект.
– Понял, – несколько заносчиво сказал он. – Кстати, обо мне уже писали раньше.
– Я знаю, – успокоил я его.
– И о Золотом кубке тоже. Сейчас покажу.
Он вскочил, подошел к двухтумбовому письменному столу, целиком выдвинул один ящик и перенес его к моему дивану. Водрузил ящик посредине, смахнул на пол измятый свитер, две сломанные игрушечные машинки, растрепанный сверток в коричневой бумаге и уселся на освободившееся место.
В ящике оказалась стопка газетных вырезок вперемешку с фотографиями. Никаких вам дорогих кожаных альбомов, как у Хантерсонов.
Внезапно я подумал о Гейл. Я видел, как Ронси что-то говорит мне, но думал о ее теле. О душистой и смуглой коже. Ронси что-то спросил, но я не расслышал.
– Ради бога, простите.
– Я говорю, знаете ли вы Берта Чехова? – Он держал в руке длинную газетную вырезку с фотографией и крупным заголовком: «Тиддли Пом вернулся».
– И да… и нет, – ответил я неуверенно.
– Не понимаю, – буркнул он. – Я думал, вы знакомы, раз занимаетесь общим делом.
– Я знал его. Он умер. В прошлую пятницу.
Я читал заметку, а Ронси пытался выразить сожаление по поводу случившегося, хотя безразличие, звучавшее в его голосе, явно портило весь эффект.
Берт Чехов рассказывал читателям о шансах Тиддли Пома в предстоящих скачках на Кубок. По его мнению, устроители, поместившие лошадь в жокейскую весовую категорию десять и семь десятых стоунов[2], страдали слепотой и умственной неполноценностью, а всем понтерам, не бросившимся тут же делать на него ставки, следовало бы нанять няньку, которая утирала бы им сопли. Он призывал всех и каждого торопиться со ставками, пока букмекеры не наткнулись на это «золотое дно». В свойственном Берту залихватском стиле лошадь была разрекламирована, точно четырехступенчатая ракета.
– Незнаком с этой статьей, – сознался я. – Видимо, пропустил.
– Он звонил в прошлый четверг, а напечатали ее в пятницу. Наверное, в тот самый день, когда он погиб. Я, честно сказать, не ожидал, что она появится. Мне показалось, он был в стельку пьян…
– Вполне возможно, – ответил я.
– И это мне не понравилось.
– Статья?
– Сам-то я не ставил на Тиддли Пома – вот в чем дело. А он этой своей болтовней здорово сбил цену, и когда в пятницу я позвонил своему букмекеру, тот не давал мне больше ста к восьми. Но сегодня они сделали его фаворитом при восьми к одному, а до скачек еще целых три недели. Это верно, конечно, что Тиддли Пом хорошая лошадь, но он все же не Аркл. Мне, честно говоря, это было непонятно.
– Вам непонятно, почему Чехов так разрекламировал его?
Он помедлил с ответом.
– Хвалить хвали, но ведь всему же есть мера.
– Однако вы, наверное, надеетесь выиграть?
– Надеюсь. Конечно надеюсь. И потом, это самые крупные скачки, в которых нам доводилось участвовать. Я не уверен, что он победит, – вот в чем дело.
– Шансов у вас не меньше, чем у других, – сказал я. – Ведь надо же Чехову чем-то заполнить свою колонку! Читателям не угодишь вялой болтовней, им подавай определенность.
Он улыбнулся, не разжимая губ. Улыбка человека, не желающего вникать в проблемы других, даже когда речь идет о его сыновьях.
Дверь отворилась, и в комнату вошла крупная женщина в желтом цветастом платье. Она была без чулок. Опухшие лодыжки нависали над краями синих истрепанных туфель. Однако она была легка на ногу и двигалась медленно, поэтому ее поступь производила впечатление какого-то бестелесного перемещения в пространстве – фокус не из легких, если учесть, что весила она никак не меньше двенадцати стоунов.
Копна чудесных светло-каштановых волос аморфным облаком окутывала лицо, с которого на мир, словно в полусне, взирала пара мечтательных глаз. Лицо было округлым и мягким, лицо немолодой, но одновременно и незрелой женщины. «Выдуманный, нереальный мир, – неприязненно подумал я, – занимает ее куда больше, чем действительность».
– А я и не знала, что ты здесь, – сказала она.
Ронси привстал вслед за мной.
– Мэдж, это Джеймс Тайрон. Помнишь, я говорил, что он должен приехать.
– Разве? – Она перевела на меня отсутствующий взгляд. – Ну, не буду вам мешать.
– Где ты была? – спросил Ронси. – Ты что, не слышала, как я тебя звал?
– Звал? – Она покачала головой. – А я застилала кровати. – Она стояла посреди комнаты, задумчиво обводя взором весь этот бедлам.
– Что же ты камин не затопила?
Я невольно взглянул на кучу пепла за решеткой, однако для Мэдж это была не помеха. Из обшарпанного дубового ящика, стоявшего у каминной плиты, она извлекла горсть щепок и растопку. Слегка поковыряв кочергой в камине, водрузила все эти предметы на кучу золы, зажгла спичку, потом растопку и соорудила подобие шалашика из угля. Новый огонь мирно разгорался на останках старого, а Мэдж взяла метлу и замела несколько угольков с глаз долой, за поленницу.
Как завороженный я наблюдал за ее хозяйственными манипуляциями. Она подплыла к засохшему букету, открыла окно и выбросила цветы во двор. Потом выплеснула туда же воду из вазы, поставила ее на подоконник и захлопнула окно.
Из-за дивана, на котором сидели мы с Ронси, она вытащила огромную коробку из коричневого картона, до половины заполненную таким же хламом, что валялся вокруг. Методично передвигаясь по кругу, она подбирала все, что попадалось под руку, и швыряла в коробку. Операция заняла минуты три. Потом она затолкала коробку за диван и на пути к двери отшвырнула в сторону две подушки – сиденья от кресел. Прибранная, с ярко горящим огнем в камине, комната выглядела теперь совсем по-другому. Только паутина оставалась на прежнем месте, но, кто знает, может, завтра наступит и ее черед… Питер был прав. Ма умела экономить время и энергию, не важно, что движущим мотивом была самая заурядная лень.
Ронси настоял, чтобы я остался к ланчу. Мальчики ели молча и сосредоточенно. Мэдж сидела, задумчиво вперив глаза в пространство, и созерцала сцены, проносившиеся, по-видимому, в ее воображении.
Когда я уже уходил, Пэт попросил подбросить его до Бишопс-Стортфорд и под хмурым взглядом отца с вызывающим видом расположился на переднем сиденье. Ронси крепко пожал мне руку, выразив надежду получить экземпляр с очерком. «Обязательно», – обещал я, зная, однако, крайнюю скупость «Тэлли». Придется посылать самому.
Ронси махнул на прощание рукой, строго предупредив Пэта, что ждет его назад с четырехчасовым автобусом. Не успели мы проехать через покосившиеся воротные столбы, как Пэт принялся изливать мне душу:
– Он обращается с нами как с младенцами! От ма толку нет, она никогда не слушает, что ей говорят…
– А почему бы тебе не уехать отсюда? – предложил я. – Тебе сколько? Девятнадцать?
– Исполнится в следующем месяце… Не могу я уехать, и он это знает. Ведь я мечтаю стать жокеем. Сразу в профессионалы не возьмут: меня мало кто знает. Кому охота сажать на свою лошадь неизвестно кого! Надо начинать любителем и делать себе имя, – это отец так говорит. А любителем мне не стать. Не хватает ни денег, ни времени.
– А конюхом поработать не хочешь?
– Помогите мне, очень вас прошу! Ведь по правилам нельзя одновременно и работать в конюшнях, и быть наездником-любителем, даже если ты секретарь, ассистент или что-то в этом роде. Это чертовски несправедливо! Только не говорите, что, работая там, я могу сразу получить лицензию профессионала. Теоретически – да. А сколько вы знаете ребят, которые смогли таким образом стать жокеями? Да никого! Абсолютно ни одного. Сами знаете.
Я кивнул.
– Сейчас я работаю с лошадьми, это правда. У нас их шесть, и приходится здорово вкалывать. Хотите верьте, хотите нет, но старик Джо – единственный работник на всей ферме, кроме нас. И дел у него по горло. Да разве я против самой работы! Даже если это почти бесплатно, как у нас. Я бы и слова не сказал, если б отец позволил мне участвовать в больших скачках. А он не разрешает, говорит, опыта у меня маловато, да и где ж мне набраться этого самого опыта, коли все вот так… Хватит, сыт по горло всей этой свистопляской, честно вам говорю…
Мрачные рассуждения продолжались на всем пути до Бишопс-Стортфорд.
Глава 4
Дознание по делу о смерти Берта Чехова проводилось в понедельник днем. Официальное заключение: несчастный случай. Ведь он был мертвецки пьян, как сказала одна из свидетельниц, машинистка. Мертвецки пьян…
А когда ударился об асфальт, превратился просто в мертвеца.
Когда во вторник утром я появился в редакции, Люк Джон и Дерри обсуждали, идти или не идти на похороны, которые должны были состояться в среду.
– «Кроксли»… – сказал Дерри. – Где это?
– «Уотфорд», – объяснил я. – По столичной линии. Прямиком без пересадки до Феррингтон-стрит.
– Флит-стрит нужна своя станция метро, – мрачно заметил Дерри. – Чтоб не тащиться до этой дурацкой Феррингтон-стрит. Это же добрых три четверти мили отсюда.
– Если так, то мы быстро управимся, – начальственно резюмировал Люк Джон. – Считаю, мы все должны присутствовать.
Дерри украдкой взглянул на миниатюрную карту метро, вклеенную в записную книжку.
– «Кроксли»… Следующая после «Уотфорда». Что же это за место?
В Уотфорде у меня когда-то была девушка. Вторая. Я мотался по столичной линии, а Элизабет жила под впечатлением моей сверхзанятости в «Блейз». Грех и предательство – столь хорошо знакомые мне попутчики. От Уотфорда до Вирджиния-Уотерс, оттуда – еще куда-нибудь…
– Тай, – отрывисто окликнул меня Люк Джон.
– Да?
– Похороны в два тридцать. За час, я думаю, доберемся.
– Я пас, – ответил я. – Должен заняться статьей для «Тэлли». Дня два еще уйдет на интервью.
Он пожал плечами:
– Я полагал…
– Ну и до какой отметки глубины ты успел добраться? – спросил Дерри. Он сидел, закинув ноги на стол. По вторникам в воскресной газете работы не было.
– До семейства Ронси. До Тиддли Пома.
Дерри фыркнул:
– А-а, предполагаемый фаворит…
– Собираешься на него ставить? – с интересом спросил я.
– Не думаю. Он выиграл несколько скачек, но до настоящего класса ему далеко.
– А Берт здорово его разрекламировал. Прямо-таки драматический призыв к публике не упускать своего шанса, пока есть возможность. Писал он в прошлый четверг. Видно, сразу после того, как в календаре напечатали список. А в газете заметка появилась в пятницу. Ронси показывал мне вырезку. Сказал, что Берт звонил ему сильно пьяный.
Люк Джон вздохнул.
– То-то и оно, – решительным тоном заметил Дерри. – Нет смысла ставить на лошадь, раз ее так превозносит Берт.
– Почему?
– Все эти перспективные фавориты и победители Берта никогда не выходили на старт.
Люк Джон так напряг шею, что на ней, словно веревки, выступили крупные сухожилия, и крепко растер кадык.
– Э-э, безусловно, риск есть всегда…
– Ты что, серьезно? – спросил я Дерри.
– Конечно. Очень жаль твою статью в «Тэлли» и все такое прочее, – усмехнулся он, – но гарантирую: к моменту ее выхода в печать ты узнаешь, что Тиддли Пом не допущен к скачкам.
С растерянным видом он вертел в руках резинку, а Люк Джон молча перебирал какие-то бумаги на столе. По спине у меня поползли мурашки.
– Дерри, – наконец вымолвил я, – ты в этом уверен?
– О чем ты?
– Что Берт Чехов всегда рекламировал не выходящих на старт фаворитов.
Дерри пару раз щелкнул резинкой.
– Если уж быть окончательно точным – а именно этого ты, видимо, от меня и добиваешься, – то могу сообщить, что Берт рекламировал гораздо больший процент нестартеров, чем все остальные журналисты, вместе взятые. И придерживался этой тактики. Иначе говоря, занимался этим последовательно весь прошлый год. Он до небес превозносил какую-нибудь лошадь, всем советовал ставить на нее, а потом – бац! За день-другой до скачек ее вычеркивали из списков.
– Никогда не замечал! – отрубил Люк Джон.
Дерри пожал плечами:
– Таковы факты. Если хочешь знать, подобную ерунду устраивал еще Коннерсли из «Санди Хемисфер». У него была гадкая привычка хвалить лошадей, чья кличка начиналась на К, как и его фамилия. Мания величия, не иначе.
– Что ты нам голову морочишь? – сказал Люк Джон.
Дерри покачал головой:
– Не воображай, что я сижу здесь с закрытыми глазами. Я газеты читаю!
– Схожу-ка я, пожалуй, за своей машинкой, – неожиданно произнес я.
– А где она?
– В ремонте.
Машинка была готова. Я забрал ее и двинулся вниз по улице, к редакции Берта. В лифт и наверх, в его отдел. Через людный коридор к двери. Остановка у стола помощника спортивного редактора, завсегдатая скачек и знакомого по бару парня.
– Тай! Что привело тебя в стан врага?
– Берт Чехов.
Мы поболтали немного о том о сем. Помощник явно что-то скрывал. Это было заметно по его уклончивому взгляду и скованной жестикуляции. Смерть Берта, сказал он, потрясла, глубоко огорчила его. Он добавил, что всем сотрудникам будет страшно не хватать Берта, газете тоже будет не хватать его, что все они воспринимают эту смерть как огромную потерю. Он лгал. Я не стал его разоблачать.
– А можно взглянуть на газетные вырезки с его статьями? Я хотел бы перечитать некоторые из них.
Помощник редактора любезно заметил, что мне, пожалуй, нечему учиться у Берта, но разрешил. Он занялся своими делами, а я отправился в угол, к полке с архивами, покопался там и нашел три коричневые картонные папки с материалами Берта.
Затем я извлек машинку из футляра и сунул ее в дальний неприметный уголок. Три папки отправились в футляр, хотя мне пришлось здорово прижать крышку, чтобы она закрылась, и я тихо и незаметно покинул здание вместе с краденым добром.
Люк Джон и Дерри вытаращили глаза:
– Где ты раздобыл это, скажи на милость? И на кой шут они тебе сдались?
– Дерри, – сказал я, – давай теперь попробуем доказать, что Берт всегда указывал на лошадей, не стартовавших в крупных скачках.
– Он рехнулся, – недоверчиво пробормотал Люк Джон.
– К сожалению, нет. И если я прав, то «Блейз» стоит на пороге получения той самой скандальной информации, которой привык пробавляться. На пороге тиражного бума. И все благодаря спортивному разделу.
Заинтересованность Люка Джона сразу подскочила с нуля до десятки.
– Тогда не теряй времени, Дерри. Раз Тай говорит «скандал», значит скандал!
Дерри пристально взглянул на меня:
– Трюфели ищут по запаху, а, Тай? – Он спустил ноги со стола и безропотно принялся за дело, сверяя прогнозы Берта с реальным положением вещей. На столе росла куча каталогов, и список постепенно удлинялся.
– Ну хватит, – заявил он наконец. – Вот оно, все так и есть. В папках – материалы за последние три года. Первые полтора года доля разрекламированных участников и неучастников скачек была приблизительно равной, как и у нас всех, бедолаг. Потом вдруг он целиком переключается на лошадей, которых обязательно снимают перед самым стартом. И все, заметьте себе, были записаны на большие скачки, когда ставки поступают по почте. – Дерри был явно в недоумении. – Вряд ли это просто совпадение. Я чувствую это. Но не вижу, в чем смысл.
– Тай? – спросил Люк Джон.
Я пожал плечами:
– Явное жульничество.
– Только не Берт! – Сама интонация в его голосе, казалось, отвергала такую возможность.
– Пойду отнесу все эти папки на место, пока не хватились, – сказал я и принялся запихивать их в футляр.
– Тай! – Голос Люка Джона звучал раздраженно.
– Вернусь – поговорим.
В конторе Берта все было спокойно. Я возвратил папки и, забрав машинку, поблагодарил помощника редактора.
– Как, вы еще здесь? Я думал, вы уже ушли. – Он по-приятельски взмахнул рукой. – К вашим услугам в любое время…
– Ну ладно, – проворчал Люк Джон, когда я вернулся. – Все равно никогда не поверю, что Берт Чехов играл на руку мошенникам.
– Он продал свою душу, – прямо ответил я, – и меня предупреждал.
– Ерунда!
– Он продал свою колонку. Писал, что ему приказывали.
– Только не Берт! Он настоящий газетчик, старая школа.
Я внимательно посмотрел на Люка Джона. Острые глазки на худом хмуром лице глядели упрямо и вызывающе. Верность старому другу была непоколебима.
– Ну хорошо, – медленно произнес я. – Допустим, его вынудили силой… – Фраза помогла ослабить напряжение. Мортон никогда не станет заниматься скандальной историей, но доведет дело до конца, если приятель попал в жертвы.
– Умный, черт, – еле слышно пробормотал Дерри.
– Кто же его вынудил? – спросил Люк Джон.
– Не знаю. Пока не знаю. Может, удастся выяснить.
– И с какой целью?
– Ну, это уже проще. В системе предварительных ставок кто-то хотел играть наверняка. А задача Берта… Берта заставляли убеждать публику расставаться со своими денежками.
Оба они задумались. Я продолжал, пытаясь объяснить более подробно:
– Допустим, некий жулик прибирает к рукам букмекерские конторы. Сами знаете, как это бывает. – (Дерри усмехнулся.) – Допустим, некий жулик разработал ловкий способ получения нелегальных доходов, причем без всякого риска и затраты особых усилий. Используется этот способ только на крупных скачках, где действует система предварительных ставок. Ему нужны минимум недели три, чтобы набрать сумму, оправдывающую его затраты. Он выбирает подходящую лошадку и заставляет Берта расхваливать ее на полную катушку. Так или нет? Люди ставят на нее, а наш ловкач прибирает к рукам все до последнего цента! Он практически застрахован от потерь. Он знает, что их просто не может быть! Сам-то он не играет на эту лошадь… Он-то знает, что дня за четыре до соревнований, а то и меньше, лошадь выкидывают из списков. Очень славный способ.
Помолчав немного, Дерри спросил:
– Но как он узнает об этом?
– Это другой вопрос. Тоже придется выяснить.
– Все равно не верю, – скептически заметил Люк Джон. – Только на том основании, что Берт написал о нескольких не стартовавших…
Дерри указал на списки:
– Их слишком много было, этих лошадей. Слишком…
– Верно, – поддержал я его.
– Но нельзя же выстраивать целую теорию только на основе какой-то одной случайной обмолвки…
– Нет, конечно нет, – согласился я. – Должны быть доказательства. Безусловно, должны быть. Кстати, в ту пятницу, когда мы возвращались с ланча, Берт сам сказал мне. Он все хотел дать мне совет.
– Да, верно, – вспомнил Дерри. – Но так и не раскачался.
– Нет, сказал. Честное слово. И абсолютно серьезно. Он посоветовал мне не продавать душу, не продавать свою колонку.
– Быть не может! – воскликнул Люк Джон.
– Он сказал: «Сперва они покупают тебя, а потом шантажируют».
– Не может быть, – автоматически повторил Люк Джон.
– Он был ужасно пьян. Пьянее, чем всегда. Говорил, что это его последние слова. Потом вошел в лифт с бутылкой виски, двинулся через комнату, отхлебывая из горлышка, прямо к окну и выпал на улицу.
Люк Джон прижал веснушчатые пальцы к тонким губам и проговорил низким, сдавленным голосом:
– Нет… О боже!
Выйдя из «Блейз», я влез в фургон и отправился к скаковым конюшням в Беркшире – брать интервью у девушки, которая ухаживала за самым знаменитым фаворитом предстоящих скачек.
Чемпион по стипль-чезу по кличке Зигзаг завоевал огромную популярность и известность, однако в любой день на ослепительном небосводе его славы могли появиться тучки, так как первого января ему исполнялось одиннадцать лет. Я полагал, что именно в скачках на Золотой кубок великому старцу предстояло отвесить публике прощальный поклон, а потом его вытеснит плеяда новых, более молодых звезд.
Конюхом Зигзага была девушка, Сэнди Виллис, необыкновенно заботливая и преданная делу. Каждая фраза этого юного и простодушного существа была густо оснащена лихим жаргоном конюшен, которым она пользовалась безотчетно и который составлял трогательный контраст с присущим ей от природы невинным видом.
С гордостью собственника Сэнди демонстрировала мне Зигзага. Она помнила и рассказывала обо всех скачках, в которых он участвовал. Ходить за ним она начала с того самого дня, когда он голенастым и еще безвестным трехлеткой впервые переступил порог конюшен. Она представить себе не могла, что станет делать, когда его отстранят от соревнований. Скачки без Зигзага – это уже совсем не то.