И мы поехали.
Хорошо все-таки, что будущее предвидеть нельзя!
Нерисса была для меня чем-то средним между тетушкой, крестной и опекуншей. Настоящих тетушек, крестных и опекунш у меня не водилось. У меня была мачеха, которая любила исключительно своих собственных деточек, и вечно занятый отец, которого мачеха постоянно пилила. Нерисса, державшая трех своих лошадей на конюшне, которой правил мой отец, одаривала меня сперва конфетками, потом фунтовыми купюрами, потом добрыми советами и под конец, годы спустя, сделалась моим хорошим другом. Не то чтобы мы были близкими друзьями – просто поддерживали теплые отношения.
Она ждала нас, заранее приготовив хрустальные стаканчики и графин сухого шерри на серебряном подносе, в летней гостиной своего дома в Котсволде. Услышав, что слуга впустил нас в прихожую, она встала, чтобы нас поприветствовать.
– Проходите, проходите, мои дорогие, – сказала она. – Как я рада вас видеть! Шарлотта, тебе очень идет желтый цвет… Ах, Эдвард, как ты похудел!
Она стояла спиной к солнечному свету, лившемуся в широкое окно, из которого открывался самый прелестный пейзаж в Глостершире. И только когда мы подошли, чтобы поцеловать ее в щеку, мы обнаружили, как ужасно она переменилась.
В последний раз, когда мы виделись с Нериссой, это была милая женщина лет пятидесяти с хвостиком, с молодыми голубыми глазами. Энергия ее казалась неистощимой. Ходила она, будто пританцовывая, а голос ее звенел весельем. Она принадлежала к одной из лучших, наиболее родовитых аристократических семей, и в ней всегда чувствовалось то, что мой батюшка коротко именовал «порода».
И вот всего за три месяца силы ее иссякли и глаза потускнели. Блеск волос, танцующая походка, смеющийся голос – все исчезло. Теперь она выглядела лет на семьдесят, и руки у нее тряслись.
– Нерисса! – в ужасе воскликнула Чарли. Она, как и я, испытывала к Нериссе нечто большее, чем простую привязанность.
– Да, дорогая. Да, – успокаивающе сказала Нерисса. – Присядь, пожалуйста, и пусть Эдвард нальет тебе шерри.
Я разлил душистый светлый напиток по трем стаканчикам, но Нерисса свой даже не пригубила. Она сидела в золотом парчовом кресле, в голубом платье с длинными рукавами, спиной к солнцу, так что лицо ее оставалось в тени.
– Как там ваши мартышки? – спросила она. – Как милая малютка Либби? Эдвард, дорогой, худоба тебе совсем не к лицу…
Она искусно поддерживала беседу, с интересом выслушивая наши ответы и не давая нам времени спросить, что с ней-то такое.
В столовую она перешла опираясь на палку и на мою руку. Чересчур легкий ланч, явно рассчитанный на слабые силы Нериссы, оставил меня голодным. Потом мы так же медленно вернулись в гостиную выпить кофе.
– Эдвард, дорогой, можешь закурить. В буфете есть сигары. Ты же знаешь, как я люблю запах табачного дыма… А теперь тут почти никто не курит.
Я подумал, что не курят здесь, скорее всего, из-за того, что она больна. Но если она так хочет – что ж, я закурю; хотя курил я редко и обычно только по вечерам. Сигары были хорошие, но чуточку пересохшие от времени. Я закурил, она с наслаждением вдохнула дым и улыбнулась:
– Как хорошо!
Чарли налила кофе, но Нерисса снова почти не стала пить. Она уселась в то же кресло, что и прежде, и скрестила свои изящные ноги.
– Так вот, дорогие мои, – спокойно сказала она, – к Рождеству я умру.
Мы даже не попытались возразить. Это было слишком похоже на правду.
Нерисса улыбнулась нам:
– Какие вы умницы оба! Никаких дурацких криков, обмороков, ахов-охов…
Она помолчала.
– Прицепилась ко мне какая-то глупая хворь, и, говорят, сделать ничего нельзя. На самом деле, если я так ужасно выгляжу, то это именно из-за лечения. Поначалу-то было не так плохо… но мне пришлось пройти курс рентгенотерапии, а теперь еще эти ужасные таблетки – от них-то мне хуже всего.
Она снова улыбнулась.
– Я пыталась их уговорить прекратить все это, но вы ведь знаете, эти врачи… Пока они думают, что могут что-то сделать, они от тебя не отстанут. Неразумно, не правда ли? Во всяком случае, вас, дорогие мои, это беспокоить не должно.
– Но вы хотите, чтобы мы для вас что-то сделали? – предположила Чарли.
– Откуда ты знаешь, что у меня на уме? – удивилась Нерисса.
– Ну… вы просили приехать срочно, а вы ведь, должно быть, знаете о своей болезни уже не первую неделю…
– Эдвард, какая умница твоя Шарлотта! – сказала Нерисса. – Да, я хочу… я хотела попросить Эдварда, чтобы он сделал для меня одну вещь.
– Пожалуйста! – сказал я.
Нерисса сухо улыбнулась:
– Погоди соглашаться, сперва выслушай.
– Ладно.
– Это имеет отношение к моим лошадям. – Она помолчала, склонив голову набок. – Они показывают очень плохие результаты.
– Но ведь в этом сезоне они еще не участвовали в скачках! – изумился я.
У Нериссы было два стиплера, стоявших на конюшне, в которой я вырос. После смерти отца я не поддерживал отношений с тамошними владельцами, но знал, что в прошлом сезоне каждый из них – из стиплеров, разумеется, – выиграл по паре скачек.
Нерисса покачала головой:
– Нет, Эдвард, не стиплеры. Другие мои лошади. Пять жеребчиков и шесть кобылок, участвующих в гладких скачках.
– В гладких?! Ох, извините. Я и не знал, что у вас есть такие лошади.
– В ЮАР.
– А-а! – Я посмотрел на нее немного растерянно. – Я плохо разбираюсь в южноафриканских скачках. Извините, пожалуйста… Я хотел бы быть вам полезен, но я знаю слишком мало, чтобы хотя бы предположить, отчего ваши лошади плохо выступают.
– Эдвард, как ты мил! Сразу видно, ты очень огорчен, что не можешь мне помочь. Не печалься, можешь. Если захочешь, конечно.
– Скажите ему, что надо делать, и он сделает, – ответила за меня Чарли. – Для вас, Нерисса, он готов на все.
Это была правда. Тогда и при тех обстоятельствах. То, что Нерисса явно при смерти, заставило меня осознать, скольким я ей обязан. Не столько за что-то конкретное, сколько за постоянную заботу обо мне, сознание того, что я ей небезразличен. Для подростка, росшего без матери, это было очень много.
Нерисса вздохнула:
– Я писала своему тамошнему тренеру на этот счет, и он, похоже, очень озадачен. Он не знает, почему мои лошади проигрывают. Все прочие его лошади выступают нормально. Но письма идут так долго… В наше время почта работает из рук вон плохо, что тут, что там. И я подумала, дорогой Эдвард, что если бы ты мог… то есть я понимаю, что прошу очень много… но если бы ты мог уделить мне неделю своего времени, чтобы съездить туда и выяснить, что происходит, я была бы тебе очень признательна.
Наступила небольшая пауза. Даже Чарли не поспешила сказать, что я, конечно, поеду, хотя было уже ясно, что я поеду, осталось только выяснить, когда и куда именно.
– Понимаешь, Эдвард, – продолжала Нерисса, – ты ведь так хорошо разбираешься в скачках! Ты знаешь, как ведутся дела на конюшнях и все такое прочее. Если с ними что-то не так, ты ведь сразу это заметишь, верно? А потом, ты умеешь расследовать всякие тайны…
– Чего? – удивился я. – В жизни ничего не расследовал!
