– Профессор Галеви может это подтвердить.
В сарае повисло напряженное молчание. Побледневший Хосе не мог отвести завороженного взгляда от позолоченных запонок.
– Кто-то их подложил, – наконец произнес он.
С поджатых губ профессора сорвался и был мгновенно подавлен ироничный смешок.
– Классический ответ, – тихо сказал он консулу.
Но консул не услышал. В его ушах все громче звучала победная песнь. Он снова ощутил огонь в груди и заговорил медленно, смакуя каждое слово:
– Я вызываю полицию. А ты пока пройдешь с нами в дом. И не пытайся бежать.
Хосе сильно побледнел, его глаза выражали обиду и боль, губы дрожали. Тем не менее он гордо произнес:
– Мне незачем убегать, сеньор. Полицейский – мой друг. Он знает, что я не вор.
Они направились к дому: впереди консул, за ним Хосе, замыкал процессию Галеви. Хосе был заперт в столовой, а консул лично позвонил в полицейский участок Сан-Хорхе. Ждать пришлось недолго. Не прошло и получаса, как прибыл молодой стройный сержант полиции в темно-зеленой форме и блестящей черной фуражке. Гарсиа проводил его к консулу, на которого военная выправка полицейского произвела благоприятное впечатление.
– Сожалею, что побеспокоил вас, сержант, – начал консул, сразу переходя к сути дела, – но, оказывается, у меня в штате есть вор.
Кратко – самообладание уже возвратилось к нему – консул изложил компрометирующие факты. Услышав имя Хосе, полицейский вмиг утратил вид спокойной бдительности. Когда консул закончил, сержант в нерешительности изучал носки своих ботинок.
– Плохо дело, – произнес он. – Вы уверены, что тут нет никакой ошибки? Я знаю Хосе Сантеро. Может, он и бывает иногда… несдержан, но… украсть?..
Консул выпрямился, приняв обычный официальный вид:
– Вы позволяете личным чувствам влиять на свои служебные обязанности?
– Нет, нет, сеньор, – поспешно ответил сержант. – Давайте сначала с ним поговорим.
Они вошли в столовую, где, стоя, застыв в страдальческом недоумении, их ждал Хосе.
Глава 17
Для Николаса будто солнце выглянуло из-за туч, когда ему разрешили одеться и спуститься в столовую позавтракать вместе с отцом и профессором Галеви. Это было избавлением от полного одиночества, от холодного, впивающегося в грудь края подноса, с которого он ел, не ощущая вкуса, напряженно прислушиваясь, не донесутся ли снизу новые, таящие опасность звуки. Он чувствовал, что отец и профессор что-то от него скрывают, тем не менее напряжение последних дней несколько спало, что было довольно неожиданно, и их общество не было ему неприятно. Профессор, откусывая намазанный маслом гренок, не умолкая, говорил с Николасом, сохраняя на лице уклончивую улыбку, словно вчерашнего допроса никогда и не было. Отец несколько раз незаметно выглядывал из-за листов «Эко де Пари», и в его по-прежнему отстраненном взгляде сквозил намек на примирение. Когда, покончив с завтраком и напряженно выпрямившись на стуле, Николас ожидал его приказаний, консул с деланой строгостью сказал:
– Тебе, наверное, хочется пойти в сад… Ты давно не гулял. – И, повернувшись к Галеви, он так же подчеркнуто сдержанно произнес: – Сегодня я не пойду в офис раньше полудня. Не посмотрите ли заключительную часть моей рукописи, если, конечно, это не слишком утомительно.
– С удовольствием, друг мой! – ответил Галеви, деликатно промокая губы салфеткой.
Они встали. Николас весь дрожал – эти сеансы наверху не прошли для него бесследно, ноги едва держали его. Но он взял себя в руки, спокойно направился к входной двери и в следующую минуту был уже на крыльце.
До чего же хорошо снова очутиться на улице, ощутить себя свободным после заточения! Раздув ноздри, он вдохнул свежий аромат бриза. Разумеется, ни в коем случае нельзя сразу бежать к Хосе! Медленно, стараясь быть как можно незаметнее, Николас брел вдоль травянистого бордюра, останавливаясь через каждые несколько шагов и нюхая цветы. Один из розовых круглых камешков, окаймлявших дорожку, откатился в сторону, и мальчик аккуратно положил его на место. Он наблюдал, как улитка с выставленными рожками тащит куда-то свой куполообразный замок, оставляя за собой серебристый след. Краем глаза он увидел, как из дома появился профессор Галеви, неся в руках клетчатый плед и пакет с драгоценной рукописью о Мальбранше. Когда психолог удобно устроился в шезлонге возле беседки, Николас бочком направился в сторону конюшни, куда его уже некоторое время манил звук рубки дров.
Но там его ждало разочарование. Это Гарсиа, закатав рукава, орудовал мачете, и Николас встревоженно поспешил вокруг каретного сарая к новому рокарию. Рокарий выглядел прекрасно, нежно-зеленые листья папоротника уже покрыли камни с прожилками слюды. Но Хосе и там не было. Ускоренным шагом Николас прошел за олеандрами, пересек заросли мирта, свернул к пустому сараю и катальпе и, наконец, замкнув круг, опечаленно вернулся к беседке.
Уютно укутавшись, с трудом удерживая тяжелую стопку листов, скрепленных полосками металла, профессор, казалось, был так погружен в чтение, что неловко было его беспокоить. Но, поколебавшись, Николас все же решился подойти. Галеви посмотрел на него поверх пенсне.
– Извините, сэр… Вы не видели большую лейку?
– Нет, – добродушно ответил профессор. – А ты?
– И я не видел. Но петунии нужно срочно полить.
– Что ты говоришь?.. Ну так найди ее.
– Я не знаю, где стоит лейка… А если бы и знал, она слишком тяжелая для меня.
– Тогда выбрось это из головы.
– А как же петунии? Кто-нибудь должен о них позаботиться.
– Думаю, с ними ничего не случится.
Николас молча смотрел на профессора, чей взор снова был устремлен на бесценную рукопись. Не поднимая головы, тот произнес:
– Дитя мое, предлагаю тебе продолжить прогулку. Мы побеседуем вечером. А пока прошу меня не беспокоить.
Понурившись, мальчик отошел. Со двора по-прежнему доносились удары мачете, и Николас решил, что сможет незаметно подойти к заднему крыльцу. Вопреки необъяснимому поведению Магдалины накануне, казавшемуся теперь таким далеким и нереальным, он все-таки считал ее своим другом.
А вот и она на крыльце перед открытой кухонной дверью ощипывает лежащую у нее на коленях курицу. В темноте кухни блестят на полках медные кастрюли, в очаге потрескивают ветки розмарина. Николас остановился и, засунув руки в карманы, смотрел на Магдалину сквозь окутавшую ее метель. По резким, злым движениям поварихи он понял, что та не в духе, но все-таки спросил тихо и умоляюще:
– Магдалина… где Хосе?
Она гневно мотнула головой и с силой перевернула бедную птицу на спину, открыв ее синюю натянутую грудь.
– Уходи! Я ничего не знаю. Я не хочу ничего знать. Я день и ночь работаю… Тружусь как рабыня. – Неожиданно голос ее зазвенел и чуть не сорвался. – Ты слышишь меня? Уходи!
Николас ушел. Он пробрался сквозь живую изгородь из увядшей мимозы, шагая прямо по ковру из облетевших цветов, и вышел к утесу. Там, усевшись на каменную ограду, он грустно уставился на пустой залив. Ничего страшного, сказал он себе… Все в порядке… Хосе скоро вернется, его, наверное, послали куда-нибудь с поручением.
Дымок сигареты заставил его обернуться, и, вздрогнув, он едва не свалился. Гарсиа, в сандалиях на веревочной подошве, бесшумно подошел со стороны конюшни с дымящимся окурком в желтых пальцах и встал рядом с Николасом, любуясь видом.
– Море, – изрек он. – Такое величественное. Лежит, как огромный зверь, и лижет свои лапы.
Превозмогая непроизвольную дрожь, мальчик сидел на камне, съежившись.
Дворецкий лучился необъяснимым счастьем, явно не скрывая непривычно приподнятого настроения. Он глубоко затянулся сигаретой, и зрачки его узких глаз сверкнули от удовольствия.
– Полезно побыть одному… Без этих заурядных смешных людей… Наедине с вечностью. Я знаю море. Я прошел все океаны. Я дрейфовал в раскаленном Саргассовом море. Водоросли… водоросли… зеленые водоросли под пеной на поверхности цепляются, как щупальца осьминога. – Отбросив окурок, он вынул из заднего кармана пачку бумаги и холщовый кисет, дернул острыми зубами за шнурок и стал одной рукой сворачивать новую сигарету.
– Я думал, вы были солдатом, – дрожащим голосом сказал Николас.
– Да кем я только не был! И матросом тоже. Не по своей воле. Два года в море! Не веришь? – Он вытащил руку из расстегнутой рубашки и, резко повернувшись, обнажил спину – гладкая кожа была сплошь исполосована белесыми шрамами. – Видишь, как меня секли? Секли, пока кровь рекой не полилась. А за что, спрашивается? Но им так и не удалось меня сломить. Никогда. Мне принесли хлеб и воду, а я сидел в камере, как король на троне.
– В камере? – Николас ахнул. Он был напуган, как птенец, но и очарован не меньше. – Вы были в тюрьме?
Гарсиа вдруг застыл, тяжело уставившись на Николаса. Огонек спички опалил ему пальцы, но он этого даже не почувствовал.
