Буриме перед бурей. Статьи, рецензии 2022 года

«„Мы покорим тебя, Ангара!“ Они дали эту клятву в самые первые дни, и она, выбитая на груди Пурсея (мыс на Ангаре. – Р. С.), все годы строительства была паролем, по которому могли пройти в котлован по дороге мимо Пурсея. Трудно было тем, у кого они, выбитые на груди Пурсея, не находили ни в душе и ни в руках никакого отклика – до того трудно, что они отступали, отходили за Пурсей, отходили за Братск и уходили неведомо куда. Зато те, кто оставался, казалось, букву за буквой осуществляли все, что заключала в себе эта надпись: „Мы покорим тебя, Ангара!“, „Покорим, Ангара!“, „Ангара, Ангара, Ангара“…

„Мы покорим тебя, Ангара!“ Он (герой очерка крановщик Юрий Лангада. – Р. С.) приехал в Дивногорск и замер, увидев громадные, смотрящие прямо на него слова, которые даже не надо было читать, потому что они звучали сами, и которые были продолжением тех, братских – „Покорись, Енисей!“. Там мечта сбылась, а здесь мечта продолжается, там величайшая в мире ГЭС подходит к концу, а здесь величайшая в мире ГЭС начинается, набирает силу, и снова звучат те же уверенные слова, утверждающие поколение покорителей. Он улыбнулся: Ангара впадает в Енисей, Братская ГЭС впадает в Красноярскую ГЭС, над великими сибирскими реками текут великие электрические реки – теперь, после Братска, можно перевернуть страницу и начинать с красной строки. „Мы покорим тебя, Ангара!“ можно перевернуть, „Покорись, Енисей!“ можно начинать заново – смена за сменой, смена за сменой, как строка за строкой» (Из очерка «Подари себе город на память»).

Абсолютная симпатия к «поколению покорителей», никаких сомнений в их правоте; чувствуется некоторая зависть автора к этим созидателям дорог, городов, электростанций, желание поменять ручку и блокнот на лопату и лом. Его останавливает, кажется, лишь уверенность в том, что его очерки не менее важны для покорения, чем работа лопатой и ломом… Меня во время чтения книги сопровождали строки распутинского земляка Евгения Евтушенко: «Лучшие из поколения, возьмите меня трубачом!»

Автору «Костровых…» неинтересно, о чем «думает, думает» старая женщина, глядя из окна на строительство, которое вот-вот поглотит их домик… Автор не разговаривает с ней, идет к ее мужу, которому не жалко домик: «Зато дорога будет хорошая».

Распутин часто упоминает о тех, кто уезжает со строительства, но не тратит на них много слов. Они словно бы гибнут для него – «уходят неведомо куда». Эти ушедшие нужны для того, чтобы высветить мужество оставшихся.

«На Кизире ставили поселок. Как легко – взял и сказал: ставили. А ставили трудно. В августе был там у московских ребят Юлиан Семенов, который приезжал из „Огонька“, ночевал вместе с ними в палатке. Было их тогда 16 человек, а когда пришел журнал с очерком, осталось всего четверо. Остальные сбежали. Зато остались такие, что могли работать за всех» (Из очерка «Золотые костры романтики»).

«На Талнахе собрались, пожалуй, самые лучшие ребята со всей нашей страны. Судите сами: обыватель в тундру не поедет, там для его обывательского существования нет никаких условий. Любители длинного рубля здесь водятся, но долго не задерживаются, сбегают. Остаются действительно лучшие, которые избрали трудный, суровый Талнах своей родиной.

Родину любят, без родины не могут, для родины делают всё» (Из очерка «Мое открытие Талнаха»).

Новая родина, новый отчий край, в котором будут по-новому жить новые люди. Эта мысль повторяется в книге множество раз. Наверняка в то время Валентин Распутин искренне в это верил. Очерки были написаны в 1963–1965 году (кстати, это малая часть публицистического наследия Распутина конца 50-х – первой половины 60-х годов; в интернете можно найти названия десятков и десятков статей и очерков, есть там и тексты некоторых из них), во времена, когда всерьез строили коммунизм. В том числе и тогдашнее новое поколение литераторов.

В свете «Костровых новых городов» по-другому увиделась мне идея моей любимой повести «Деньги для Марии». Точнее, по-другому увиделась позиция автора. Может быть, Распутин критикует разобщенность людей, зависимость людей от денег не с позиции почвенника, а как человек, верящий, что при коммунизме такой беды, в которую попала Мария, случиться не может.

«Деньги для Марии» написаны эмоционально совсем иначе, чем очерки. В повести всё подчеркнуто серое, усталое, ветхое. Оно вот-вот рассыплется – недаром Распутин то и дело упоминает о ветре, который дует и дует. Может быть, это свежий ветер с великих строек, и он сдует этот старый, неправильно устроенный мир?… Интересно, что в городе, куда приезжает Кузьма в финале повести, ветра нет – «мягкая, неземная тишина». Может быть, это символизирует то, что в городе живет надежность, что там уже победил новый мир, новые отношения?…

Впрочем, это только догадки, порожденные чтением первой книги Валентина Распутина, изданной, повторюсь, за год с небольшим до публикации «Денег для Марии», за четыре до «Последнего срока» и за десять до «Прощания с Матёрой», находящейся на другом полюсе от «Костровых…».

Конечно, очень сильно менялась атмосфера, и 1963-й невозможно сравнивать с 1967-м, а 1967-й – с 1976-м, и все же хоть какие-то намеки на «Прощание с Матерой» в «Костровых…» найти очень хотелось.

Но вот в очерке «Подари себе город на память» автор и крановщик Юрий Лангада вспоминают Зеленый – поселок, в котором жили первые строители Братской ГЭС.

«– А ты знаешь, Зеленый затопило, – говорит он.

– Зеленый затопило, – подтверждаю я».

И никакого сожаления, ностальгии. Автор и крановщик все в будущем – в строящихся Красноярской ГЭС, Дивногорске. Быть может, они беседуют в том месте, которое вскоре станет дном нового искусственного моря. Ну и что?

Есть в «Костровых…» пейзажи. Но это индустриальные пейзажи. Самый, скажем так, лирический такой:

«К вечеру что-то случилось. В том месте, где заходит солнце, мокрое небо вдруг приподнялось, и под его грязной бахромой появилась голубая полоска. Потом она стала расти, расти и открыла солнце. Оно было очень чистое и очень свежее. Когда я вышел на рельсы, они, извиваясь и сияя красками, напоминали радугу» (Из очерка «А потом пройдет поезд»).

Хотя, кажется, я нашел штришок, который позже превратится в горькое полотно – «Прощание с Матерой». Сожаления в этом штришке тоже нет, но уже то, что тогдашний Распутин обратил внимание на исчезнувший ручей в тайге, уже немало.

Вот отрывок из очерка «Золотые костры романтики»:

«Построить бы на этом месте город и назвать его…

– Чистоград!

‹…› Такого города, кажется, еще нет на земле, как нет, очевидно, ни в каком другом месте такой красоты и такой чистоты, как здесь.

А назывался бы так город в честь Чистого Ключа. Был когда-то на этом месте такой ручей, из которого, говорят, сколько ни пей – не напьешься: до того вкусная и чистая в нем была вода. Но проверить это теперь уже невозможно – Чистый Ключ ушел в Крольский тоннель. Отжурчал свое, в буквальном смысле провалился сквозь землю.

‹…› Через Крол теперь идут поезда. Не будет на этом месте города Чистограда, – быть может, его поставят в другом месте. ‹…› Последние тоннельщики уехали отсюда на новые тоннели.

Даже Чистых Ключей не будет – ни поселка, ни ручья.

А будет здесь на веки вечные Крольский тоннель».

Крольский тоннель – грандиозное сооружение. Больше двух километров под землей. Когда поезд въезжает в него, разговоры в вагонах смолкают, пассажиры зачарованно смотрят в окна на бетонные стены, сдерживающие гору… Тоннель был пробит в начале 1960-х всего за четыре с небольшим года (для сравнения, вторая его нитка пробивалась в 2000-х семь лет).

Да, тоннель есть и будет, но ручей Чистый Ключ исчез, его не вернешь.

Может быть, этот случай и побудил Распутина разобраться в том, что мы приобретаем, а что теряем, о чем «думала, думала» Вера Абрамовна Козырева в своем обреченном на снос домике.

В следующей книге «Край возле самого неба», изданной через несколько месяцев после «Костровых…», этих штришков больше. В первом сборнике рассказов «Человек с этого света» можно проследить столкновение двух Распутиных: Распутина – автора «Я забыл спросить у Лёшки» и Распутина – автора «Василия и Василисы»…

В 1970 – 2000-е Валентин Распутин часто говорил о спасении природы, выступал в защиту Байкала, в его речах были попытки соединить несоединимое – свободу труженика и интересы государства, социализм и дореволюционные идеалы. Но чувствовалась растерянность, что ли, неуверенность в своих словах. Многие объясняли это природной застенчивостью Распутина, невозможностью для настоящего писателя быть громогласным.

Нет, он действительно был растерян. В нем по-прежнему боролись автор «Костровых новых городов» и «Прощания с Матёрой». И те слова возле бетонной стены Братской ГЭС, по-моему, тому подтверждение.

Может быть, без этой и сотен других подобных стен не существовало бы теперь и России. Пусть изуродованной, но все-таки нашей…

На смерть Валентина Распутина последовало множество откликов, было сказано огромное количество проникновенных слов. Самыми точными я считаю слова пламенного государственника, певца индустриализации Александра Проханова (начинавшего свой творческий путь в начале 60-х, кстати, как деревенщик, опередив по времени многих корифеев этого направления):

«Распутин поставил проблему русского народа, измученного государством, истерзанного. Государство строило себя для русского народа, защищая его от возможных напастей, войн, истребления. Но в то же время строило и за счет русского народа. А русский народ во время этого государственного строительства, которое происходило в стройках и чудовищных сражениях, израсходовал себя. Надорвался. И в этом огромная мировоззренческая драма Валентина Распутина. С одной стороны, он понимал, что без Советского государства русский народ бы погиб, с другой – видел, как под бременем этого мощного колосса русские чахли и расходовались. И этот русский фактор, как он был сформулирован Распутиным в недрах советского строя, остается актуальным и сейчас. И по-прежнему остается нерешенным. Решать его придется государственным мужам нового поколения и художникам следующей литературной генерации».