Дочь короля
Механизмы фонтанов поскрипывали и скрежетали. Фонтан Аполлона по-прежнему не бил, но фонтан Латоны позади Зеленого ковра играл водяными струями, на потеху королю.
– Граф Люсьен, – начала было Мари-Жозеф, – благодарю вас за…
– Моя обязанность – избавлять его величество от неприглядных зрелищ.
Граф церемонно поклонился. Он поспешил навстречу Иву, мимо секционного стола с инструментами, опираясь на трость, чтобы скрыть легкую хромоту. Мари-Жозеф принялась растирать озябшие руки в надежде хоть немного согреться.
Граф Люсьен протянул Иву кожаный кошель, в два раза больше того, что он вручил капитану галеона.
– Его величество просил передать вам.
– Я глубоко благодарен его величеству, но не могу принять это. Вместе с посвящением в духовный сан я принес и обет нестяжания.
Граф Люсьен удивленно взглянул на него:
– Как все ваши братья во Христе, которые обогащаются…
– Его величество спас мою сестру от войны на Мартинике. Он дал мне возможность продолжать исследования. Я ни о чем более не прошу.
Мари-Жозеф ступила между ними, заслонив собой Ива, и протянула руку. Граф Люсьен положил тяжелый, туго набитый золотом кошель ей на ладонь. Кончиками пальцев она невольно коснулась его руки.
Он сделал вид, будто не заметил прикосновения. Пальцы у него были длиннее и куда более ухоженные, чем у Мари-Жозеф, стыдившейся своей грубой кожи.
«Готова поспорить, ему точно не приходилось скрести щеткой пол в монастыре», – подумала она. Она могла вообразить его только в блестящем окружении.
– Благодарю вас, граф Люсьен, – сказала Мари-Жозеф. – Это действительно позволит моему брату продолжить исследования. Теперь мы сможем купить новый микроскоп.
Она надеялась, что денег хватит даже на инструмент минхера ван Левенгука. А потом, кто знает, вдруг останется еще и на книги?
– Пусть поведение сестры послужит вам уроком, отец де ла Круа, – промолвил граф Люсьен. – Богатством и привилегиями наделяет король. Его внимание, как бы оно ни выражалось, слишком ценно, чтобы им можно было пренебречь.
– Знаю, сударь. Но я не ищу ни богатства, ни привилегий, а лишь возможности продолжать работу.
– Ваши желания, в отличие от желаний его величества, не играют никакой роли. Он позволил вам присутствовать на церемонии его утреннего пробуждения. Завтра вы можете присоединиться к придворным, имеющим право пятого входа.
– Благодарю вас, месье де Кретьен.
Ив поклонился. Осознавая, сколь высокая честь ему оказана, Мари-Жозеф присела в глубоком реверансе.
Граф откланялся и вышел из шатра.
– Ты понимаешь, что это значит? – воскликнула Мари-Жозеф.
– Это значит, что я заслужил королевскую милость, – ответил Ив, криво улыбаясь. – А еще это значит, что время, которое я мог бы посвятить исследованиям, мне придется потратить на пустые церемонии. Но я должен угождать королю.
Он обнял Мари-Жозеф за плечи:
– Да ты вся дрожишь!
Сестра прижалась к нему:
– Во Франции холодно!
– А Мартиника – провинция на краю света!
– Ты рад, что его величество призвал тебя в Версаль?
– А тебе не жаль было уезжать из Фор-де-Франса?
– Нет! Я…
Русалка шепотом запела.
– Она поет, – объявила Мари-Жозеф. – Поет, как птица!
– В самом деле…
– Дай ей рыбы, вдруг она такая же голодная, как и я.
Он пожал плечами:
– Она не станет есть.
Он зачерпнул водорослей из корзины и бросил русалке сквозь прутья клетки, а потом кинул рыбу и потряс решетку, чтобы убедиться, что она надежно заперта.
При звуках печальной русалочьей мелодии на Мари-Жозеф словно повеяло благоуханным мягким ветром Карибского моря. Внезапно, когда в воду плюхнулась рыба, пение смолкло.
Мари-Жозеф затрясло от холода.
– Пойдем! – приказал Ив. – Не то заболеешь.
Глава 3
Русалка держалась на поверхности, то ли напевая, то ли тихо постанывая. Звуки ее голоса эхом отдавались от стенок бассейна.
В воду упала гнилая рыба. Русалка нырнула, испуганно отплыла, потом, сделав круг, вернулась, понюхала рыбу, выловила ее из воды и, размахнувшись, отшвырнула подальше. Пролетев меж прутьями клетки, рыба глухо шлепнулась на землю.
Русалка запела.
Мари-Жозеф провела Ива по узкой грязной лестнице и темной передней, застланной вытертым ковром, на чердак Версальского дворца. Ее холодное, влажное платье намочило меховую подкладку плаща, которым ее укутал Лоррен. Она не переставала дрожать.
– Неужели здесь нам предстоит жить? – в замешательстве спросил Ив.
– У нас целых три комнаты! – возмутилась Мари-Жозеф. – Придворные плетут интриги, пускаются на подкуп и какие угодно ухищрения, лишь бы только получить то, что нам пожаловали!
– Убогий чердак.
– Во дворце его величества.
– Моя каюта на галеоне и то была чище.
Мари-Жозеф открыла дверь своей темной, холодной, скудно обставленной комнатки и от удивления застыла на пороге. Из комнаты лился свет.
– Да и моя комната в университете была больше, – пренебрежительно сказал Ив. – Здравствуй, Оделетт.
При этих словах со стула, отложив шитье, поднялась красивая молодая женщина.
– Добрый вечер, месье Ив, – приветствовала его турчанка, рабыня Мари-Жозеф, которая родилась с нею в один день и которую она не видела долгих пять лет. Она улыбнулась своей хозяйке без всякого подобострастия: – Здравствуйте, мадемуазель Мари.
– Оделетт! – Мари-Жозеф бросилась ей на шею. – Да как же, откуда… Я так рада тебя видеть!
– Мадемуазель Мари, вы промокли до нитки! – Оделетт показала на дверь гардеробной. – Уходите, месье Ив, я должна снять с мадемуазель Мари всю одежду!
Оделетт всегда, с самого детства, относилась к Иву без капли почтения.
Ив с комической серьезностью отвесил ей поклон и ушел устраиваться в своих новых комнатах.
– Откуда ты взялась? Как ты сюда попала?
– Разве вы этого не хотели? – спросила Оделетт, одну за другой расстегивая нескончаемые пуговицы на роброне Мари-Жозеф.
– Конечно, но я не смела и надеяться, что они разрешат тебе уплыть во Францию. Еще до своего отъезда я кому только не писала: матери настоятельнице, приходскому священнику, губернатору…
Влажный шелк соскользнул вниз, обнажив ее руки и плечи: Мари-Жозеф поежилась от прикосновения холодного ночного воздуха.
– А потом, в Сен-Сире, я обратилась за помощью к мадам де Ментенон! Я даже писала королю! – Она сжалась в комочек, растирая озябшие плечи. – Впрочем, мне кажется, ему даже не показали мое письмо!
– Возможно, ваше прошение удовлетворил губернатор. Я прислуживала его дочери во время плавания, хотя мать настоятельница не спешила меня отпускать.
Оделетт распустила мокрые тесемки на корсете Мари-Жозеф. Мари-Жозеф ежилась, стоя на вытертом коврике. Испорченное платье и серебристая нижняя юбка бесформенной грудой лежали у ее ног. Оделетт повесила плащ шевалье на вешалку.
– Я как следует почищу его щеткой, и, может быть, когда он высохнет, на нем не останется пятен. А ваша прекрасная нижняя юбка!..
Оделетт привычно захлопотала по хозяйству, как будто они и не расставались вовсе. Она растерла Мари-Жозеф клочком старого одеяла, особенно налегая на ее руки и плечи, чтобы хорошенько согреть. С диванчика, установленного в оконной нише, за ними следил кот Геркулес.
Мари-Жозеф расплакалась от злости и облегчения:
– Она запретила мне видеться с тобой!
– Тише, мадемуазель Мари. Теперь судьба благоволит к нам.
Оделетт подала ей изношенную ночную рубашку из простого тонкого муслина, который совсем не согревал.
– Ложитесь скорей, а не то заболеете лихорадкой, и мне придется позвать хирурга.
Мари-Жозеф натянула рубашку.
– Мне не нужен хирург. Я не хочу, чтобы ты приглашала хирурга. Я просто замерзла. От фонтана Аполлона путь неблизкий, особенно если бежать в мокром платье.
Оделетт вытащила шпильки из золотисто-рыжих волос Мари-Жозеф, распустив их по плечам спутанными прядями. Мари-Жозеф покачнулась от усталости и чуть было не упала.
– Ложитесь, мадемуазель Мари. Вас так и бьет озноб. Ложитесь в постель, а я расчешу вам волосы, пока вы будете засыпать.
Мари-Жозеф устроилась между перинами, все еще дрожа.
– Геркулес, поди сюда.
Полосатый кот, сузив глаза, наблюдал за ней с приоконного диванчика. Он зевнул, потянулся, приподнялся, дугой выгнув спину, и глубоко вонзил когти в бархатную подушку. В два прыжка он одолел расстояние, отделявшее его от постели. Обнюхав пальцы хозяйки, он прошелся по ее животу и стал топтаться, довольно урча. Хоть он и выпускал когти, под периной она ощущала только мягкое надавливание его лапок да слышала тихое, приглушенное царапанье. Потом он свернулся клубком, теплым и тяжелым, и снова заснул.
– Спрячьте руки, – приказала Оделетт, выше подтягивая перину.
– Нет, это непристойно…
– Вздор, делайте, как я вам велю, а не то умрете от чахотки.
Оделетт плотнее подоткнула перину у нее на шее, а потом распустила волосы Мари-Жозеф по подушке и осторожно расчесала спутанные пряди.
– Никогда больше не выходите в свет такой растрепой!
– На мне был фонтанж, – широко зевнула Мари-Жозеф, – но его сбила русалка. От усталости она забыла, о чем шла речь. – Ты должна непременно увидеть русалку! Ты ее увидишь, обещаю!
«И все-таки я так взволнована, что не смогу заснуть», – подумала Мари-Жозеф. Мгновение спустя Оделетт опустила ей на грудь тяжелую, аккуратно заплетенную косу. Мари-Жозеф уже задремала и не почувствовала, как Оделетт кончает убирать ее волосы. Оделетт задула свечу. По комнате поплыл дым, отдающий горелым салом. Тенью во тьме Оделетт неслышно скользнула к окну.
– Не закрывай, – сонным голосом попросила Мари-Жозеф.
– Так холодно, мадемуазель Мари, – пожаловалась Оделетт.
– Придется привыкнуть.
Оделетт юркнула под перину, обволакивая Мари-Жозеф благоуханным теплом. Мари-Жозеф обняла ее:
– Я так рада, что ты снова со мной.
– Вы могли меня продать, – прошептала Оделетт.
– Ни за что! – Мари-Жозеф не призналась Оделетт, как горько, будучи монастырской воспитанницей, она стала раскаиваться в том, что владеет рабыней. Она готова была покаяться в этом грехе. Ее убедили доводы монахинь, измучило чувство вины. Однако она вовремя сообразила, что монахини побуждают ее не освободить, а продать Оделетт. Сестры полагали, что на Оделетт, с ее-то умениями, способностями и утонченным вкусом, легко найдется покупатель вне стен монастыря, и надеялись получить немалую выгоду от ее продажи.
«Я должна дать ей вольную, – подумала Мари-Жозеф. – Но если я освобожу ее сейчас, я могу только отпустить ее на все четыре стороны, и что же с нею станется, без родных и без средств? Она похожа на меня, но ее не оберегает любящая семья или брат, ей не покровительствует король. Ее единственное приданое – красота».
– Я никогда тебя не продам, – повторила она. – Ты будешь жить со мной, а если смогу, я тебя освобожу, но ты никогда не будешь принадлежать никому, кроме меня.
Над Версалем в безмолвном воздухе вознеслась мелодия, сложная, изощренная и печальная.
– Не плачьте, мадемуазель Мари, – прошептала Оделетт, смахнув слезы со щек Мари-Жозеф. – Теперь судьба к нам благоволит.
– Слышишь, поет русалка? – спросила Мари-Жозеф.
«Я и вправду ее о чем-то спросила? – подумала Мари-Жозеф. – Или мне это только снится? Я и вправду слышу русалку или это сон?»
Внезапно тишина взорвалась топотом тяжелых сапог, звоном шпаг, грубыми криками. Мари-Жозеф попыталась было убедить себя, что и это ей снится, но до этого ей снилось что-то совсем другое. Геркулес уставился на дверь горящими в сумеречном свете глазами и нервно забил хвостом.
– Мадемуазель Мари? – Оделетт села в постели, мгновенно проснувшись.
– Спи, наверное, это не к нам.
Оделетт с головой укрылась периной, но с любопытством выглядывала в оставленную щель.
– Отец де ла Круа!
Кто-то звал Ива и колотил в дверь его комнаты. Мари-Жозеф сбросила перину, сорвала с вешалки плащ Лоррена и распахнула дверь:
– Тише! Не то разбудите моего брата!
Двое огромных королевских мушкетеров загораживали низкий, узкий проход. Стоило им повернуться, как они задевали потолок перьями шляп, стучали шпагами по деревянной обшивке стен. Грязными сапогами они наследили на ковре. Дым от их факела запятнал потолок. Горящая смола заглушала запахи мочи, пота и плесени.
– Мы вынуждены разбудить его, мадемуазель.
Даже наименее рослый из них возвышался над Мари-Жозеф на целую голову.
– Мы пришли из-за русалки. Шатер кишмя кишит демонами.
В покоях знатной дамы капрал мушкетеров снял шляпу.
Дверь Ива отворилась, и он выглянул в коридор, сонный, растрепанный, в кое-как застегнутой не на все пуговицы рясе.
– Демонами? Что за вздор!
– Мы сами слышали шорох кожистых крыльев!
– А еще там разит серой! – сообщил мушкетер повыше.
– Кто стережет русалку?
Они поглядели друг на друга.
Ив застонал, захлопнул за собой дверь и стал спускаться по лестнице. Мушкетеры двинулись за ним.
– Мадемуазель Мари…
Мари-Жозеф махнула Оделетт, приказывая замолчать.
Она чуть-чуть поотстала, чтобы Ив не заметил ее и не отослал обратно. Когда мужчины скрылись из виду, она пошла следом.
Сбежав по черной лестнице, она поспешила по таинственному, опустевшему, темному дворцу. Придворные его величества уже разобрали обгоревшие свечи, что было их дополнительной привилегией. Вытянув руки, чтобы не упасть в темноте, она пробиралась по маленькому охотничьему замку Людовика XIII, вокруг которого некогда вырос и разросся величественный и пышный Версаль Людовика XIV.
Кутаясь в плащ Лоррена, она выбралась на террасу. Луна уже зашла, но звезды еще слабо светили. Свечи, освещавшие путь королю, догорели, расплывшись лужицами воска. Фонтаны молчали. Мари-Жозеф пробежала по холодным, влажным от росы каменным плитам, мимо Потешных прудов, по лестнице, проложенной над фонтаном Латоны. За ним, на Зеленом ковре, выделялся смутным пятном мушкетерский факел.
Боковым зрением она заметила, как мимо промелькнула какая-то странная тень, и, вздрогнув, Мари-Жозеф испуганно замерла.
Трепеща на ветру, во мраке засияли белые цветы апельсинового деревца. Садовники, толкавшие тачку, остановились, чтобы поклониться Мари-Жозеф.
Она ответила на их поклон, вспомнив, что, конечно, им приходится работать по ночам; перед его величеством сады и парки Версаля должны предстать во всем своем совершенстве.
Они покатили тачку дальше, под колесами заскрипел гравий. Когда его величество изволит прогуливаться после обеда, свежие цветущие деревья, выращенные в оранжереях, будут услаждать его взор. Монарха должны окружать только красота и великолепие.
Мари-Жозеф бросилась к шатру русалки. Фонарь внутри погас; факел у входа освещал лишь откидной полог, украшенный солнечным диском.
– Прежде чем войти, произнесите молитву!
– Совершите экзотизм!
– Он хотел сказать «экзорцизм»!
– Там нет никакой нечистой силы!
– Помилуйте, мы сами слышали!
– А как они крыльями-то били!
– Кожистыми, точь-в-точь летучие мыши!
Ив схватил факел, отбросил полог и вошел в шатер. Запыхавшаяся от бега, Мари-Жозеф проскользнула мимо мушкетеров вслед за братом.
Внутри все как будто осталось непотревоженным, лабораторное оборудование стояло на месте, по доскам настила тихонько постукивали капли от тающего льда, фонтан по-прежнему окружала клетка. В воздухе ощущался тяжелый запах разлагающейся рыбы и противогнилостного раствора. Его-то, решила Мари-Жозеф, мушкетеры и приняли за серный смрад.
Она верила в демонов и нечистую силу: если верить в Бога и Его ангелов, можно ли отрицать существование демонов? – но думала, что ныне, в век науки и прогресса, демоны не часто удостаивают своим вниманием земную юдоль. К тому же у русалки не больше шансов их лицезреть, чем у слона или павианов в зверинце его величества.
Мари-Жозеф хихикнула, представив себе демона на пикнике в королевском зверинце.
Ив порывисто обернулся на ее смех.
– Нечему тут хихикать! – заявил он. – Тебе вообще пора спать!
– Да я бы и сама не отказалась.
– Суеверные идиоты! – пробормотал Ив. – Вот уж действительно, узрели нечистую силу.
Пламя факела отразилось в лужице воды, неизвестно откуда взявшейся на гладко оструганных досках.
– Ив…
Водяная струйка вела от фонтана к лабораторным инструментам. Дверь в клетку была распахнута.
Ив с проклятием бросился к секционному столу. Мари-Жозеф кинулась в клетку.
Русалка покачивалась на воде в нескольких саженях от помоста, волосы веером расходились вокруг ее плеч. В пламени факела глаза у нее горели зловещим огнем, словно у кошки. Она тихо напевала какую-то мрачную мелодию.
– Ив, она здесь, все хорошо, она не ранена…
– Не подходи, тут повсюду битое стекло. Ты ведь босая?
– А ты?
Ив со звоном смел осколки в ведро.
– У меня ступни совсем задубели: мы же привыкли в плавании обходиться без сапог.
Ив вошел в клетку и встал рядом с Мари-Жозеф, держа факел над самой водой. Искорка упала в волны и с шипением потухла. Русалка ощерилась, издала негодующий свист и нырнула в глубину.
– Она выползла отсюда! Она вскарабкалась по ступенькам! Я и не предполагал, что русалки способны передвигаться по суше. Она опрокинула склянку и бежала обратно в бассейн. Наверное, я просто прикрыл дверь клетки, но не запер.
– Ты же при мне ее проверил, – возразила Мари-Жозеф. – Ты запер ее на засов и даже потряс на всякий случай.
Он пожал плечами:
– Не может быть! Завтра попрошу еще и цепь.
Ив почти упал на стул и застыл, сгорбившись, опустив голову… Длинные черные спутанные волосы скрыли его лицо. Мари-Жозеф поспешно подхватила выпавший из его руки факел, села рядом и обняла его плечи.
Он потрепал ее по руке.
– Я просто устал, – пробормотал он.
– У тебя столько работы, – вкрадчиво произнесла Мари-Жозеф, – позволь тебе помочь.
– Это было бы нарушением этикета.
– В детстве я тебе недурно ассистировала, да и сейчас не растеряла своих умений.
Она боялась, что он наотрез ей откажет. «Я больше не узнаю брата, – печально подумала она. – Я уже не могу угадать заранее, что он ответит, как он поступит».
Он поднял голову, нахмурился и помолчал.
– А в чем состоит твоя служба при мадемуазель?
Мари-Жозеф хихикнула:
– Иногда мне приходится держать ее платок, если мадемуазель д’Арманьяк не успеет завладеть им первой. Она и не заметит, если я отлучусь. Я только скажу, что я нужна тебе, что мы будем исследовать русалок к вящей славе его величества…
Он повеселел:
– Я был бы благодарен тебе за помощь. Ты по-прежнему небрезглива?
– Брезглива! Скажешь тоже!
Она рассмеялась.
– Ты готова описывать вскрытие?
– С радостью!
– Мне придется посвятить препарированию все свое время. Присмотришь за живой русалкой? Будешь ее кормить…
– А как же! А еще я ее приручу.
– Уж и не знаю, какие тебе понадобятся уловки и ухищрения, чтобы заставить ее есть.
Он улыбнулся чудесной улыбкой, и на миг с его лица исчезла усталость.
– Я уверен, что у тебя все получится. Ты всегда лучше умела обходиться с живыми тварями, чем я.
В восторге оттого, что она вновь сопричастна его жизни, его работе, Мари-Жозеф поцеловала брата в щеку.
Зевнув, он с усилием встал:
– Еще можно немного поспать.
Улыбка на его лице сменилась кривой усмешкой.
– Даже иезуиты не приучили меня вставать с петухами.
– Я возьму это на себя, – пообещала Мари-Жозеф. – Я разбужу тебя вовремя, чтобы ты не опоздал на церемонию королевского пробуждения.
– Я был бы тебе очень обязан, – произнес Ив.
Он выпроводил Мари-Жозеф из клетки, запер дверцу на засов и как следует потряс ее, чтобы вновь, как и вечером, убедиться в надежности запора. Русалка проводила их стенаниями.
– Ой! – Мари-Жозеф отпрянула, ощутив под ногой что-то скользкое и холодное.
– Что случилось? Ты наступила на стекло?
Она подняла мертвую рыбу:
– Твоя русалка отказывается от рыбы, которой ты ее кормишь.
Глава 4
Мари-Жозеф шла по безмолвным рассветным садам Версаля. Садовники исчезли с первыми лучами солнца, но придворные еще спали, а посетители еще не явились. Пока ей одной принадлежала эта красота, облака белоснежных цветов, напоенный апельсиновым благоуханием воздух.
Она шагала по Зеленому ковру к фонтану Аполлона, размышляя, как спланировать день. Она покормит русалку, потом вернется во дворец, времени у нее останется еще предостаточно, разбудит Ива и позавтракает с ним хлебом и шоколадом. Он будет присутствовать на церемонии пробуждения его величества. Она не сможет его сопровождать, ибо женщинам запрещено принимать участие в этом ритуале, зато будет ждать его в караульне, вместе с другими дамами и мужчинами, которым не посчастливилось так, как Иву, а потом в свите его величества отправится к мессе.
Утро было восхитительное. Мир был восхитительный. «Если я сейчас подобью ногой камешек, – подумала она, – то несколькими росчерками пера, сделав всего несколько расчетов, смогу описать его взлет и падение. Я могу исчислить, с какой силой он упадет на следующий камень, а отскочив – на следующий. Открытия господина Ньютона позволяют мне описать все, что я хочу, даже пути звезд и планет в далеком будущем. А теперь, когда я вышла из монастыря, никто мне этого не запретит!»
Легкий ветерок зашелестел листьями апельсиновых деревец в кадках. Мари-Жозеф подумала, как рассчитать колебание трепещущих листьев, и, хотя и не сумела тотчас найти верное решение, была убеждена, что рано или поздно это будет ей под силу.
«Господин Ньютон наверняка быстро справился бы с такой простой задачей, – подумала она. – Осмелюсь ли я написать ему еще раз? Удостоит ли он меня ответом, если однажды соблаговолил написать мне, а я тогда не смогла ответить? Вот бы узнать, что было в письме».
Версальский дворец стоял на невысоком холме; Зеленый ковер вел под уклон к шатру русалки.
Насколько легче идти, чем вчера вечером, заметила она. Сегодня она надела амазонку, куда более удобную, чем придворный роброн.
Когда она подходила к лабораторному шатру, несколько массивных повозок, осевших под тяжестью бочек, как раз катили по Королевской аллее к фонтану.
Граф Люсьен легким галопом пустил своего серого арабского скакуна мимо повозок. Горячий конь, взметнув гравий из-под копыт, весело вскинув черный хвост, подскакал к шатру. Граф Люсьен приветствовал Мари-Жозеф взмахом трости. Под его надзором рабочие развели полог шатра, а возчики выстроили в ряд телеги.
Мари-Жозеф вошла в шатер, подняла засов на дверце клетки и, торопливо пройдя к краю фонтана, стала искать взглядом русалку.
Длинные темные волосы и переливчатые кожистые хвостовые плавники мерцали под копытами Аполлоновых солнечных коней.
– Русалка!
Морская тварь взмахнула хвостом и забилась глубже под статую. Мари-Жозеф потянулась было за рыбой, но потом передумала. Вокруг корзины стояла лужица растаявшего льда, разило несвежей рыбой.
– Лакей!
В отличие от русалки, слуга опрометью кинулся на ее зов, с почтительным выражением лица, не поднимая глаз.
– Да, мадемуазель?
– Немедленно выкиньте эту зловонную гадость! Где свежая рыба? И где обещанный лед?
– Сейчас доставят из кухни, мадемуазель, вот-вот, уже несут.
Он махнул рукой в сторону входа, откуда показались трое слуг: один с плетеной корзиной, двое других – с тачками, полными льда.
– Хорошо. Спасибо.
Он отвесил торопливый поклон и бросился давать указания остальным. Те отнесли корзину рыбы в клетку и принялись лопатами выгружать мелко наколотый лед, высыпая его на образец для вскрытия.
Мари-Жозеф выбежала в центр фонтана, на край помоста. Доски были сухие, а значит, русалка больше не пыталась бежать.
«Наверное, она вне себя от ужаса, – со вздохом подумала Мари-Жозеф. – Испуганных животных трудно приручить».
Она шлепнула рукой по воде, вспомнив, как похлопывает по одеялу, приманивая Геркулеса.
– Плыви сюда, русалочка. Хорошая, хорошая русалочка.
Русалка следила за нею из-под колесницы Аполлона.
Мари-Жозеф взяла за хвост рыбу и поболтала ею в воде. Русалка подняла голову, открыла пасть и высунула язык, словно пробуя воду на вкус.
– Да, хорошая, хорошая русалочка. Плыви сюда, ко мне, я дам тебе рыбку.
Русалка с шумом выплюнула воду.
– Вы можете заставить ее есть?
Мари-Жозеф обернулась:
– Граф Люсьен! Я не думала, не ожидала…
Он стоял на бордюре фонтана, рассматривая русалку. Мари-Жозеф не слышала, как он подошел. Он холодно взглянул на нее.
– Вы что же, не узнали меня, – спросил граф Люсьен, – оттого что я сбрил усы?