Охота на Лань. История одной одержимости
– Лучше обойти, – Джакомо заметил проулок, в конце него стоял экипаж, а четверо мужчин шли по направлению к ним. Один из зевак, стоявших рядом, стал махать алой накидкой совсем рядом с ними. Толпа налегла в этот момент сильнее, и их троих словно вытолкнуло в проулок, так что Джакомо решил воспользоваться им для обхода.
Джованна, вырвавшись из давки, вздохнула свободнее, поправила плащ и прибавила шаг за Джакомо.
Они уже поравнялись с группой в одинаковых масках, как она услышала:
– На ловца и зверь бежит.
И в следующее мгновение двое из них атаковали Джакомо и Марко, а двое других схватили девушку под руки и потащили к экипажу. Джованна закричала, но ей зажали рот. Она брыкалась, сопротивлялась, но освободиться не получалось.
Похитители грубо заломили ей руки за спину, от боли потемнело в глазах. Они почти втолкнули ее внутрь, когда один из них выпустил ее и упал на мостовую, содрогаясь в конвульсиях. Из горла хлестала кровь. Джованна расширенными от ужаса глазами смотрела на его предсмертные судороги. В памяти вдруг всплыл эпизод из детства, и ее будто парализовало.
Она уже не почувствовала, как ослабла хватка и второго похитителя, а потом ее от зрелища крови развернул к себе человек в белом. Глаза сквозь золотую маску смотрели на нее с вожделением, руки незнакомца обнимали крепко за талию. Джованна закрыла глаза и позволила себе провалиться в благословенную тьму.
Тело Лани было таким легким! Пико подхватил ее поудобнее и пригляделся к сражающимся: Джакомо был ранен, Марко с кинжалом лишь успевал уворачиваться от атак, но, увидев, что пришла подмога, разбойники предпочли сбежать. Джакомо, зажимая порез на руке, бросился к сестре.
– Отдайте!
– Вы ранены, мессер, – возразил Пико. – Я помогу донести ее до дома.
– Я перевяжу, Джакомо, – Марко расшнуровал один свой рукав и перетянул руку раненому, чтобы остановить кровотечение. Он постоянно оглядывался на господина в золотой маске, словно боялся, что тот бросится бежать с Джованной на руках. Джакомо наклонился к одному их убитых и стащил с него маску.
– Я его не знаю. Но они явно поджидали удобную добычу.
Пико делла Мирандола молчал, но для него все было очевидно: его Лань хотели украсть. Ее пытались грубо схватить, затолкать в экипаж или просто зажать в темном углу, как простолюдинку, и увезти… куда? Зачем? По заказу какого богатого мерзавца? При одной только мысли, что Джованну уже украли бы, если б не он, кровь бросалась в лицо.
«Моя! Моя! Моя!» – стучало в висках.
Джованна пошевелилась, открыла глаза, вскрикнула, увидев перед собой золотую маску. Джакомо схватил ее за руку:
– Все хорошо, сестрица, я здесь!
Она бросилась брату на шею, он неуклюже обнял ее одной рукой. Капюшон плаща спал с ее головы, рыжие волосы сестры и брата даже в сумерках были огненными.
– Я сопровожу вас, – Пико не смог бы оставить их здесь втроем. – Те двое могут вернуться с подмогой, это опасно.
Джакомо кивнул. Вчетвером они направились к дому Альба. Перед тем, как уйти, носком сапога Пико снял маску с лица другого разбойника. И заскрипел зубами от ярости: то был один из двух приспешников Пьеро Медичи. Теперь не составляло труда понять, кем были остальные.
Лоренцо пришел домой только под утро легким шагом, насвистывая песенку, на душе был покой и благодать. Клариче оправдала все его надежды и выполнила все желания. Он принимался за нее снова и снова, желая насытиться ею, и всякий раз хотелось еще.
Дом, казалось, спал, но, когда Лоренцо зажег свечу, чтобы подняться по лестнице наверх, из комнаты для гостей вышел Марко. Одного взгляда на друга было достаточно, чтобы понять: пока он развлекался с Клариче, произошло что-то серьезное.
Лоренцо слушал Марко, и в душе закипала ярость. Если бы не помощь со стороны, Джованна была бы либо мертва, либо обесчещена, а для девушки ее положения это равноценно смерти. По его вине чуть не погибла сестра, ранен брат, а он развлекался и не думал о них! Кто он после этого?
Казалось, Марко угадал его мысли.
– Ты не виноват, – он положил руку ему на плечо. – И потом, все обошлось: Джованна уже спит, я дал ей успокоительный отвар, но у нее, конечно, серьезное потрясение, синяки на руках. Джакомо в порядке: перевязан и тоже спит.
– А этот незнакомец?
– Довел нас до дома, поклонился Джованне и ушел.
– Я бы хотел знать, кто он, я обязан ему жизнью родных.
– Мы ничего не рассказали синьору Альба. Лучше сохранить это в тайне. У него слабое сердце.
– Хорошо, – Лоренцо провел ладонью по лбу, словно пытаясь стереть страшные картины нападения, что вставали перед глазами.
– Пойдем, – Марко мягко взял его за руку, – нам надо отдыхать. Подумаем обо всем завтра, на свежую голову.
– Думаешь, они повторят нападение?
– Думаю, стоит усилить охрану дома, а на прогулку брать пару вооруженных слуг. Вам нужно объявить о помолвке и обвенчать Джованну с Торнабуони как можно скорее.
Глава 7
Проповедь
Валентин соскочил с лошади, бросил поводья слуге и вбежал в дом, на ходу снимая плащ, весь в дорожной пыли, вбитой в ткань дождями. Сестра не писала три дня, и он, нехотя расставшись с Раулем, отправился в путь, потому что сердцем чувствовал, что что-то случилось. А по дороге получил короткое письмо Лоренцо с просьбой приехать.
Он сразу поднялся бегом наверх, постучал в комнату сестры и, услышав ее ответ, вошел. Джованна стояла к нему спиной, и когда повернулась, он ужаснулся болезненной бледности ее лица. Всхлип вырвался из ее груди, и сестра бросилась к нему в объятья, рыдая и повторяя его имя. Валентин прижал Джованну к себе и поразился ее худобе. Целуя ее лицо, прижимая к себе, он ощущал, как слезы жалят глаза, так больно было смотреть на нее такую.
– Что случилось, сестрица? Что произошло?
– Все позади, раз ты здесь.
И она крепко обняла его.
Между всхлипами и вздохами он услышал историю про карнавал.
– Все, все, больше никто не тронет тебя, я здесь, я с тобой!
Наконец ему удалось заставить Джованну улыбнуться, а потом Валентин начал рассказывать смешные истории из своего путешествия и в какой-то момент услышал ее смех. Тихий, нерешительный, но смех. Через час приехали братья, вся семья собралась на ужин.
– Наконец-то Джованна смеется, – сказал синьор Альба Лоренцо, – надо было давно написать Валентину, чтобы вернулся. До карнавала вам было легко развлекать ее, но как закончился праздник, она совсем замкнулась. Я уже начал беспокоиться о ее здоровье.
Лоренцо кивал. Смех сестры действительно делал их всех счастливее. Он даже не отдавал себе отчета все эти дни, но им всем не хватало ее огня.
– Хорошо, что ты приехал! – Джакомо взъерошил Валентину волосы. Младший брат повернулся к нему. – Завтра мы идем на проповедь фра Савонаролы.
– Почему? – удивился Валентин.
– Почему бы и нет? – поднял бровь старший брат. – Он завоевал большую известность в городе, я много слышал о нем. Даже граф делла Мирандола вчера рассказывал мне, как впечатлили его проповеди этого монаха. Пора и нашей семье прийти и послушать. Тем более теперь, когда мы все вместе.
Он крепко обнял Валентина за плечи. Младший брат озорно улыбнулся.
Санта Мария дель Фиоре. Не маленькая церковь при монастыре Сан-Марко, где он произносил первые проповеди, а прекрасный главный собор Флоренции наводнен людьми, пришедшими услышать его слово. Джироламо Савонарола молился один, готовясь предстать перед толпой. Он горячо просил Господа направить его речи, дойти до сердец горожан, тронуть их души. Спиной он почувствовал присутствие Пико.
– Они здесь, – сказал философ. – Совсем рядом с кафедрой.
Монах поднялся с колен, перекрестился и, сжимая в руке простые четки, повернулся к Пико делла Мирандола.
– Ты уверен? – только и спросил он.
– Уверен. После пережитого потрясения необходимо усилить напряжение. Я попросил беседы с ними на неделю раньше. После сегодняшней проповеди они склонятся в мою сторону.
– Ты мой друг, – Джироламо дотронулся до плеча Пико. – Ты уверен, что хочешь эту женщину? Что станешь счастливей с ней? Она опасна для тебя.
– Намного счастливей, – горячо ответил философ. – Я без нее не смогу.
Фра Джироламо и сам видел, что влечение Пико к Джованне Альба слишком велико: сколько он ни пытался внушить ему, что она недостойна его, не нужна его блестящему уму и светлой душе, Джованни молил о помощи. Он просил о ней так, как просит страждущий в пустыне глотка воды. Пико жаловался, что ни о чем более не может думать, а Савонарола любил его ум, потрясающий, живой, яркий, поэтому уступил.
– Хорошо, иди, – коротко бросил он Пико и накинул капюшон на голову.
Савонарола подождал пять минут и вышел из часовни. Когда он взошел на кафедру, людской гул умолк.
Савонарола молчал.
Он медленно рассматривал прихожан. И вот увидел Джованну. В груди всколыхнулось воспоминание:
«За тебя? – хохотала девица. – Строцца никогда не породнятся с каким-то Савонаролой!
– Ты – бастард! Не Строцца, а всего лишь незаконнорожденная дочь. Ты должна быть счастлива, что я предлагаю тебе честную жизнь!
Но она хохотала до икоты».
Джованна не хохотала, но кротко улыбалась своему брату. Она недостойна Пико делла Мирандола. Что он в ней нашел? Сам же говорил, что красота коварна. Тогда почему поддался? Но Савонарола мог понять. Джованни ослеплен, как был когда-то слеп он сам. Как бы не ожегся. Он и так хрупок, Савонарола подозревал в нем душу мятежную и измученную, которую следовало оберегать от потрясений. Он много раз уговаривал Пико стать монахом, но граф отказывался. А теперь эта девица… Источает похоть и беду каждой порой своего тела.
Паства ждала. Савонарола молчал.
Лоренцо Медичи тоже был здесь. Не без ликования Савонарола прочел гримасу боли на лице тирана Флоренции. Он слышал, что иногда Лоренцо не может передвигаться из-за приступов боли. Грехи пожирали его изнутри.
Перешептывания стихли. Беспокойство, которое охватило паству на первых минутах молчания Савонаролы, перешло в страх. Они не знали, чего ждать. Не понимали, почему он молчит. И все замерли. В огромном соборе повсюду стало бы слышно падение четок, такой гробовой сделалась тишина.
– Милосердия! – внезапно закричал Савонарола.
Крик пронесся по мраморному собору, сотряс его до самого купола, врезался в уши и сердца испуганных слушателей. Савонарола поднял руки к потолку и продолжил:
– Милосердия, милосердия прошу у Тебя, Господи! Простишь ли Ты нас? Мы тонем во грехе! Священники разбрасывают достояние Церкви, проповедники проповедуют пустое тщеславие, клирики предаются излишествам и содомскому греху, отцы и матери дурно воспитывают детей, князья давят народы, разжигают страсти, ненависть, сеют смерть! Граждане и купцы думают только о наживе, женщины – о пустяках, крестьяне – о краже, солдаты – о богохульствах и преступлениях! Господи! Я хотел бы молчать, но не могу! Слово Твое горит в моем сердце, если я не уступлю ему, оно сожжет мозг костей моих!
Он вцепился в парапет кафедры и наклонился вперед. Паства сидела, бледная и безмолвная, полностью во власти его грохочущего голоса. Он посмотрел еще раз на Лоренцо: выдержка у Великолепного была нехилая. Тот слушал спокойно, даже выпрямился, чтобы по нему не было видно, что он испытывает боль. Савонарола желал бы испепелить его взглядом. Но не мог, и потому, переведя дух, продолжил:
– Князья Италии посланы ей в наказание! Их дворцы – убежище разврата и дурных страстей. Дочь Рима, распущенная Флоренция! Ты пьяна от бессменных пиров, спектаклей, маскарадов, празднеств, в твоих ушах вместо молитв звучат карнавальные песни и бальные канцоны. Ты насмешливо смотришь на других, считая себя умнее и просвещеннее. Даже женщины твои возомнили, что имеют право спорить с мудрецами! Под твоей карнавальной маской прячется похоть, разврат и горе бедняков. Господи, дай мне силы сломать крылья испорченности этой вавилонской блуднице!
Джованна еле дышала от ужаса. Казалось, ее волосы встали дыбом. Монах смотрел на нее из-под своего капюшона, как будто она и была олицетворением Флоренции. Она постаралась успокоить сердце, внушив себе, что ей показалось. Она слишком впечатлительна. Они просто сидят у него перед глазами, вот и кажется… Ее рука нашла руку Валентина, они переплели пальцы. Стало спокойнее.
– Где же старые учителя и прежние святые, где ученость, христианская любовь, чистота минувших времен? Вы отринули их! Вам теперь по вкусу язычники! Что ты делаешь, о Господи? Приди освободить Свою Церковь из рук демонов, тиранов и злых пастырей! Повсюду вижу я, как оскверняете вы невинное и святое, поддаетесь влиянию распущенности. Мадонну вы рисуете с лицом модницы, а ангелу придаете облик уличного франта!
Это был прямой удар по Джованне и Валентину Альба. Лоренцо Медичи нахмурился: атаки, направленные на него, он привык сносить стойко, но когда набрасывались на тех, кто ему был дорог, глухой гнев поднимался в душе. Джованна Альба дарила вдохновение впавшему было в глухую тоску после смерти Симонетты Алессандро Боттичелли, юный одаренный скульптор Микеланджело говорил, что никто из натурщиков не терпелив так, как Валентин Альба. Скульптуры богов с его лицом, казалось, дышат и движутся, так они были прекрасны. Лоренцо Медичи бросил взгляд на брата с сестрой: они держали удар так же стойко, как и он. Продолжали смотреть на Савонаролу, не дрогнув. Но что творится у них в душе?
– О неверующие, не желающие ни слушать, ни обратиться на путь истинный! Господь говорит вам: так как Флоренция не ищет исцеления, так как Рим болен смертельной болезнью, так как Италия полна куртизанок, сводников и негодяев, Я наведу на нее худших ее врагов, низвергну ее князей и подавлю гордыню Рима. Когда настанут ужас и смятение, тогда захотят грешники обратиться на путь истинный, но уже не смогут сделать этого. Ковчег будет закрыт. Спасутся только покаявшиеся. Казни пойдут за казнями, бич войны сменится бичом голода, бич чумы дополнится бичом войны… У вас не хватит живых, чтобы хоронить мертвых! Могильщики пойдут по улицам и станут кричать: «У кого есть мертвецы?», горами будут сваливать их в телеги и сжигать. О Флоренция! О Рим! О Италия! Прошло время песен и праздников! Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное! Господи, Ты свидетель, я с братьями старался поддержать словом эту падающую руину, но я не могу больше, силы мне изменяют. Я не хочу более, я не знаю, что еще говорить, остается лишь плакать. О, Флоренция, сколько всего возвестил тебе Господь! Блаженна была бы ты, если бы вняла Его словам. Милосердия, милосердия, Господи!
Он сделал паузу, опуская воздетые к небу руки. Слушатели были потрясены, кто-то рыдал, кто-то тревожно и с мольбой в глазах ловил каждое его слово. «Как же жить нам, Отче?» – читал он на их лицах. После яркого праздника такая проповедь была верной: люди вернулись к обычной жизни без живых красок и бесплатного угощения. И снова поняли, насколько бедны и несчастны. Многие раскаивались за содеянное во время карнавала. И теперь страх, ужас и стыд жгли их души. Впечатлительные женщины рыдали, мужчины ждали от проповедника решения своих бед.
– Говорю вам: князья падут в своей скверне, нечестивые служители Церкви умрут, а Флоренция откроет свои ворота псам с севера. Вы падете вместе с ними, если не спасетесь вовремя. Многие из вас живут подобно животным: безвольно и бездумно, не размышляя о спасении. Если что нас и отличает от животных, так это свободная воля. Она дана нам была Господом, чтобы мы могли бороться со страстями. Мы выбираем, спастись или погибнуть. Так что же побеждает все, пересиливает и очищает?
Он подождал, пока каждый из слушателей не задаст себе этот вопрос. А затем, поймав вновь их внимание, продолжил:
– Любовь. Ничто не создается без любви. А христианская любовь есть величайшая среди других родов любви, ибо создает великое и чудесное. Она есть мерило и путеводная нить для всех человеческих поступков. Кто обладает этим законом христианской любви, тот может хорошо управлять собою и другими, следовать правильно всем законам. У вас в домах больше книг, чем должно быть, потому что в них написано много бесчестного. Сожгите такие книги, их не подобает читать христианину. Я привел вас к Распятому и показал Его любовь к человеку, ради спасения которого Он пошел на смерть. Я призываю вас иметь любовь к Богу и ближнему. Посмотрите на мать и ее дитя. Кто научил эту молодую женщину, не имевшую прежде детей, воспитывать дитя? Любовь. Какие труды выносит она днем и ночью, ухаживая за ним, и как все кажется ей легко! Какая этому причина? Любовь. Любовь привязала Иисуса Христа к столбу, любовь привела Его к кресту, любовь воскресила из мертвых. Так ищите ее в своих сердцах. Взращивайте в себе христианскую истинную, чистую любовь. И вы найдете спасение. Господь дал меня вам в качестве отца, чтобы указать вам путь исправления ошибок, дабы вы заслужили Его прощение. Покайтесь, о сыновья, о дочери, и Господь будет к вам милосерден. Ходите, пока имеете свет – когда наступит ночь и тьма, света уже будет!
Домой шли в молчании. Джованна под руку с Валентином, брат и сестра все еще переживали нападение Савонаролы. Лоренцо думал, что из-за страсти к Клариче его чуть было не наказали бесчестием сестры. А Джакомо был глубоко потрясен проповедью. Он всегда был более набожен и осторожен, и теперь зароненные в его хрупкую и подготовленную душу слова Савонаролы разожгли пламя сильной веры. Он решил, что впредь будет ходить на его проповеди постоянно. Савонарола прав: сестре и брату стоит прекратить позировать художникам, это греховно. Он давно подозревал об этом, но теперь знал наверняка.
Произошедшее на карнавале лишь подтверждало слова монаха: Флоренция погрязла в грехе. Дома виделись Джакомо теперь затянутыми им, как паутиной, улицы – черными от греха, сам воздух – ядовитым. Неудивительно, что на его сестру напали: ее красота провоцирует греховные мысли, которые и без того гуляют в головах щеголей. Им всем следует быть скромнее и подумать о своем спасении.
Вся семья собралась в кабинете отца, Джакомо попытался пылко передать весь душевный трепет и переживание от проповеди Савонаролы, побудить отца к действию. Синьор Альба смотрел на старшего сына и мрачнел.
– Что ты хочешь сказать, сын мой? Что Валентин и Джованна, твои брат с сестрой, которых ты знаешь с пеленок, черны душой, только потому что так решил какой-то монах, который с ними не перемолвился и словом? С чего вдруг ему нападать на моих детей? Задумывался ли ты над его побуждением?
– Он борется за чистоту веры… – начал было Джакомо, но отец перебил его:
– Чистота веры возможна только в монастырях. Пусть следит там за чистотой. Люди не могут вести монашеский образ жизни. Торговля, управление, продление рода – повсюду можешь найти грех, если захочешь. Жизнь всегда возьмет свое: мы грешны, уже рождаясь. Как ты думаешь, верующим важно, чье лицо у Мадонны? Нет! Спустя века никто даже знать не будет, кто позировал для фрески Боттичелли. Но гармония и красота его труда будут восхищать по-прежнему, волновать и вдохновлять к смирению и любви! Вот почему Медичи выбрали Джованну. Вот почему я дал согласие. И буду давать, если посчитаю нужным. Красота, сын мой, – это Бог. Гармония – это тоже Бог. Любовь – это тоже Бог. Если бы этот Савонарола мог любить, как проповедует, он бы не атаковал моих детей, он бы по-другому попытался склонить их к своим убеждениям. Но он слишком фанатичен, и это пугает меня. Добра от этого не будет.
– Ты не прав, отец, мы все боимся Медичи, а он напрямую нападает на Лоренцо…
– Боимся?! – синьор Альба вдруг вспылил. Он поднялся с трудом из кресла и ткнул пальцем в грудь Джакомо. – Если ты боишься, говори за себя. Лоренцо Медичи спас наш город, добровольно и тайком поехав к Неаполитанскому королю, который вместе с Папой планировал его убийство. Он прожил там три месяца и смог, слышишь ты меня? смог переубедить своего врага и сделать его своим союзником против Папы. Флоренция расцвела при нем еще больше, чем при его деде. Да, порой он жесток, но жесток с врагами. Но бояться его может только тот, кто затевает против него недоброе. Ты что, Джакомо, решил присоединиться к его врагам?
– Нет.
– Тогда я больше не желаю слушать эти речи в своем доме. Дочка, – Джованна подбежала к отцу и обвила его руками за шею, помогла сесть.
Синьор Альба как раз хотел перейти к делам, когда секретарь доложил о том, что граф делла Мирандола просит принять его.
– Рановато для разговора о квасце… или он передумал… Проси!
Войдя в кабинет, Пико делла Мирандола быстрым взглядом окинул семью Альба. Джакомо весь в красных пятнах, синьор Альба, несмотря на сердечное приветствие, еще сердит. Значит, тут шел спор. Джованна стоит рядом с Валентином, старается держаться, но в ее глазах беспокойство. Только Лоренцо спокоен и расслаблен.
– Граф делла Мирандола, боюсь, вы пришли жаловаться на моих рабочих.
– Вовсе нет, – граф изящно поклонился, и Джованна не смогла сдержать удивленного возгласа. Она вдруг поняла, кто скрывался за золотой маской.
– Что случилось? – синьор Альба посмотрел на свою дочь.
Джованна растерянно замерла: отец ничего не знал о происшедшем. Граф делла Мирандола смотрел ей прямо в глаза, чуть улыбаясь.
– Я наступил ей на ногу, – нашелся Валентин. Он почувствовал, что сестра по какой-то причине не сможет объяснить своего возгласа, но и сам не понимал ее. Когда отец отвернулся снова к графу и стал расспрашивать его дальше, Валентин попытался поймать взгляд Джованны, но она рассеянно смотрела в одну точку, пытаясь понять, как теперь определить делла Мирандола. Он спас ее, но она еще смутно помнила голодный хищный взгляд сквозь прорези в золотой маске. Или ей почудилось? Почему никак не удавалось определить его, почему все мужчины были так понятны, а этот представлял собой химеру, которая менялась в зависимости от ее чувств? Не она ли сама вдохнула в образ графа эту таинственность, опасность и яркий ум? не навыдумывала ли все на пустом месте… И может, не он был это вовсе. А ей бы хотелось, чтобы был он. Она накручивала на кисть золотой пояс, натягивала с силой, потом отпускала и повторяла снова. Может, так она себя сама то пугает, то отпускает? а не граф?
– Что ж, если вы всем довольны, что же привело вас сюда сегодня?
– Это вовсе не деловое предложение, поэтому я позволил себе прийти раньше срока. Скорее, речь пойдет о более личном деле.
Граф делла Мирандола опустил взгляд и стал похож на наказанного школяра.
– О личном деле? Хотите ли поговорить со мной наедине?
– Как вы пожелаете, но ваша семья мне нравится, и просьба моя, возможно, касается всех вас, – тут он поднял взгляд и посмотрел на каждого по очереди. – У меня было время узнать вас всех ближе. Несмотря на те слухи, что ходят по городу, несмотря на проповеди фра Савонаролы, я знаю, что дети ваши, мессер Альба, прекрасны и чисты. Умны и образованны. Вы – настоящая семья, любящая и верная. Увы, моя семья так далеко от меня, что я скучаю по семейному теплу. Потому-то и решил вести дела с вами. Но… вынужден признать, что единожды упавшее на благодатную почву семя пустило корни так глубоко, что не только тепло солнечных лучей вашей семьи привело меня сюда сегодня, но и любовь, что расцвела в душе.
Сердце болезненно сжалось, и Джованна замерла. Граф делла Мирандола был прекрасен в своем смирении и признавался так искренно, что даже насмешливый Лоренцо остолбенел. Видеть своими глазами, как светило философии, гений и самый умный человек современности опускается на колено перед отцом, чтобы просить руки его сестры… Его сестры! Лоренцо переводил взгляд то на отца, то на графа.
– Граф, прежде чем вы попросите руки моей дочери, я вынужден отказать вам, потому что она помолвлена, – мягко остановил его синьор Альба.
Граф побледнел, опустил взгляд, сжал руки в кулаки и снова поднял голову.
– Я не знал. Я узнавал повсюду, я думал…
– Это еще не оглашено, но мы уже обговорили все с семьей ее будущего жениха.
– Прошу вас, мессер Альба… будьте милосердны, подумайте, возможно, вы все-таки поменяете решение, – он повернулся к Джованне. – Прошу, госпожа…
Джованне хотелось плакать. Она словно оказалась в ловушке: к графу ее склоняло многое, а к Раулю Торнабуони совсем ничего. Но она знала, что должна ответить смиренно.
– Мне искренне жаль, но я подчиняюсь решению отца.
Во взгляде графа было море любви и отчаяния, и он снова обратился к синьору Альба:
– Прошу вас… Обещаю, она будет счастлива со мной. Мне не нужно приданое Джованны, вы знаете, как я богат. Я отдам за нее квасцы, земли, что захотите, но без нее моя жизнь не имеет смысла.
– Вы хотите купить мою дочь? обменять ее, как лошадь?
– Нет! Я… я…
– Отец, граф имел в виду не это! – попытался вступиться Джакомо. Лоренцо тоже шагнул, чтобы вмешаться, но синьор Альба жестом остановил его: