Пески Веков
К моим ногам с глухим стуком упал бумажник. Он был набит такими же фотографиями – увеличенными отпечатками снимков, сделанных малоформатной камерой. И, откровенно говоря, я ни разу в жизни не видел такого правдоподобия.
– Я сделал тридцать снимков, – сказал он. – Извел всю пленку и все они один другого лучше. Я могу сделать их сколько угодно.
О, эти фотографии! Они и сейчас стоят у меня перед глазами: ландшафт, исчезнувший на этой планете за миллионы лет до того, как первая землеройка начала сновать между стволами первобытных лесов умеренного пояса и стала предком человечества; чудовища, чьи погребенные в земле кости и отпечатки на камнях – единственная память о великанах, самых огромных из всех живых существ, гулявших когда-либо по земле; там были и другие траходонты, много траходонтов, целое стадо. Они пожирали молодые побеги на берегу озера или большой реки, и каждый чем-то отличался от остальных – тот, кто их изготовил, был настоящим художником. Это были коритозавры, подобные тому, которого я как раз откапывал, представители одной из наиболее известных разновидностей большой семьи траходонтов. Но их создатель проявил немалую изобретательность, наделив их своеобразным кожным рисунком и мясистыми выростами, которые – я в этом был уверен – не были отмечены ни у одной из известных науке окаменелостей.
И это еще не все. Там были фотографии растений крупным планом – деревья и низкий кустарник, и они представляли собой шедевр с точки зрения достоверности мельчайших деталей. Каждый лист папоротника был отчетливо виден вплоть до насекомых, которые ползали и собирались в кучки среди высохших листочков. Там были панорамы болотистых равнин с кучами гниющих морских водорослей, с высокой травой и еще более высоким тростником, среди которых паслись гигантские ящеры. Я разглядел еще две-три разновидности траходонтов и несколько небольших динозавров, а на заднем планечудовищную тушу, которая, вероятно, должна была изображать бронтозавра, каким-то образом переместившегося через несколько миллионов лет из юрского периода в меловой. Я указал ему на этот промах.
– Здесь вы ошиблись. Мы не нашли никаких следов, подтверждающих, что такие животные дожили до столь позднего этапа эры пресмыкающихся. Очень распространенная ошибка: ее делает каждый писатель-фантаст, когда пытается написать роман о путешествии по времени. Тиранозавр съедает бронтозавра, а ему в свою очередь вспарывает брюхо трицератопс. Дело в том, что этого просто не могло быть.
Мой собеседник сунул окурок в песок.
– Ну, не знаю, – сказал он. – Он там был, и я его сфотографировал, вот и все. Тиранозавров я не видел и ничуть об этом не жалею. Рассказы, которые вы так презираете, я читал. Хорошая штука – они возбуждают любопытство и заставляют думать. Трицератопсов – если вы имеете в виду здоровенных дьяволов с тремя большими рогами, торчащими на голове и на морде, – у меня полным-полно. Вы просто не дошли до них. Переверните еще три штуки.
Я решил не спорить с ним. Действительно, в пачке оказалась и фотография холмистой равнины с грядой гор в отдалении. Композиция была из рук вон плохой – любой студент додумался бы расположить макет так, чтобы задним фоном служил лес, типичный для мелового периода, – но и она, как предыдущие фотографии, подкупала удивительной достоверностью. И трицератопсов там действительно хватало – сотня или больше; они небольшими группами, по трое-четверо, тупо жевали жесткую траву, которая большими пучками росла на песчаной почве.
Я расхохотался:
– Кто вам сказал, что их надо расположить именно так? У вас прекрасные макеты, это лучшая работа из всех, какие я когда-либо видел, но вот такие небрежности и ошибки портят ее в глазах настоящего ученого. Пресмыкающиеся никогда не паслись стадами, а динозавры были всего лишь гигантскими претыкающимися. Отнесите-ка свои фотографии кому-нибудь, у кого есть время развлекаться. Меня они не интересуют.
Засунув фотографии в бумажник, я бросил его владельцу. Он не сделал никакой попытки его поймать. Секунду он сидел, глядя на меня, а потом, взметнув столб песка, оказался рядом со мной. Одним тяжелым ботинком он злобно вдавил в песок бедро моего динозавра, а другой обрушил на хрупкие ребра. Я почувствовал, что от возмущения сначала побледнел, а потом побагровел. Будь я на двадцать лет моложе, я бы сбил его с ног и спросил, не хочет ли он еще. Но он был так же красен, как и я.
– Черт возьми! – крикнул он. – Ни один лысый старый болтун не посмеет дважды назвать меня лгуном! Возможно, вы и разбираетесь в старых костях, но уж в живых существах вы ничего не смыслите. По-вашему, пресмыкающиеся никогда не пасутся стадами? А как же аллигаторы? А галапагосские игуаны? А змеи? Вы ничего дальше своего носа не видите и никогда не увидите! После того как я вам показал фотографии живых динозавров, сделанных вот этим аппаратом двадцать четыре часа назад и всего лишь в трех-четырех милях от того места, где мы с вами сейчас стоим, выбросить бы вам тут же на свалку ваши жалкие мертворожденные теории и заняться настоящей живой наукой! Да, я сфотографировал этих динозавров! И могу это сделать снова – в любое время, стоит мне только захотеть. И я это сделаю!
Он умолк, переводя дыхание. Я смотрел на него – ничего больше. Это самое лучшее средство, когда маньяк впадает в ярость. Он опять покраснел и смущенно улыбнулся. Потом поднял бумажник, упавший у стенки ямы. В нем было внутреннее отделение с застежкой, я в него не заглядывал. Он засунул туда большой и указательный пальцы, порылся и вытащил пористую, похожую на лоскут кожи полоску, покрытую чем-то вроде высохшей, лоснящейся слизи.
– Ну-ка скажите, что это, – потребовал он.
Я перевернул кусочек на ладони и внимательно его рассмотрел. Это был кусок скорлуповой оболочки – без сомнения, яйца пресмыкающегося, и довольно крупного – вот и все, что я смог определить.
– Вероятно, это яйцо аллигатора, или крокодила, или одной из крупных змей, – ответил я. – Все зависит от того, где вы его нашли. Полагаю, вы будете утверждать, что я держу яйцо динозавра – это совсем свежее яйцо!
– Я ничего не собираюсь утверждать, – возразил он. – Ваше дело решить, что это такое. Вы же специалист по динозаврам, а не я. Но если оно вам не нравится, то что вы скажете об этом?
На нем был спортивный пиджак и вельветовые бриджи вроде моих. Из большого бокового кармана он вытащил два яйца величиной с ладонь, серовато-белые, сильно помятые. Они были покрыты кожистой оболочкой, типичной для яиц пресмыкающихся. Он посмотрел их на свет.
– Вот это свежее, – сказал он мне. – Песок вокруг гнезда был еще влажным. А второе из того же места, где я взял кусок оболочки. В нем что-то есть. Если хотите, можете посмотреть, что внутри.
Я взял яйцо. Оно было тяжелое, тупой конец заметно потемнел вокруг небольшого рваного отверстия. Как он и сказал, внутри что-то было. Я заколебался. Мне казалось, что я поставлю себя в смешное положение, если разрежу яйцо. И все-таки…
Присев на корточки, я положил яйцо на гладкий обломок песчаника возле гротескного черепа с гребнем и разрезал оболочку.
От зловония я едва не упал в обморок. Внутри была зеленовато-желтая масса, типичная для испорченного яйца. Зародыш был хорошо развит, и по мере того, как я очищал его от зловонной массы, Очертания его становились все более четкими. Бросив нож, я пальцами стер остатки вонючей слизи со скрюченного желеобразного эмбриона. Я медленно поднялся на ноги и посмотрел молодому человеку прямо в глаза.
– Где вы взяли это яйцо?
Он улыбнулся дразнящей улыбкой.
– Я уже говорил вам, что нашел его всего лишь в миле отсюда, за полосой джунглей, которые окаймляют болота. Там их было десятки – холмиков теплого песка вроде тех, что насыпают черепахи. Два из них я раскопал. Один был совсем недавно насыпан, в другом было много пустых оболочек и вот это. – Он вопросительно посмотрел на меня. – Ну, и как же великий профессор Белден объяснит это?
Его слова подсказали мне ответ.
– Черепахи, – подумал я вслух. – Это может быть черепаха какого-нибудь редкого вида, или гибрид, или же недоразвитый уродец. Это должно быть так! Только так!
В его голосе почувствовалась усталость.
– Да, – сказал он безучастно, – это могло быть черепахой. Могло, но не было, только для вас это не имеет никакого значения. Фотографии могут быть подделкой, и не слишком талантливой. Они изображают то, чего, по мнению вашей проклятой науки о мертвых костях, быть не может. Ладно, ваша взяла. Но я побываю там еще раз и добуду доказательства, которые убедят вас и любого такого же твердолобого краснобая, что я, Теренс Майкл Алоизиус Донован, переступил через грань времен, шагнул в меловой период и счастливо и благополучно жил там за 60 миллионов лет до собственного рождения!
Он ушел. Я слышал, как он зашагал вверх по выемке, как осыпались мелкие камешки с края ямы. А я стоял и глядел на зеленоватую массу, жарившуюся под солнцем на ярко-красном песчанике. Это могло быть зародышем черепахи, неправильно сформировавшейся, так что верхний панцирь задрался зубчатым воротником за череп с клювом. Или же это могло быть чем-то другим…
А если это было чем-то другим, значит, в мире больше нет места логике и разуму и сумасшедший бредовый сон мальчишки стал реальностью, хоть он и не мог быть реальностью. Парадокс в парадоксе. Противоречие в противоречии.
Я собрал инструменты и отправился к себе в лагерь.
II
Все последующие дни мы очищали скелет коритозавра, потом запеленали его в холст, пропитанный алебастром, подготовив к длительному путешествию в музей: сначала в фургоне, потом на грузовике и на поезде. У меня оставалась примерно неделя, которую я мог провести по своему усмотрению. Но почему-то я, как ни старался, не мог забыть стройного светловолосого Терри Донована и те два странных яйца, которые он вынул из кармана.
Приблизительно в миле от лагеря я нашел остатки того, что в меловой период было морским пляжем. Там, где не произошло выветривания, рябь на песке, оставленная волнами, и норы червей сохранились нетронутыми. И еще – следы, просто изумительные, такие, какими мог бы гордиться любой музей. Миллионы лет назад тут проходили динозавры, большие и маленькие, и оставили на влажном песке свои следы. Они были засыпаны и сохранились, чтобы вызвать потом любопытство у тех, чьи покрытые шерстью предки бегали на четырех ногах.
За пляжем начинались болота и зыбучие пески. Возле камней в несметном количестве валялись рассыпающиеся в прах белые кости. Потребовались бы годы тщательнейшей работы для того, чтобы разобраться в этих беспорядочных массах. Я стоял с куском окаменелой кости в руках и смотрел на испещренную крапинками скалу, когда на склоне позади меня послышались шаги. Это был Донован.
Выглядел он теперь не таким самоуверенным. Он похудел, лицо его заросло щетиной. На нем были шорты и разорванная в клочья рубашка, а левая рука была прибинтована к боку полосками какой-то блестящей металлической ткани. В здоровой руке он держал самую странную из когда-либо виденных мною птиц.
Он бросил ее к моим ногам. Она была лиловато-черной с голой красной головой и шеей в сережках. Ее хвост состоял из широких коротких перьев, росших парами на голом стержне, и во всем этом было что-то крысиное. Сгибы крыльев завершались тремя маленькими пальцами. Голова была длинной и узкой, как у ящерицы, с огромными круглыми глазами без век, а в клюве виднелись мелкие желтые зубы.
Я перевел взгляд с птицы на Донована. На этот раз он не улыбался. Его взгляд был устремлен на отпечатки.
– Значит, вы нашли пляж? – Голос его звучал устало и монотонно. – Это была песчаная коса между болотами и морем, куда они приходили кормиться и где служили пищей для других. Иногда они попадали в зыбучие пески и ревели до тех пор, пока их не засасывало. Видите ли, я побывал там. Птица оттуда, она была живой, когда и эти окаменевшие рассыпавшиеся кости принадлежали живым существам. Не только в том же геологическом периоде, но в том же самом году, в том же самом месяце, в тот же день! Вот вам доказательство, от которого вы не можете отмахнуться. Исследуйте птицу. Вскройте. Делайте с ней все, что хотите. Но на этот раз вы должны мне поверить! На этот раз вы должны мне помочь!
Я наклонился и поднял птицу за длинные чешуйчатые ноги. Уже много миллионов лет на нашей планете не жили и не могли жить подобные птицы. Я подумал о тридцати фотографиях, запечатлевших невозможное, о яйцах, которые он мне показывал: одно свежее, а другое с зародышем, принадлежавшим, как можно предположить, неизвестному виду черепах.
– Хорошо, – сказал я. – Можете на меня рассчитывать. Что вам нужно?
Он жил в трех милях отсюда, на безлесой равнине. Дом представлял собой модернистскую коробку, окруженную высокими тополями на берегу небольшого водохранилища. Гидростанция на плотине давала электроэнергию – а что еще было нужно для создания удобств и комфорта в пустыне?
Одно крыло дома было без окон – глухие стены и ряд вентиляционных отверстий на покатой крыше. Я понял, что это лаборатория. Донован отпер железную дверь и рывком распахнул ее, пропуская меня вперед.
Я очутился в просторном помещении. В углу возле стены, отделяющей флигель от жилого дома, стоял письменный стол, а над ним висела полка с книгами. Противоположную закрывал большой распределительный щит, по сторонам которого располагались два огромных генератора постоянного тока. Шкафы и длинный лабораторный стол, заваленный мелкими приборами, завершали обстановку. Больше там не было ничего, если не считать машины, стоявшей на бетонном полу посредине лаборатории.
Она была похожа на свинцовое яйцо метра три в высоту и полтора в ширину. Машина была смонтирована на раме из стальных перекладин, опиравшихся на массивные изоляторы. Через открытую дверцу можно было заглянуть внутрь машины – там едва поместился бы один человек; в свинцовую стенку кабины был вделан изолированный щит управления с множеством циферблатов и переключателей. От щита управлеция в бакелитовый пол уходили толстые кабели, а к стальной основе были приклепаны два больших медных бруска. Генераторы, питавшие невидимую батарею, глухо гудели, и в воздухе чувствовался слабый запах озона.
Донован захлопнул дверь лаборатории и запер ее изнутри.
– Вот оно, Яйцо, – сказал он. – Я вам все покажу позже, сначала выслушайте меня. Только помогите мне перевязать руку.
Я разрезал его рубашку и размотал прозрачную металлообразную повязку, которая туго прибинтовывала его руку к телу. Я увидел глубокую рваную рану, как от удара зазубренным ножом. Обе кости предплечья были размозжены. Рана была промыта и смазана каким-то ярко-зеленым снадобьем с незнакомым мне запахом. Кровотечение остановилось, и против ожидания я не заметил никаких признаков воспалительного процесса.
Он ответил на мой.немой вопрос.
– Мазь и повязка ее – Ланы. Один из ваших маленьких подопечных – в первый раз я таких не видел – захотел меня слопать. – Он порылся в нижнем ящике письменного стола. – Здесь нет ни одной чистой тряпки, – сказал он. – А искать в доме мне некогда. Придется вам использовать то же, что и было.
– Подождите, – запротестовал я, – нельзя оставлять такую рану без обработки. Это дело серьезное. Вам надо показаться врачу.
Он покачал головой.
– Некогда. Чтобы добраться сюда из города, доктору понадобится два часа. Со мной он провозится еще час. А мои аккумуляторы зарядятся через сорок минут, и я сразу же отправлюсь обратно. Выломайте пару дощечек из ящика для апельсинов, вон там в углу, и наложите мне новую повязку. Этого будет достаточно.
Отодрав тонкие дощечки, я сделал лубок и, убедившись, что кости стали на место, туго перебинтовал руку странной серебристой тканью. Завязав свободные концы петлей, я накинул ее ему на шею. После этого я пошел в дом за чистой одеждой для него. Когда я вернулся, он уже разделся и умывался над раковиной. Я помог ему надеть нижнее белье, натянул на него рубашку и бриджи, обул в высокие ботинки, включил электрическую бритву и наблюдал, как он водил ею по квадратному подбородку.
Он ухмыльнулся.
– А вы, профессор, молодец, – сказал он мне. – Ни одного вопроса, а, готов побиться об заклад, они так и вертятся у вас на языке. Ничего, я вам все расскажу. А дальше – хотите верьте, хотите – нет.
Посмотрите, вон там, на столе позади вас, лежит пружина. Это спираль, плоская металлическая полоска, свернутая так, что получилось тело, имеющее объем. Если вы нанесете на нее друг под другом две метки, то расстояние между ними по прямой составит около пятнадцати сантиметров. А можно прямо перескочить с витка на виток. Если пружину сжать, ваши метки сойдутся – вот так. Расстояние, разделяющее их по прямой, осталось прежним, но в то же время они теперь совсем рядом.
Вы знаете, как Эйнштейн представлял себе Вселенную: пространство и время взаимосвязаны в четырехмерный континуум, который изгибается и закручивается самым причудливым образом. Может быть. Вселенная замкнута, а может быть, нет. Может быть, она расширяется, как воздушный шар, который надувают, а может быть, уменьшается, как тающая градина. Ну, так я знаю, какую форму она имеет. Я это доказал. Она имеет форму спирали, как эта пружина. Временная спираль!
Понимаете, что это означает? Вот смотрите, я вам покажу. Видите первую засечку на пружине? Это настоящее. Это сегодня. Дальше следует будущее. Вот здесь завтра, а здесь следующий год. А вон там – еще более отдаленное время, один полный виток как раз наверху, точно над первой меткой.
Теперь следите. Я могу перейти из сегодня в завтра – вот так, двигаясь вместе с временем по пружине. Так это и происходит. Только по законам физики – энтропия и прочее – назад пути нет… Однонаправленное движение. И вы не можете двигаться быстрее, чем пожелает вести вас время. Но это если вы следуете пружине. А можно пойти напрямик!
Вот две мои метки – наше сегодня и два года спустя. По спирали их разделяют пять сантиметров, но я сжимаю пружину, и они соприкасаются. От одного витка к другому можно, так сказать, построить мост и перейти прямо во время, отстоящее от нашего на два года. Можно шагнуть и в другую сторону – на два года в прошлое.
Вот и все. Время свернуто спиралью, как пружина. Какая-то прошедшая эпоха в истории Земли лежит рядом с нашими днями, отделенная от них всего лишь неосязаемой гранью, сфокусированными силами, которые мешают нам ее увидеть или попасть в нее. Прошлое, настоящее, будущее – бок о бок. Но их отделяют друг от друга не два-три года, не сотня лет. По спирали от нас до них шестьдесят миллионов лет!
Я сказал, что с одного витка времени можно перескочить на другой, если построить мост. И я построил такой мост – вот это Яйцо. Я создал силовое поле, неважно как, оно, преодолевает невидимый барьер между нашей эпохой и соседствующей с ней. Электромагнитный толчок отправляет машину в заданном направлении – вперед или назад. Так я оказался в эпохе динозавров – перенесся на шестьдесят миллионов лет назад.
Он замолчал, словно давая мне возможность возразить ему. Но я ничего не сказал. Я не физик, и, если все было так, как он говорил, если время действительно было спиралью с примыкающими друг к другу витками и если его свинцовая машина могла служить мостом между ними, тогда и фотографии, и яйца, и птица – все становилось возможным. А ведь они были не просто возможностью – я видел их своими глазами.
– Как видите, обычные парадоксы тут не приложимы, – продолжал Донован. – Убийство собственного дяди, одновременное пребывание в двух местах и прочее… Виток времени равен шестидесяти миллионам лет. Можно перейти с одного витка на другой, проскочив шестьдесят миллионов лет, но нельзя сделать скачок на более короткое расстояние, не прожив этих дней. Если я перенесусь сейчас на шестьдесят миллионов лет назад или вперед и проживу там четыре дня, то вернусь сюда во вторник, то есть через четыре дня, считая от этой минуты. Вопрос о том, чтобы отправиться в будущее, узнать обо всех чудесах науки, а затем вернуться обратно и изменить судьбу человечества, также отпадет, так как шестьдесят миллионов лет – слишком большой срок. Вряд ли к этому времени на Земле еще будут жить люди. А если и будут, если я узнаю их секреты и вернусь обратно – это окажется возможным только потому, что цивилизация грядущего возникнет благодаря моему возвращению в мое время. Это звучит довольно дико, но так оно и есть.
Донован замолчал, уставившись на тускло-серый корпус Яйца. Он перенесся мыслями в прошлое – на шестьдесят миллионов лет назад, в эпоху, когда владыками Земли были гигантские динозавры. Он видел стада трицератопсов, пасущихся на лугах мелового периода, наблюдал, как нежились в укромном болоте представители неизвестного науке вида бронтозавров, следил за археоптериксами, лилово-черными, с крысиными хвостамиони пронзительно кричали, сидя на древовидных папоротниках. И он видел не только их!
– Я расскажу вам все, – заговорил, он. – А поверите вы мне или нет – дело ваше. Потом я снова отправлюсь в прошлое. Может, вы допишете конец этой истории, а может, и нет. Шестьдесят миллионов лет – большой срок!
Он рассказал мне все: как он разработал теорию временной спирали, как возился с математическими расчетами пока все не сошлось, как строил маленькие модели машин, которые устремлялись в никуда и исчезали, как наконец построил Яйцо, машину, достаточно большую, чтобы в ней мог уместиться человек, и в то же время достаточно маленькую, чтобы энергии, вырабатываемой его генераторами, хватило бы для прыжка с одного витка на другой и обратно, как вышел из закрытой тесной кабины внутри Яйца в мир окутанных испарениями болот и пустынь, за шестьдесят миллионов лет до появления человека.
Вот тогда-то он и сделал те снимки. Тогда-то за ним, мыча и ревя, словно гигантская корова, и погнался коритозавр, которому он помешал пастись. Ему удалось ускользнуть от разъяренного ящера, и он осторожно пошел дальше через причудливые буйные заросли, отмахиваясь от москитов величиной со слепня и увертываясь от гигантских стрекоз, которые, устремляясь вниз, на лету хватали москитов. Там, где кончились заросли, он увидел, как небольшая безрогая динозавриха вырыла яму в теплом песке и отложила двадцать яиц. Когда животное ушло вперевалку, Донован взял одно свежее яйцо – то самое, которое потом показывал мне, – а второе выкопал из другого гнезда. Он сделал много фотографий, у него были вещественные доказательства. Но солнце уже клонилось к закату. Со стороны соленых болот, тянувшихся вдоль морского берега, доносились звуки, которые не предвещали ничего хорошего. И он вернулся назадв свое время. А я посмеялся над ним и над его доказательствами и назвал свихнувшимся жуликом!
Тогда он снова отправился в прошлое. На этот раз он захватил с собой ружье – огромное ружье, которым еще его отец бил слонов в Африке. Зачем он его взял, я не знаю. Возможно, чтобы застрелить трицератопса, раз уж я не поверил фотографиям, и привезти в качестве трофея нескладную трехрогую голову. Но, конечно, он не смог бы доставить ее в наше время, потому что даже с одним ружьем еле помещался в Яйце. Он захватил рюкзак с припасами и водой – тамошняя вода не внушала ему доверия, – и был полон решимости оставаться в прошлом столько, сколько потребуется, чтобы добыть для меня и мне подобных неопровержимые доказательства.
За болотами на горизонте тянулась холмистая гряда. Донован рассудил, что там могут водиться существа значительно меньших размеров, чем гиганты, которых он видел в море и на болотах, где вода поддерживала их огромные неуклюжие тела. И вот, захлопнув дверь Яйца и закидав его ветками папоротника, чтобы замаскировать от любопытных динозавров, он пошел через равнину на запад.
Стада трицератопсов не обращали на него ни малейшего внимания. Он предположил, что трицератопсы способны увидеть его, только когда он оказывался совсем близко от них. Впрочем, и тогда они не обращали на него ни малейшего внимания. Это были травоядные ящеры, а существа размером с человека не представляли для них никакой опасности. Только однажды, когда он чуть было не споткнулся о двухметрового малыша, дремавшего в высокой траве, один из старших испустил громоподобное шипение и побежал к нему рысцой с покрасневшими глазами, выставив вперед три острых рога.
Он встречал много небольших динозавров, легких и быстроногих, которые при виде его не проявляли такого безразличия. Некоторые из них были достаточно велики, чтобы ему становилось не по себе от их интереса к его особе. И в первый раз в этом мире он выстрелил, когда тварь величиной со страуса наклонила голову и бросилась на него с самыми дурными намерениями. Пуля разнесла голову ящера, когда он находился шагах в двадцати от Донована, но тело продолжало стремительно бежать вперед, так что он еле успел увернуться. Наконец оно рухнуло на землю и замерло. Донован развел костер и поджарил кусок мяса этого динозавра. По его словам, оно было похоже на мясо игуаны, которое, как он тут же добавил, очень напоминает куриное.