Псы Америки. Божья кара

– А что с ним может твориться? Может, кобылу надо?

– А ты не можешь найти? Сам становись раком.

Довольный шуткой митрополит усмехнулся кривой улыбкой.

Гектор своё канючил:

– Они стоят миллионы. А попадут под бомбу – все прахом в одно мгновение. Все теперь стало с ног на голову. Вот и Альпак чует опасность.

– Бог не даст, – губы раскольника в глубоких трещинах застыли в усмешке.

Спивак глубоко вздохнул.

– Когда воют сирены воздушной тревоги, мне почему-то кажется, что я не в усадьбе святейшего, а в логове дьявола.

– За богохульство выпороть бы тебя не мешало.

Митрополит поднял руку. Конюх съежился, Альпак шарахнулся в сторону.

– Тьфу, на вас! – в сердцах плюнул митрополит. – Сами боятся, меня напугали.

Этот рысак, всегда ровно и чисто работавший на дорожке, вне неё был злым, мелочно мстительным, обидчивым и желчным существом. Он постоянно норовил укусить конюха, незаметно сделать ему больно, в самый неожиданный момент прижать к стенке денника. Однажды он сломал два ребра нерасторопному скотнику, который всегда терпеливо и заботливо ухаживал за ним. Но стоило после этого конюху на него закричать (о том, чтобы ударить призовую лошадь, не могло быть и речи), Альпак сник и стал послушнее.

Чуть позже:

– Сам-то давно в седле сидел? А покажи.

– Сейчас Альпака в стойло отведу и Берту оседлаю.

Митрополит усмехнулся:

– А на этом боишься?

– Почему боюсь? Берегу.

Конюх ушел, отводя жеребца, а потом вернулся с вороной рысачкой под седлом – сам ухмылялся. Митрополит хмуро оглядел кобылу, кивнул. Гектор взял поводья, легко вскочил в седло. Берта, почувствовав руку, вздрогнула, загрызла удила.

– Ха… – конюх приник к лошадиной шее.

Берта закружилась, взметая копытами песок, быстро перебирая ногами.

– Ха! – Спивак натянул поводья.

Берта остановилась и замерла на месте, как вкопанная. Ноздри её трепетали.

– Сядете на лошадь, ваше святейшество? Эта спокойнее.

Митрополит отмахнулся.

– Езжай, прокатись. Я на лавочке посижу. Люблю лошадей, запах конюшни… Не те уже годы, чтобы верхом скакать – можно что-нибудь растрясти.

Глава отколовшейся церкви сел на лавочку у стены конюшни, не замечая, как летит время. Он сидел и думал о том, что день прошел. Целый день. Ещё один день. Кажется, все вошло в колею. Те, кому надо, сидят за решеткой. Всех несогласных вон попросили…

Много лет назад, будучи студентом Киевской духовной семинарии, он пристрастился к игре на конных скачках. Хорошо помнит ощущение первого крупного выигрыша. Бесстрастные пальцы кассирши легко отсчитали толстую пачку денег. Выигрыш был большим. Он ставил на незнакомую темную лошадь, и она пришла первой к финишу. Чисто случайно он стал обладателем большой суммы денег.

Часть её он отправил родителям, на остальные продолжил игру. Лошадей выбирал по цвету – всегда ставил на самую темную. Знал наизусть все конюшни. Дни, когда на ипподроме проводились скачки, были шумные, выматывающие…

Это был Киев, столица, но никаких развлекательных или увеселительных заведений он не помнил – только ипподром. Даже имена сокурсников и наставников-преподавателей так не врезались в память, как клички чемпионов скачек.

Почему он вспомнил об игре – из-за денег или лошадей?

Мысль с трудом пробивалась сквозь навалившуюся сонливость.

Митрополит прилег. В таком положении мысль поменялась.

Он подумал о том, о чем часто думал с усмешкой – о своей профессии. Странная, не производящая ничего, даже радости. Только лошади – услада души. Всю жизнь он ломает голову – для чего лошади дан природой быстрый бег?

Теперь он патриарх православной церкви всея Руси Украины – надо бы о другом думать. Митрополит старался отогнать неожиданно появившуюся теплоту какого-то странного тщеславия – то, чего он раньше стеснялся. Сам Зеленский целует ему руку. И это, оказывается, так приятно. Горькое и сладостное открытие – да-да, он такой, пусть считают, что это плохо, но он счастлив этим и другого ему не надо. Тщеславие его накрыло. Глупо, по-детски…

Но разве вся его жизнь не ребячество? Эти скачки, игра…

Что заставляет его, девяностолетнего старика, вспоминать сейчас сладостное ощущение мчатся верхом на лошади?

Где-то в конюшне работало радио.

До слуха митрополита донеслось:

– Сегодня в Киеве террористы российского ФСБ совершили несколько покушений на ряд служащих государственного аппарата.

Блаженная улыбка главного раскольника Православия пропала.

Что творится? Что творится? Куда Бог смотрит?

Митрополит закрыл глаза, и оказалось, что навсегда.

Вернувшийся с проездки Гектор Спивак не застал хозяина в конюшне. Расседлал Берту, обтер лоснящиеся бока и спину, отвел в стойло.

Беспокойное ржание Альпака заставило конюха заглянуть в его клетку.

– Что, приятель, беспокоит?

И тут он увидел лежащего на полу митрополита. Лобная часть его головы была напрочь разбита и вмята – кровь и мозги закрыли лицо.

Должно быть, Альпак лягнул старика. Вот напасть-то! И зачем этот старый хер залез к нему в стойло? Копыта обнюхивал или что углядел?

Достав мобильник, Спивак позвонил в службу собственной безопасности Киевской епархии.

Позже народ, ненавидевший главного раскольника Православия, говорили о нем – то не конская нога покарала отступника, а Божья рука.