Предание Темных: Вечность не предел

Тихо, чтобы не разбудить сестру, лезу к своему чемодану, еще в самом начале занесенному на борт Тэдом, и достаю тубу с картинами. Вынимаю ту, которую наполовину очистила. Хотя, в слабом свете люминесцентных ламп, предназначенных как раз для ночного освещения (типо ночников), не сразу разбираю и вначале вынимаю неверное полотно.

Уже законченное.

Но вот, наконец, дохожу до нужного. Лицо женщины (матери Лале), ее рыжие волосы, зеленые глаза, и часть зеленого платья уже очищены. Невероятно красивая женщина.

Перстни на руках тоже очищены, как и вся правая рука.. а вот левая еще наполовину нет. Решаю, что именно с нее и начну сегодняшнюю работу.

Беру нужный инструмент, но требуется какое-то время, чтобы при таком слабом свете навостриться работать. А выходить работать в главный салон самолета, который хорошо освещен – не вариант. Ведь когда я «отрублюсь», меня может обнаружить Тед или сам Ратвен – и возникнет куча ненужных вопросов.

Потому подстраиваюсь под обстоятельства.

Собственно, это в природе человека – подстраиваться под обстоятельства, потому уже очень скоро я начинаю работать ловко и хорошо и при свете этим ламп, будто бы всегда работала только так и никак иначе. И в награду за это водоворот, простив мое трусливое бегство из замка, соглашается – даже из самолета, несущего нас на крыльях ночи обратно в Штаты, прочь от последнего из выживших участников событий – забрать меня с собой в прошлое.

В долгожданный, сокрытый пеленой мрака 1448-ой год, чтобы поведать тайну того, что же вынудило приятного валашского принца из XV-го века пойти на сделку с Темными и в итоге навсегда обернуться тем ужасным монстром, которого я видела той ночью..

-2-

1448 год, Май.

Османская империя.

Город Эдирне.

У ворот дома не оказывается привратника – что, впрочем, неудивительно, учитывая что новые жильцы его только вселились – потому Лале отворяет сама. Идет по тропинке, окруженная прелестным ароматом цветущих мандариновых деревьев. Ей не часто доводится бывать в самом Эдирне, покидая пределы дворца, но и Нурай-хатун не каждый день возвращается обратно в родной город и приглашает ее в гости.

Хотя, учитывая ее довольно странную просьбу, обычным гостеприимством это едва ли можно назвать..

Но вот мысли Лале отвлекаются на какую-то неразбериху, что шумным гулом царит ближе ко входу в дом. Снуют служанки, повсюду лежат сундуки и тюки с вещами. Даже стоит огромный чугунный чан для готовки.

По скромному разумению Лале – если в такой махине приготовить еды, то ею можно будет целый месяц кормить весь город, да притом еще и останется.

– Поживей, Дамла! – сердито требует Нурай-хатун, еще не заметившая приближающегося к ней силуэта Лале – этак до ночи не разберем..

Тут ей на глаза попадается этот самый чан и лицо приятельницы становится еще более сердитым:

– Почему этот чан оставили тут? Весь проход занимает!

Крепкая пухлощекая служанка обиженно морщит нос, точно они тут на равных правах и подобное обращение ей претит:

– Почему оставили – этак не меня, а поваров спрашивайте, госпожа. А перенести нельзя, он эвон как на солнце раскалился, все руки обожжем!

– Все-то тебе не так, на все обратное слово найдется – раздраженно бросает Нурай – ну оберните тряпками да перенесите.

Она подходит к одному из сундуков и достает несколько кусков полотна, после чего протягивает служанке:

– На вон. От прежних хозяев, им-то уж точно без надобности. Не свои же тряпки тебе давать для грязной работы.

Та, недовольно ворча, берет тряпки и накрывает ими чан. Однако, доделав до конца, вновь начинает ворчать, точно старая собака, которая не может разгрызть кость оттого, что зубы все давно выпали, но и отдать ее не желает. Посасывает, измазывая слюнями, да ворчит:

– Ну где там эта Сайжи? Я что ж, сама тащить буду? Сама я не смогу.

Нурай окончательно злится и раздраженно машет в сторону шикарного дома:

– Так ступай, позови ее!

Дамле, казалось, только этого и добивалась все это время. Ее хмурое полнощекое лицо тут же радостно озаряется и она прытью уносится в дом. Глаза Нурай недовольно сверкают, но тут Лале уже окончательно подходит и касается ее рукой. Подруга оборачивается и растерянно улыбается:

– Ох, Лале, не заметила.. – и вновь кивает на удаляющийся силуэт служанки – эдак все, теперь ищи свищи ее. Ближайший час не найдешь.

Но вот негодная служанка забывается и девушки обмениваются приветствиями, после чего уже сами неспешно зашагивают к дому, подальше от нещадно палящего солнца.

– Кто бы мог подумать, что я в этом доме у тебя в гостях окажусь – улыбается Лале – думала, что Сафие приду поздравлять с новосельем, а получилось, что тебя..

– Точно – смеется Нурай – Халиль-паша ведь этот дом ей построил как свадебный подарок, да только не ко двору пришелся. Молодые и не жили в нем. Только завезли вещи – и сразу вывезли.

– Ну хорошо, что повод хоть радостный.

Сафие рассказала Лале это еще до того, как эта новость стала общеизвестной и уж точно до того, как весь дворец знал об их отъезде. Дело было в том, что Дамета назначили бейлербеем Румелии и отправили туда порядки наводить. Ну, естественно, и Сафие за ним – это ведь не меньше, чем на несколько лет. Теперь-то, имеет, наконец, законное право за ним следовать.

– Да, это хорошо – как-то отстраненно кивает Нурай – ну а теперь мы вот тут устраиваемся. Пока дом на год сняли, а там видно будет..

Лале думала, что они его купили – но выходит, Халиль-паша решил оставить его все-таки для дочери. Что ж, разумное решение – однажды, ведь, они с Даметом все-таки вернутся в столицу, вот тогда по достоинству подарок главного визиря и оценят.

Они уже почти доходят до крыльца, когда Нурай, наконец, позволяет себе глянуть на корзинку в руках Лале, которую до этого старательного избегала глазами, будто бы и не видит вовсе:

– Там холст и краски? – голос тихий, благоговейный – ты взяла?

– Конечно, ты же просила. Только зачем они?

– Пойдем – голос еще тише, после чего оборачивается, словно боясь быть кем-то застигнутой – пойдем за мной, там расскажу.

Следуя за Нурай (и не до конца понимая, кого именно они избегают или опасаются), Лале обходит дом и оказывается в живописном дворике с прудом.

Подруги располагаются прямо на шелковых подушках на мраморном бортике. Весенний ветер покрывает рыбью поверхность воды и покачивает кувшинки. Вокруг царит безмятежное спокойствие – и никого, кроме них двоих.

Только здесь, наконец, лицо Нурай вдруг становится умиротворенным и спокойным. С некоторой печальной ностальгией, она чуть опускает кончики пальцев в пруд и говорит:

– Это лучшее место в доме. Моя отдушина. Обожаю воду. Когда мне было тринадцать, я целый год с родителями у моря жила. Самое счастливое время. Свободное. Встаешь рано утром, бежишь на пустой пляж, и ноги в воду..

И вот взгляд Нурай становится каким-то что ли виноватым, когда она поднимает его на подругу. Словно она стыдится своей просьбы, но при этом ничего не может с собой поделать:

– Лале, сделай мне подарок. Нарисуй море. Я знаю, ты сможешь, как настоящее, лучше всех во дворце рисуешь..

– Море? – Лале немного удивляется.

Что здесь такого запретного, что Нурай так засмущалась? Лале жмет плечами и улыбается:

– Хорошо, я попробую.

Подруга чуть не подпрыгивает от радости:

– Да? Спасибо! Я эту картину буду у себя в комнате прятать, никто не увидит..

Лале изумляется все больше:

– Зачем же прятать? Море не запрещено рисовать.

Взгляд девушки вновь поникает. Она вынимает руку из воды, как-то бегло отирает о платье и вся скукоживается:

– Явузу точно не понравится.. скажет опять – дурь в голове.

Лале растерянно кладет ладонь на плечо подруги и спрашивает доверительным голосом:

– Может, я лезу не в свое дело, Нурай, но не жалеешь ли, что вышла замуж за него?

Однако, Нурай нисколько не злится такому вопросу – хотя Лале не удивилась бы подобной реакции, памятуя их разговор в Ночь Хны. Напротив, девушка всерьез задумывается, после чего отвечает:

– Многие говорят, я за деньги и статус выходила. Мне это, конечно, важно было. Но он мне важнее был. Такой решительный, сильный и немного несчастный. Казалось, ему лишь нужно немного любви, чтобы, наконец, обрести самого себя. И я, которая сможет ему с этим помочь.. Эдак ведь у нас, девушек, всегда – подавай угнетенных да несчастных, чтобы их исцелять.

– А почему он несчастный-то?

– Ну, Явуз ведь много лет в опале у султана был, ты не знала?

Признаться, Лале вообще еще годом ранее про Явуза ни разу даже не слышала.

– Но вот до свадьбы в его несчастье весь мир был виноват – Нурай как-то обессиленно злится – а после одна я стала. Все хорошее между нами быстро исчезло. Не нужно было ему исцеление да помощь – нужно было лишь конкретного виновного найти, и я отлично на эту роль сгодилась.

Она вновь как-то устало опускает руку в воду, словно желая найти в ней силы, после чего смотрит на Лале:

– Так что да, сейчас уже жалею, что вышла за него.

Но тут же тряхнула головой, словно бы желая прогнать грустные мысли, а вместе с ними и разговор, зашедший туда, куда не положено в семейном доме замужней женщины. После чего вновь смотрит на корзинку Лале:

– А можно прямо сейчас начать море рисовать?

На самом деле, Лале бы сначала немного подготовиться к этому – может, посмотреть рисунки какие другие, как море выглядит, или почитать о нем, как описывают, или послушать.. но подруга выглядит такой несчастной, что ей хочется сейчас хоть посильно поднять ей настроение. Потому она с готовностью кивает:

– Конечно, можно.

Расстелив холст на мраморном парапете, Лале начинает готовить краски, смешивая цвета, чтобы получить нужные ей оттенки. Нурай наблюдает за этим, точно за каким-то волшебством, и даже иногда подсказывает (у кромки оно чуть светлее, а у горизонта словно совсем синее-синее.. можно даже еще чуть черного добавить), каким должна выглядеть вода.

Как вдруг с внешнего двора слышится резкий звучный голос.

Нурай тут же подскакивает, точно ошпаренная, едва не перевернув часть красок, ближе к которым сидела:

– Ох нет, это он! Явуз! Скорее прячь все!

Девушка хватает полотна, краски, принимается метаться, а Лале лишь изумленно наблюдает за этим, немного опешив. Но вот мгновение – и она уже помогает подруге сгребать принадлежности в корзину, после чего прикрывает ее салфеткой, скрывая от глаз.

– И ты, пожалуйста, прячься!

– Я? – Лале изумленно топчется – Нурай, но что плохого-то..

– Прошу тебя, Лале! – и уже спешит ее подталкивать в полутемную нишу, откуда сразу ее и не приметить будет.

Лале не совсем понимает, к чему это.

Ладно еще рисунок.. хотя и это не совсем понятно. Чем Явузу может не угодить картина моря? Но она-то.. Что плохо было бы в том, если бы Явуз увидел Лале в их доме? Даже не в доме, а во дворе. Лале не знает таких правил, при которых после замужества запрещается с подругами видеться, да в гости их звать.

Но вот уже через пару мгновений, едва Лале успевает укрыться в своей нише (вернее, быть впихнутой туда подругой), как во дворе показывается Явуз-Паша. Все такой же мерзкий и противный – а после новых подробностей, что она о нем узнала – теперь он Лале кажется даже еще более отвратительным, чем при первой встрече.

Как все-таки удивительно, насколько может меняться восприятие внешности человека в зависимости от изменения отношения к нему!

С ним появляется и молодой помощник в янычарской форме.

– Сейчас, Кемаль, я возьму.. и вернемся поскорее.

– Хорошо, господин.

Явуз замечает супругу и теперь уже голосом, гораздо более грубым и жестким даже в сравнении с тем, которым он обращался к помощнику, бросает ей:

– Нурай! Где тот пергамент в оленьей коже, что я вчера приносил!? Живо принеси мне его! Да поторопись!

– Одну минуту, господин..

Нурай склоняет голову и спешит в дом. Достаточно быстро она возвращается со свитком. Явуз берет его, даже не глядя на супругу:

– Ладно – очевидно, вместо «спасибо» – а ты что делала?

В голосе ни капли любопытства или искреннего интереса. Скорее вопрос командира, уточняющего у солдата, чем он тут занимался в его отсутствие и чего полезного сделала, остолоп эдакий.

Нурай начинает заикаться:

– Я.. мы.. вещи разбирали.

Теперь мужчина уже поднимает и упирает в нее суровый взгляд, не сулящий ничего хорошего:

– Вещи лежат во дворе, возле них никого! Чем ты тут занимаешься?

Девушка опускает голову, но муж жестко ее за руку и трясет, заставляя смотреть на него:

– Думаешь, если вернулась в Эдирне, то как в девичестве прохлаждаться будешь? День замужней женщины – это труд во благо мужа и молитва! А где твой труд?

Лале так и подмывает выбраться из укрытия и сказать Явузу все, что она думает о его словах и о нем самом. После чего отбросить его паршивую руку, что так грубо вцепилась в запястье Нурай.. но понимает, что для подруги так будет только хуже (иначе бы она не прятала ее), потому лишь прикусывает язык, стараясь удержать гнев внутри.

Нурай что-то бормочет в ответ, но вот Явуз-паша, окончательно выйдя из себя, снова трясет жену и в этот раз – под конец резко выпускает ее руку. Отчего девушка теряет равновесие и с гулким «БУХ!» падает на мраморные плиты.

Из надтреснутой губы, которой она неудачно приложилась о плиты при падении, течет струйка крови.

А цепкий взгляд мужчины уже падает на бортик пруда и капли небесно-голубой краски на нем, чуть пролитой при спешной сборе художественных инструментов в корзинку.

–Это еще что.. – хмурится он, касаясь пальцами краски, после чего нюхает ее, точно сторожевой пес.

Оглядывается.

И тут находит то, что искал.. заметив корзинку, он одних махом ноги переворачивает ее, рассыпая баночки и кисти. Теперь его глаза начинают сверкать совсем уж безумным огнем:

– Вот оно что!

Он тут же возвращается обратно к Нурай, которая еще не успела даже подняться, и уже заносит руку над ее лицом…

– Господин, не нужно! – Кемаль было дергается к паше, но получив в ответ испепеляющий взгляд, тут же отступает обратно.

Лале же хватает этого мгновения, чтобы выскочить из укрытия и в мгновение ока вклиниться между Явузом и Нурай, точно единственный барьер. Она заслоняет подругу своим телом за мгновение до того, как, вернувшись взором от помощника, Явуз успевает довершить начатое.

– Оставьте ее! – шипит она, не в силах больше сдерживать ярость – не смейте!

Явуз-паша замирает с занесенной рукой.

Каким бы отвратительным и безумным он ни был, но даже такому как он известно, что трогать племянницу султана далеко не самое разумное решение (особенно, учитывая замечание Нурай о том, что он и так совсем недавно вернул себе его расположение после годов «изгнания»).

– Ты.. – цедит он, стараясь из-за плеча Лале вновь уцепиться взглядом за Нурай – еще и подруг сюда водишь?!

– Как можно так обращаться с живым человеком! – продолжает кричать Лале, все больше и больше распаляясь и повышая голос, между тем ловко заслоняя собой подругу от любых посягательств и даже проворных взглядов Явуза – она ничего плохого не сделала!

– Прочь, девчонка, не лезь в чужую семью! Ты и так уже бед наделала! Нурай заслужила наказание из-за тебя!

Гнев Лале просто переходит все видимые и невидимые барьеры. Она теперь делает шаг вперед – уже не просто заслоняя, а наступая на Явуза-пашу:

– Не перекладывайте ответственность! Только на это вас и хватает? – она слышит тонкий испуганный писк Нурай позади, очевидно, пришедшей в ужас от одних этих слов, но Лале не останавливается – это ваши решения и действия! В них не виноваты ни я, ни Нурай! Только вы!

Но даже этот напор, которому подвластно уже было бы сбить с толку и мыслей любого, не вводит Явуза даже в малейшее смятение. Он бросает еще один презрительный взгляд на краски:

– Значит, художества тут у вас..

И, воспользовавшись агрессией Лале, при которой она, наступая на него, оставила Нурай.. пытается ловко ускользнуть мимо и уже протягивает руку, чтобы жестко ухватить жену..

– Нет! Не смейте трогать!

Лале в последний момент, точно легкая и быстрая птичка, успевает перехватить его руку, больно вцепившись в нее..

ВСПЫШКА! Как и в предыдущие разы, что-то необъяснимое, заставляющее при касание порой видеть фрагменты прошлого того человека, которого она коснулась, уносит ее в темноту..

«…Ну, Хюма! Расскажи нам, как твой сынок султаном станет! Ха-ха-ха!

Халиме

(..кто это?

– в прошлом: фаворитка султана мурада, почти королева этого дворца – все с большим отвращением отвечает Шахи-хатун, еще глядя в след Халиме – теперь: никто. просто забытая всеми бывшая наложница..)

заливается звонким смехом, и остальным девушки тут же подхватывают. Сейчас Халиме выглядит совсем иначе, чем та, которой Лале видела ее на Ночи Хны.

Конечно, она во-первых гораздо моложе.. но во-вторых, гораздо более богаче одета. Самая изысканно разряженная из девушек. Восседает, словно королева, а ее шеи и руки украшены множеством изысканным драгоценностей. Хищная довольная улыбочка говорит о том, что она мало того, что знает о своем положении – так еще и прекрасно им пользуется.

Ха-ха-ха!

Звуки утопают в мягких обивках, не покидая пределов обеденной комнаты гарема.

Сама же Хюма, совсем просто одетая, как и прочие рабыни, стоит у двери, понурив голову. Несчастная, бледная..

– Ты поздно пришла – скалится Халиме, продолжая себя потешать – тут, у стола для любимых девушек султана, больше нет мест. Можешь пойти туда, к безродным, к своим! А можешь рассказать нам про Мехмеда-Великого-Султана, и мы найдем тебе уголок где-нибудь с краю. Все же с веселым представлением обедать приятнее!

И вновь смех со всех углов.

– Ну будет вам, девушки – едва сдерживая улыбку, вмешивается Явуз-паша.

Тоже моложе, но оттого не менее противнее и отвратительнее:

– Будет, зачем вы так. Может, и впрямь султаном станет четвертый сын..

Все снова дружно начинают смеяться – причем сам Явуз первее всех, едва договаривает последнее слово.

– Ладно – переведя дыхание, заявляет он – пойду я, не буду вам мешать..

Но направляет было к двери, но та в этот момент отворяется и не хватает лишь мгновения, чтобы дать ему ею по голову.

Входит Айше.

У Лале перехватывает дыхание, когда она вновь видит свою мать.

– Доброго всем дня, госпожи.. Явуз-паша.

Взгляды Айше и Явуза пересекается.

Обоим явно от этого неприятно и они спешат разойтись. И тут, давая убраться восвояси отсюда Явуза, Айше отступает и замечает Хюму, все еще стоящую возле дверей. Она искренне удивляется:

– Хюма-хатун, почему вы тут стоите? Пойдемте за стол.

– Там нет для меня места.. – робко, едва слышно, сообщает Хюма.

Айше удивленно оглядывает стол:

– Как нет, если есть? Вон же. Пойдемте, сядете рядом со мной.

Девушка мягко, но требовательно, берет Хюму за руку и ведет к своему месту – одному из лучших, в самом центре.

Даже Явуз, который было уже почти ретировался, застывает, изумленно открыв рот:

– Это место для членов семьи султана.. это не по правилам!

Айше одаривает его самым презрительным из всех возможных взглядов, полным неподдельного отвращения к одному тому, что она вынуждена ему отвечать:

– Не знаю таких правил. Я сестра султана, могу я садить рядом с собой кого захочу?

– М-можете..

Впервые Лале наблюдает Явуза таким растерянным и испуганным.

– Ну и славно. Устраивайтесь, Хюма-хатун. Халиме-хатун – она одаривает любимицу султана холодным взглядом – подвиньтесь, пожалуйста, немного..

Та сверкает на нее ненавистью, но, не смея ничем перечить, лишь покорно выполняет просьбу…»

.. Лале открывает глаза и трет гудящий висок.

Почему он так болит?

Оглядевшись, понимает, что лежит на тех же плитах, рядом с Нурай. Очевидно, она потеряла сознание и разомкнула пальцы, а Явуз, конечно же (разве удивительно?) вместо того, чтобы схватить ее за ту руку, которой она вцепилась тогда в него – с великим удовольствием просто позволил ей грохнуться вниз, больно ударившись о плиты.

Однако, оглядевшись, его единственного она и не замечает. Вот Нурай сидит рядом, вытирая кровь с губы, рядом растерянный Кемаль.. Но Явуза нигде не видно.

– Где он? – спрашивает Лале.

Нурай вновь озабоченно вытирает кровь:

– Испугался твоего обморока, ушел. Кемаль, тебе нужно идти за ним – указывает она помощнику.

Собственно, удивительно, что он до сих пор так и не поступил. Очевидно, ему еще придется за это поплатиться.

На молодой человек, на вещее удивление Лале, вместо того, чтобы тут же опомнится и кинуться следом за своим господином – вдруг опускается рядом с Нурай, достает платок и осторожно помогает ей вытирать кровь с губ, после чего так же бережно вытирает руки, которые она успела испачкать в крови:

– Мне так жаль, госпожа.. Ненавижу себя, что позволил ему..

Нурай испуганно машет руками:

– Ну что ты, Кемаль, ты не мог. Он бы тебя убил!

И все же благодарно касается его ладони, накрывая ту руку, что держит платок. Лале замечает, что в их пересеченных взглядах что-то мелькает. Очень тонкое, едва уловимое.. Но такое красивое. И пророчащее им обоим большие беды..

* * *

Лале отказывается, чтобы ее провожали, потому идет знакомой тропинкой к воротам одна. Несмотря на произошедшее, гложат ее совсем не потерянные краски (добудет новые), ни поступок Явуза-паши (разве впервой?) и даже не открытие чувств между Нурай и помощником ее супруга, о которых они, должны быть, сами еще не догадываются, но которые очень скоро станут явными.

Гложет ее то, что она увидела из воспоминания Явуза.. Ее мать, Хюма, Халиме..

(..даже жаль ее, шахи-хатун, халиме…

– напрасно! она-то в свое время никого не жалела! мать твою в могилу свела!..)

(..кто бы мог подумать.. четвертый сын, а дождался своей очереди. да еще и в четырнадцать лет падишахом стал!

слышится тяжелый вздох дайе-хатун:

– ох.. слишком высокую цену она за это заплатила. и она, и айше твоя милая с ней заодно..)

Неужели это правда?

Халиме ненавидела Айше, мать Лале – это очевидно было ей даже по этому видению. Ненавидела за то, что всячески поддерживала девушку, которую та унижала.. Хюму. Мать Мехмеда.

Может ли быть так, что ее мать в самом деле могла каким-то образом поплатиться за это жизнью? И что к этому причастна та, кто еще жива – Халиме? Но скажет ли она ей что-то?

Очень вряд ли, иначе бы сказала еще в Ночь Хны, как и про ту абсурдную примету.

Вероятнее всего, эта тема отчего-то под строжайшим запретом в замке.

Потому и Шахи-хатун ничего не говорит Лале, потому и Дайе-хатун

(..мать твоя тебя любила больше жизни.. все готова была за тебя отдать. и отдала.

– что тогда случилось, наставница? – голос мехмеда чуть надламывается – почему меня все так возненавидели? ведь я был просто ребенком.

– ах, мой птенчик, если бы я могла рассказать.. но ты ни в чем не виноват! и она не виновата. да никто.. так распорядилась судьба..)

ничего не сказала Мехмеду.

Лале так погружается в свои мысли, что даже не замечает у ворот силуэта, и лишь в последний миг отскакивает, не успев врезаться. Поднимает голову, и с удивлением узнает в нем своего рыжеволосого друга.

– Аслан? А ты зачем здесь?

– Лале – он же, кажется, совсем не удивлен, а скорее обрадован этой неожиданной встречей – я пришел забрать кое-что из служебных вещей Дамета. Он не успел сдать и меня попросил. А ты к Нурай приходила?

– Да.. – она отводит взгляд, не желая развивать тему.

Друг чувствует это моментально:

– Что ж, понятно. А сейчас куда?

– Обратно – жмет плечами – во дворец.

– Пешком? Одна?

– Ну да, а что в этом такого? Тут совсем близко..

– Лале-Лале! – недовольно перебивает ее, качнув головой- так нельзя! Ты молодая красивая женщина, богато одетая к тому же. А тут в округе кого только нет.

– Ты преувеличиваешь – улыбается она – я добралась сюда так же и ничего, видишь? В порядке.

– Правильно говорил Али-Бей – снисходительно отвечает Аслан, все еще немного сердито глядя на нее – отвага граничит с безумством, и главное сохранять баланс, не падая в одну из крайностей. Ты, Лале, так вот прогуливаясь в одиночку здесь – этот баланс явно теряешь.