Тихая жизнь на улице Пирогова
Почти всю свою сознательную жизнь я живу на улице Пирогова, если не считать короткого периода в четыре года, когда я пытался покинуть это место. Но не получилось. И я просто поселился в соседнем доме и даже в ближнем подъезде от того, где жил раньше. Мне кажется, что всю жизнь до самой смерти мне и суждено провести на этой улочке. Люди меняют работу, квартиры, города и даже страны, ищут, где лучше, просто путешествуют или ездят куда-либо в отпуска, я же прикован к этой улочке и никак не могу её покинуть! Не скажу, что она мне надоела или я её ненавижу. Я люблю её всем сердцем, мне знакома каждая царапина на стенах домов, каждая трещина в асфальте. Я оплакивал каждое спиленное старое дерево и радовался вновь посаженным молодым, я смотрел, как они взрослели и становились высокими и сильными, а с ними взрослел и я, становился сильнее, мудрее, опытнее, несчастнее…
Я много раз умирал и воскресал на этой улице и когда-нибудь умру здесь уже окончательно, и благодарные соседи, которым я так надоел своими выходками, понесут меня на руках до ближайшего мусорного бака, потому как там моему телу будет самое место. Хотя, шучу, кому же нужен труп в мусорке во дворе?! Кремируют меня по тихой грусти да еще помолятся, чтобы подобных жильцов никогда больше не знать и не видеть на нашей спокойной улице.
Я выхожу из подъезда и, огибая дом, попадаю на свою знаменитую улицу. У меня кончился хлеб, и, как 25 лет назад, я иду в пекарню купить свежую горячую булку. Проходя мимо соседнего дома, я внимательно читаю надписи на его стене. Какие-то из них процарапаны чем-то острым, какие-то сделаны просто мелом. Их не так много, но это истории, в них – судьбы людей, события, пророчества. Я помню их наизусть, но всё равно каждый раз смотрю. Иногда попадаются послания, адресованные мне, причем они были написаны еще более 30 лет назад, но вот только недавно они стали мне понятны. Кто-то же видел тогда меня в дурацкой кроличьей облезлой шапке и клетчатом ужасном пальто, отличника-задрота, далекого от всего, кроме книжек про путешествия и приключения, и думал: «Через 30 лет на тебя снизойдет великое озарение, и надпись «Все – дураки, но не мы» поднимет тебя к новым горизонтам и приблизит как никогда к истине!»
Читаю следующую надпись: «Андрей М. – голубой». Андрей М. – это Андрей Морозов. Мы жили в одном подъезде, он на первом этаже, а я – над ним, на третьем. Он был на пару лет меня старше, рос с матерью, без отца. Невысоко роста, коренастый, он рано начал курить, и характер у него был скверный, а еще он постоянно всех костерил за глаза, за что и получал частенько. Он любил технику и мог бесконечно ковыряться в гараже с мопедом, на нем его и сбил грузовик году в 93-м. И «голубым» он точно не был.
Мой взгляд падает на выцарапанный на стене номер сотового телефона. Это просто номер, просто 11 цифр: 89039… и так далее, причем ничего более. Ни имени, ни фамилии-прозвища, ни малейшей информации о владельце. Эта надпись появилась в начале 2003 года, и, мне кажется, что тогда просто стала лавинообразно распространяться у нас в городе сотовая связь, и некий счастливый обладатель первого в своей жизни мобильного телефона и сим-карты от радости написал свой номер на стене, дескать, звоните мне люди, я открыт для связи, я жажду общения. Уже потом, через несколько лет, у нас на стенах стали появляться номера телефонов с припиской типа миксы, соли и прочая наркотическая дрянь. Но эта надпись была еще до этого. И уже владелец номера, наверное, десять раз сменился. Я никогда не набирал этот номер, но хотелось. Мне кажется, что этот номер написан для меня. Когда я окончательно устану и мне все опостылет, я позвоню по этому номеру Богу. У меня будет много вопросов, а у него ко мне еще больше, но пока делать звонок еще рано, для меня заготовлено много сюрпризов и испытаний и еще есть желание дойти до конца, просто из праздного любопытства посмотреть, чем всё кончится…
Справа по пути следования к улице Пирогова примыкает тоже небольшая улица – Ушинского. Чуть дальше на этой улице расположена моя первая школа, в которой я проучился почти 6 лет и так люто ее ненавидел! Когда-то здесь на газонах росли огромные полувековые тополя, и четырёхэтажки улицы Ушинского просто терялись среди этих исполинов. Но в 99-м году тополя спилили и посадили безобидные рябины, березки, кусты барбариса и сирени. Сейчас они уже сильно выросли, но возвышаться над крышами домов им так и не будет суждено.
Я прохожу около детской поликлиники. Ох, и частым гостем был я здесь когда-то! Нелюбимая школа давала свои плоды, и я был на больничном половину из учебного времени, хотя и не симулировал, а был действительно очень слаб здоровьем, и любой сквозняк немедленно отправлял меня на лечение то горла, то кашля. Во времена моего детства дом, в котором располагалась поликлиника, был покрашен в зеленый цвет и как-то нелепо выделялся среди остальных домов рыжего кирпичного цвета. Сейчас он покрашен в тон остальным зданиям и уже не бросается в глаза. Много надписей было удалено с его стен, но такова селяви.
Далее, через пару домов, улицу Пирогова пересекает крупная улица Строителей, на перекрестке даже стоят светофоры. Зато после улица становится совсем узкой. Настолько, что две легковушки расходятся с трудом. Газонов с деревьями почти нет, с правой стороны – невзрачные дома, а с левой – какие-то конторки, склады, непонятные офисы, огороженные производственные территории, охраняемые собаками. Далее улица просто теряется в рядах гаражей.
Пекарня располагается в здании на пересечении улиц Пирогова и Строителей. Переходить Строителей не надо, можно просто перейти на другую сторону самой тихой в нашем городе и, наверное, во всем мире улицы Пирогова.
* * *
Может быть, прошла пара дней, и я снова выхожу прогуляться по своей улочке. Опять иду в сторону пекарни, но хлеба мне не надо. Раньше, когда у меня была семья, жена и двое детей, я ходил за хлебом почти каждый день, а сейчас мне одному так много уже и не надо. Я сразу перехожу на противоположную сторону улицы Пирогова и иду мимо техникумовского общежития и коррекционной школы для слаборазвитых детей. Когда-то, когда я учился в другой школе неподалеку, учителя постоянно пугали нас этой школой и даже двух моих одноклассников во втором классе туда перевели, но они были, конечно, дебилы еще те. А сама эта школа считалась в городе местом-заповедником у этих дебилов . В детстве у нас несколько раз происходили стычки с учениками из этого заведения, ну не любили мы здесь даже гулять рядом. Иногда мои одноклассники обзывали через ограду учеников этой школы, а те отвечали соответственно, за словом в карман не лезли.
Судьба жестоко надо мной посмеялась: мой младший сын оказался аутистом, который наотрез отказался разговаривать и соответственно после специального детского сада был приписан к этой школе и под присмотром посещал занятия. Самое интересное, что местных детей он нисколько не раздражал, как остальных. Скажем, когда мы гуляли где-нибудь на детской площадке, все с ним здоровались, спрашивали как дела, хотя и знали, что он ничего не ответит. Зато он научился кивать головой и пожимать протянутую ему руку.
У меня подкатил ком к горлу, а на глаза навернулись слёзы. Я свернул с улицы и зашёл через приоткрытые ворота на территорию школы. У детей сейчас были каникулы, ведь на дворе конец июля, поэтому школа выглядела заброшенной. Я пошёл по асфальтовой дорожке вглубь весьма большого школьного участка. За школой, невидимый с улицы, располагался небольшой стадион – просто бетонная дорожка для бега, а посередине – подобие небольшого футбольного поля. И если на стадионе траву еще как-то скашивали, то вся остальная территория была сильно заросшей и запущенной. Я обратил внимание, что вырубили кустарник, росший вдоль ограды и спилили большой старый тополь. Ветки вывезли, а ошкуренные бревна тополя трогать не стали, они так и лежали. Несколько штук, напиленных на разную длину, наверное, оставили для собственных нужд. Древесина была белая и плотная.
Я почувствовал волнение! Это уже была не тоска по ребенку и тем счастливым временам, которыми меня всё же успела побаловать жизнь. Это было хорошо знакомое чувство, что за мной пристально наблюдают. Я стал озираться по сторонам, ища источник, но тут же почувствовал, что он как бы удаляется, причем очень быстро по улице Пирогова к перекрестку с улицей Строителей. Мне надо убедиться, что выработанное за годы интуитивное чутье побеспокоило меня обосновано. Я почти выбегаю с территории школы и озираюсь по сторонам. Улица пустынна. Вечером в будние и выходные дни здесь вообще сложно встретить обычного прохожего, а летом так улица и совсем вымирает. Объект уже пересек перекресток! Эта мысль подгоняет меня, и я бегу к улице Строителей. Светофор. Конечно. Ждать полминуты. «Пикающие зелёные человечки» и я пересекаю улицу. Я потерял связь. Я не чувствую! Что это было? Показалось? Просто иду быстрым шагом, скоро начнутся гаражи, и улица кончится. Хаотично ищу подсказку, смотрю во все стороны, и вверх, и вниз. Вот надпись на стене. Маленькими буквами процарапано «УМРИ». Понятно. Чутьё снова возвращается, я понимаю, где объект моей тревоги, и будто в подтверждение моих догадок далеко за бетонным забором начинает лаять собака. Я прохожу по инерции еще полдома и вижу еще одну надпись: «МЫ ЗДЕСЬ», останавливаюсь, понимаю, что сейчас я просто бессилен – страх, азарт, ярость переполняют меня. Я разворачиваюсь и быстрым шагом, постоянно оглядываясь, спешу домой.
* * *
Мне не удалось попить чай из-за охватившего меня волнения. Переложив с кухонного стола остатки грязной посуды в раковину и тщательно вытерев скатерть, я положил на него прямоугольный кусок ДВП и пошёл в темнушку, где у меня хранились инструменты за бруском и кинжалом. Этими двумя предметами я не ограничился и полез с лестницы-стремянки на антресоли, откуда достал большую картонную коробку, а из нее – стопку рукописей. Всё это я отнес на кухню и приступил к уже давно знакомому обряду: я расположил перед собой точильный брусок размером с кирпич, идеально ровный, достал из плотных ножен кинжал – единственное оружие, которое досталось мне от Валентина Михайловича, а всё остальное место на ДВП заняли открытые рукописи. Что надо делать я уже давно знаю наизусть, просто не хочется ошибиться со звуком при повторении заговора-мантры и получить недостоверные результаты. Кинжал иссиня-чёрного цвета, трехгранный, очень древний и искусно сделанный. Со временем, конечно, на нем появились зазубрины, бережно заточенные владельцами, и прочие следы боевого использования, но он всегда внушал мне благоговение и гордость за то, что я стал очередным обладателем этого бесценного артефакта. Я нараспев, подобно молитве, читаю непонятные, но до боли знакомые мне слоги, изредка подглядывая в разложенные чуть поодаль листы и аккуратными круговыми движениями точу кинжал на бруске. Лезвие и так очень острое, но ритуал есть ритуал. Проходит немного времени, может, минута, может, и десять. Между кромкой кинжала и поверхностью бруска начинают проскакивать меленькие искорки, как будто от трения, но я-то знаю, что оно тут ни при чем, просто уже начинает действовать то, для чего я всё это и делаю. Закрепив достигнутое еще минутой, я делаю пятисекундную паузу и прикладываю большой палец к лезвию, проверяя остроту кинжала. Лезвие колет меня за палец как пчела, я инстинктивно отдёргиваю руку и смотрю на подушечку пальца. На нём будто нехотя появляется большая капля бордовой крови. Я ничего не делаю, просто наблюдаю за процессом. Капля становится очень крупной и уже не может держаться на пальце, она срывается и с весьма внушительным шлепком приземляется на поверхность ДВП. «Раз», – говорю я. Далее еще за полминуты с пальца капают две капли поменьше, а на месте ранки остается тёмный сухой мазок. «Трое в этот раз», – думаю я. Это много или мало? Один раз было пятеро. Тяжело мне тогда пришлось. Еле выжил, потом еще полночи прибирался, и какой-то сердобольный бомж мне помог тогда, я был сильно ранен. Два раза было по четыре. Там тоже была еще та песня, хотя… один раз был вообще один, но какой! Мы бились с ним прям в реке Абушке, стоя по колено в воде. Он сражался заточенной арматурой, мастерски ей владел, задел меня несколько раз, крови я тогда потерял!.. А в конце мне просто повезло, просто случай помог. Ну или Бог. Спасибо! Не устану благодарить. И с тех пор я стал очень тщательно обходить улицу Пирогова и собирать всё, что может быть в дальнейшем использовано против меня как оружие – кирпичи, железки, ветки. Трое в этот раз. Ну, что ж, трое было много раз, наверное, чаще всех остальных. Я прибираю на свои места все предметы, надо заготовить лечебное зелье и убедиться в том, что я еще в достойной физической форме.
* * *
Я надеваю удобную для тренировки одежду – сильно заношенную майку и трико, обрезанное посередине голени. Начинаю с движений рук. Сначала медленно. Тело как бы противится, оно очень инертно и не успевает за теми командами, которые посылает ему мозг. Но дело тут не столько в физических возможностях, которые всегда будут ограничены нашими несовершенными костями, мышцами, связками, а сколько в пробуждении внутренней энергии, которая должна наполнить меня как сосуд и напитать силой. Я вспоминаю свои первые тренировки в детстве. Какие-то приемы и упражнения показал мне отец. Я их все отработал и прекрасно помню до сих пор, какие-то запомнил на секции дзю-до, потом около года я прозанимался самбо и рукопашным боем, с 15 лет стал адептом восточных единоборств. Я никогда не участвовал в соревнованиях, занимался всегда просто для себя, но спарринги любил, и все удары и защитные блоки много раз отрабатывал на практике. Я чувствую, как по телу начинает разливаться жар, мои движения становятся более сильными и резкими, кончики пальцев покалывает. Постепенно всё начинает получаться, и помимо внутренней энергии я чувствую какой-то прилив ее извне. Мои руки движутся все быстрее и быстрее, я их уже не вижу, иногда перебивается дыхание, но это нормально, минутный отдых, и я перехожу на ноги.
Отдельное место в тренировках занимает гимнастика. Я кувыркаюсь вперёд, назад, вбок. Кувыркаюсь назад и встаю сразу на ноги, падаю, перекатываюсь, дерусь и защищаюсь лёжа, быстро встаю, как можно выше прыгаю, снова падаю. Соседи снизу долбят чем-то железным по трубе. Я извиняюсь, увлёкся! Успокаиваю дыхание и перехожу к растяжке. Мышцы уже разогреты, я начинаю с простых упражнений и скрупулезно по минуте-две тяну мышцы ног и спину. Я не сразу сажусь на шпагат, сперва подкладываю подушки от дивана и сижу на них минут по пять в 20 сантиметров от шпагата. Но постепенно мне всё удается. Правая нога вперед – хороший уверенный шпагат, еще лягу на ногу, полежу минут пять. Левая нога вперёд – тяжело, больно, всё тянет. Вот уже шпагат, слёзы из глаз, двадцать, тридцать секунд… Еле-еле выдерживаю минуту. Поперечный шпагат. Здесь дела обстоят похуже: сантиметров десять не хватает, тяну, пока мозг не начинает кипеть от боли. Отрабатываю удары ногами, после такого насилья над собой ноги двигаются на загляденье высоко! Иду в другую комнату, хватаю гантели, они у меня разборные с блинами на пять и два с половиной килограмма, вес можно регулировать от двадцати одного до шести килограммов, обычно у меня стоят по шестнадцать. Гантелями я делаю до отказа и в течение двух часов просто выматываю себя до полного изнеможения. У меня есть самодельная макивара – просто бревно, обмотанное веревкой для набивки рук и ног. Моя тренировка заканчивается глухими ударами по ней, и с красными руками и ногами, со стёртой почти до крови кожей, абсолютно обессиленный я иду принимать душ, а потом проваливаюсь, словно в подземный поток, в глухой мёртвый сон.
* * *
Вечер следующего дня, вернувшись с работы, сразу посвящаю изготовлению лекарственной смеси. В этом есть определенная необходимость, ведь если их кровь попадет в мою рану, то жди беды. Это тоже определенный ритуал. Я опять достаю и раскладываю рукописи, но к ним сейчас добавляется еще и амулет. Это третья и последняя вещь, которая досталась мне от прошлого хранителя – моего бывшего соседа по лестничной площадке Валентина Михайловича. «Амулет – это наше всё», – не уставал он мне повторять в своё время. Его даже трудно описать: размером он чуть больше моей половины ладони, сделан из белого яркого металла, мне кажется, что из серебра, но оно почему-то со временем не темнеет, что обычно свойственно серебряным предметам. Можно считать его похожим на овал толщиной от сантиметра до двух, в том-то и дело, что он неровный. Он состоит как бы из сплетенных меж собой рун. Попробую описать на пластилине. Если представить, что руны – это те же буквы и наделать с пластилина соломок толщиной миллиметров пять, а потом из этих соломок сделать буквы S, B, W, Q и как бы положить эти буквы одна на другую и слегка придавить, то получится что-то похожее, но не совсем. Некоторые большие руны, которые лежали в плоскости, взаимодействуя с рунами выше и ниже, как-то перетекли друг в друга и образовали еще какие-то дополнительные рунные структуры меньших размеров. Мне кажется, что амулет как будто живой. Если основные руны, из которых он сформирован, не меняются, то более мелкие со временем подвергаются каким-то трансформациям, и одни исчезают, а другие появляются. Основные руны амулета мне знакомы, они носят, как и сам амулет, защитный характер, по меняющимся я ничего сказать не могу, но они точно что-то означают и, главное, в середине амулета, в сплетении рун – камень. С человеческий глаз размером и глаз напоминает. Белый, то глянцевый, то матовый, а посередине кружок, как зрачок, изумрудно-зелёный, с какими-то чёрными вкраплениями. Я не разбираюсь в ювелирном деле, но амулет и камень в нём мне кажутся очень искусно сделанными да и просто красивыми. В своё время на заказ мне для амулета изготовили толстую, прочную серебряную цепь, и на ней я его и ношу. Но ношу только тогда, когда это необходимо. Это не простое украшение, а имеющий мощную силу артефакт и попадать под его влияние опасно, он может как давать силу и энергию, так и забирать.
Я сделал на столе воображаемый равносторонний треугольник, в верхнюю вершину расположил амулет, в вершины у основания – круглые картонки, похожие на те, что в пабах подкладывают под кружки пива. На картонках тоже нарисованы руны. Немного напоминает пирамиду с глазом на долларовых купюрах. Эх, видно, давно сильные мира сего в курсе подобных дел! Посередине треугольника у меня плошка с пестиком, в котором я толку необходимые ингредиенты, ну и, естественно, читаю определенный заговор. В рукописи уже не подсматриваю, хорошо помню наизусть, единственное… Я придумал небольшую хитрость, чтобы не мучиться долго в плошке: я перемалываю необходимые коренья и прочие твёрдые составляющие в кофемолке, а в плошке уже так, халтурю, больше для ритуала, но вроде ничего, работает. Всё на мне заживает как на собаке, и даже шрамы от ужасных рваных ран становятся со временем ровными, толщиной с нитку, телесного цвета морщинками.
* * *
День «Ч» – по аналогии с понятием «Время «Ч»», которому учили нас на уроках тактики на военной кафедре, я выбрал на субботу. Получается, что обнаружил я своих «дорогих гостей» в воскресенье, из предыдущих наблюдений я сделал вывод, что они почему-то не прибывают одновременно более двух, а раз капли крови показали мне на три, то все трое здесь появятся дня за два, за три. Ни в коем случае нельзя допускать, чтобы они пробыли у нас более десяти дней, им становится тесно в пределах улицы Пирогова, из которой они не могут вырваться, и это спровоцирует природные и техногенные катаклизмы. Один раз так было не по моей вине, мне не хочется об этом вспоминать. Как и всякому военному, для меня очень неприятны жертвы среди мирного населения. Всегда хочется верить, что и в этот раз я справлюсь, и тут даже не так страшит собственная смерть, как то, что может начать происходить здесь потом.
Я спокойно хожу на работу. Там я молчалив и замкнут, нагрузил себя делами, чтобы всё время быть занятым и не сидеть в минуты отдыха с глазами, уставленными в одну точку. Коллеги меня не трогают, после расставания с женой, эпопеей с судами и разводом в одностороннем порядке они тактично стали давать мне личное пространство для самокопания. Потом время моего затворничества всё равно проходило, и я весело общался, травил анекдоты, необидно подшучивал над ребятами из коллектива.
Каждый раз, когда я шел от автобусной остановки с работы домой, приближаясь к улице Пирогова, я чувствовал смутную нарастающую тревогу. Мне уже начинало становиться неспокойно. После моей зверской тренировки мышцы нещадно болели, но к субботе они должны были отойти. Я всё равно каждый вечер тренировался, больше делая упор на долгой разминке, упражнениях с собственным весом и отработке ударов. Хотелось закончить всё побыстрей, но так как исход поединка всё равно был непредсказуем, то хотелось и пожить подольше. В среду я не пошел от остановки домой, а свернул в сквер. Сквозь листву деревьев пробивались солнечные лучи, было свежо и прохладно. Я сел на лавочку, вспомнил, как любил гулять здесь с женой и детьми, попробовал услышать пение птиц, но птицы уже не пели. Закрыл глаза и задремал. Дома мне уже почти не спится, мучают кошмары, я по несколько раз за ночь встаю, проверяю квартиру и потом не могу уснуть. Враг где-то рядом, а вот эта лавочка в сквере – место для него недосягаемое. Лучше ужасный конец, чем ужас без конца! Не помню, кто сказал.
Четверг
В четверг я уже пошел от остановки прямиком домой. Можно даже сказать, что торопился. Этот вечер я решил посвятить проверке своего оружия и экипировки и потренироваться уже с ним. Лезу со стремянки наверх шкафа-купе, там есть незаделанная ниша между гипсокартонным потолком и обычным. Там тайник. Я извлекаю длинный тяжелый свёрток, он слегка запылился, иду в ванну, смываю пыль, протираю свёрток. Он самодельный, с крышкой вроде тубуса, только более плоский. Я убираю верхнюю крышку, потом нижнюю и вот передо мной моя гордость – настоящий, длинной метр с небольшим меч в ножнах! С детства я мечтал о мече. Когда-то, когда мне было, может, лет пять, отец выстрогал мне прекрасный деревянный меч, настоящее произведение искусства. Он был большой, лезвие было четырёхгранным, резная рукоять, гарда с кругляшками, навершие с вырезанным солнышком. Богатырский меч! Я сначала даже поднять его не мог. Но потом всё смог. А после того, как мы облепили лезвие фольгой, он стал совсем как настоящий. Я гордо ходил с ним по двору дедушкиного дома в деревне, и меня уже не пугали ни гуси, ни бодающиеся бараны, ни даже особенно бойкий боевой петух. Какой был меч! Мечта любого мальчишки. Потом он у меня потерялся. Я даже не помню обстоятельств пропажи. Может, его украли у меня? Я искал, переживал, даже попросил отца сделать мне похожий, но он отказался. Я потом уже сам делал себе мечи, но, увы, такой красоты и такой похожести мне было не добиться. Жаль, что своим детям я даже не попытался сделать подобный меч. Но оценили бы? Всё-таки мы представители уже очень разных эпох.
Когда я понял, что сражаться с демонами при помощи одного кинжала затруднительно, особенно когда их больше двух, я, не раздумывая, склонился в сторону меча. Всякие там японские катаны и сабли сразу отверг, ведь мне нужен был двусторонний клинок с лезвием около метра, которым можно как рубить в обе стороны, так и колоть. Ну а внешний вид и эскиз рукоятки и гарды я, не задумываясь, взял с того отцовского меча из детства, даже навершие с солнышком. Ох, и поморочил же мне голову тогда кузнец Степаныч, который его делал! Нет, ножи он давно делал на заказ, но тут оказалось другое дело. Я сперва ему сказал, что участвую в неких исторических реконструкциях и, вроде как нужен настоящий русский меч. Потом сказал, что меч должен спокойно рубить гвозди, чтобы зазубрин не оставалось, после сказал, что, возможно, я им буду сражаться с другими мечниками… Эпопея по изготовлению заняла восемь месяцев и стоила мне много денег и нервов. Степаныч проводил дикие эксперименты, подбирая нужную сталь, читая соответствующую литературу, перенимая опыт других кузнецов. Ковал-перековывал, проверял на твёрдость и излом, расплавлял, закалял, отпускал-переплавлял. Он увлёкся, его охватил профессиональный азарт. Столько души вложил он в это изделие, что в конце я не выдержал и признался ему, для каких целей будет использоваться меч. Степаныч тогда, помню, посмотрел на меня с укоризной и сказал: «Я приблизительно так и думал. Что я тут так выделываюсь? Ради пустых игрулек что ли?» Далее был процесс подгонки рукоятки по руке. Я сразу отмёл модные двуручные мечи и хотел, чтобы рука чётко лежала между гардой и навершием, но так сделать не получилось, исходя из вопросов балансировки. Так как лезвие получилось довольно широким, сантиметров семь у основания, и даже несмотря на наличие дола – желоба посередине лезвия (я раньше считал, что это для кровостока, но Степаныч высмеял меня, сказав, что если таким мечом ударить, то крови, и так море будет, а дол нужен для облегчения веса), клинок оказался весьма увесистым. Пришлось ему слегка удлинить рукоять и сделать навершие чуть больше и тяжелее того, что я планировал на эскизе. Но в целом этот меч стал произведением искусства и предметом моей гордости. Перенестись бы с этим мечом в детство да показать мне, мальцу, тоскующему по утрате деревянного меча, вот этот. Эх, не было бы счастья, да несчастье помогло!