Междустрочья. Ринордийский цикл. Книга между второй и третьей

На книжной полке лежала среди прочего «Энциклопедия истории Ринордийска», Мечеслав приметил ещё вчера. Наверно, осталась от бывших жильцов. Он встал за книжкой, попутно включил плитку под чайником, чтоб не ждать потом, пока закипит.

Железнистая долина теперь чаще всего упоминалась в связи с войной: именно отсюда в Ринордийск пытались пробиться вражеские войска, зайдя с тыла, и где-то тут же им дали бой партизаны – небольшая горстка не слишком подготовленных людей, которых хватило, чтобы сдержать наступление ровно до подхода ринордийского полка (тот базировался на другом краю города).

Но не только лишь с войной. Помимо прочего, – закипел чайник, Мечеслав отключил плитку и перевернул страницу – на этом месте император Тимофей собирался построить Дворец Народов, первый в Ринордийске (но неудавшийся) небоскрёб. Конструкция должна была раздаваться вширь у основания и ступенями всё больше сужаться кверху, чтоб увенчаться тонким шпилем. Но что-то не задалось с самого начала: почва не подходила, или вдруг не хватало материалов, или ещё что (может, тогда просто не умели строить небоскрёбы)… Поговаривали даже, что так сводили счёты неупокоенные души (по непроверенным данным, здесь же, в рощице по другую сторону холма, ликвидировали неугодных бравые ребята Виктора IV – всего лет за пятнадцать до).

А ещё раньше – не отрывая взгляд от узких строчек, Мечеслав всё же привстал и ощупью налил себе чай – в долине обитали отшельники: не те, которые совсем порвали с обществом людей, а те, которые по жизни привыкли держаться особняком. Среди них были и талантливые искусники, мастера, оставшиеся на страницах истории: например, гравировщик Пётров, чья самая известная работа – загадочный «Вечнодень» – и теперь то и дело встречалась на страницах детских и взрослых книг. Мечеслав всмотрелся в узкие тёмные силуэты Ринордийска над дугой моста и чёрной речкой (говорят, каждая копия выходит чуть-чуть по-другому), даже провёл пальцами. Хотя наверняка тоже копия с очередной копии, да и само уже по определению копия.

Ну а в совсем древние времена…

Что-то стукнуло в стекло – громко ударило, будто бросилось со всего размаху. Мечеслав встал и, подойдя к окну, посмотрел наружу.

Нет, ничего. Он открыл одну створку, выглянул дальше. Всё равно ничего. Наверно, птица или бабочка…

Ну ладно.

В совсем древние времена на холме у Железнистой долины находились Ворота Ветров – одни из семи, или двенадцати, или сколько их там было. Ворота Ветров представляли собой странного вида конструкцию из дерева и, порою, камней, больше всего похожую на косяк огромной двери, вкопанный прямо в землю. Эти узкие, довольно высокие рамы на вершинах холмов призваны были направлять ветра, что пересекали Ринордийск: считалось, что таким образом можно править самой судьбой и защитить город от напастей. Но горе, если кто-то случайно или со злым умыслом повредит Ворота…

А ведь если принять эту точку за место расположения Ворот, – подумалось Мечеславу, – то работы, пожалуй, можно счесть вторжением. Конечно, это не всерьёз. Но мысль была забавная.

Внезапно громко зашумела листва в темноте за окном, и несколько холодных порывов ворвалось в комнату.

Не было ещё ночи, и странные огни блуждали за стеклом – холодно-лиловые, иногда рыжие или пурпурные. Они перебегали туда и сюда по стенам и мебели, будто специально хотели потревожить, – ворвавшиеся незваные гости.

Когда он станет знаменитым поэтом и будет жить отдельно, он никому не позволит к себе врываться.

Конечно, знаменитым он вряд ли когда-то станет. Даже известным в кругах сильно шире, чем сейчас, – далеко не факт. Это Лунев прекрасно понимал, не совсем же он оторван от нормальной реальности. Но мысли о – вдруг! всё-таки! – сбывшемся будущем иногда грели, как греет свет в чужом незнакомом окошке, когда ты один идёшь сквозь холод и сумрак улицы.

Нет, всё это бред и сплошь ерунда. Если подумать – нормально, по-человечески подумать, – то как раз сейчас всё отлично, всё просто замечательно. Отсветы за окном – это просто отсветы за окном, а скоро на небо всплывёт большая серебристая луна, и комната наполнится её лучами, почти невидимыми и осязаемыми только самыми кончиками пальцев. От призрачного этого соприкосновения вспыхивают маленькие прозрачные огоньки, у них нет имени или названия. Тогда отступят, будто насовсем, тревога и вязкая тоска; вынырнут откуда-то из глубин… нет, не мысли, даже не образы – тянущиеся ниточки бессвязных пока слов, что сплетаются по своему усмотрению и тянут за собой другие… А теперь отстранись на шаг и глянь, какой красивый получился узор.

Иногда он их записывал. Иногда хватало парить среди них и, любуясь, слушать перезвон – почти как колокольчики. Последнее было приятно, но пусто и ничего не давало: никто ведь не слышал и не видел этого, кроме него одного. Конечно, некоторые проводят так дни и годы – мечтатели не от мира сего… Но он-то всерьёз называл себя поэтом.

Лиловые огни мигнули (похоже, друг другу) и убрались из комнаты. Вот так, – Лунев, усмехнувшись, подошёл к окну, поправил занавеску. Издержки не в меру впечатлительной натуры, которая на самом деле была не совсем им, но старательно им лелеялась и охранялась. Так охраняют нечто самое лучшее, самое ценное, что ни в коем случае нельзя утратить, даже если будет рушиться весь мир вокруг.

Потому что тогда, может быть, – именно в тот момент – натура эта поднимет голову на звук скрипнувшей потайной дверцы. И когда то, что придёт из-за дверцы, будет здесь…

Что тогда?

Скорее всего, ничего, – подумал он. Здесь нет дверец. Одни колокольчики.

Посреди тишины вдруг ветер ударил в окно, швырнулся о стекло пригоршней оборванных листьев.

– В чём дело, моя радость? – поинтересовался он у Мартина.

За все дни работы они пробурились порядочно вглубь, и на поддержку свода вставало всё больше арок. Мартин не сказал более ни слова против, но ему всё равно что-то не нравилось, это было заметно.

– От радости слышу, – беззлобно отозвался он, но на вопрос отвечать не стал.

– Ну ведь не в песчанике? Бред же.

– Песчаник – бред, – охотно согласился напарник, но снова не продолжил. Не похоже это было на него: из них двоих именно Мартин обычно трещал без умолку.

Мечеслав усмехнулся:

– Давай начистоту, тебе просто далеко ездить отсюда до твоей пассии. Да?

– Вовсе нет. И она мне не пассия, – Мартин окинул взором уходящие вниз стенки котлована и рабочих у входа в штольню. – Тут другое… Знаешь, бывает так, что вроде всё правильно, прицепиться не к чему. А ты всё равно чувствуешь, что что-то здесь не то. Спросят – даже объяснить толком не сможешь, но вот чуешь.

Мечеслав знал это ощущение, знал также, что зачастую оно не обманывает. У него самого, правда, ничего подобного здесь не возникало, но чутью Мартина можно было и поверить. Мартин – в своей области профи, хотя злобно-насмешливая и ёрническая его манера отталкивала многих людей их круга: большинство из них не выносило Мартина дольше пары часов – эпизодически и по большой необходимости. Только Мечеслав и сработался с ним – да так, что не в паре их уже воспринимали с трудом и за глаза в шутку называли М и М.

Но в него-то самого это место, наоборот, вселяло необъяснимую уверенность, каждый раз, как он бывал здесь.

– Не знаю, я никаких подвохов не вижу, – проговорил наконец Мечеслав. – Если у конструктора и у куратора тоже не будет возражений, то ты в меньшинстве.

– С куратором я уже говорил, – Мартин кинул хмурый взгляд по сторонам. – Он ничего не смыслит. Это просто человек от местного правительства – что скажут, то и подпишет.

Мечеслав хотел было спросить, когда он успел к куратору – как он вообще всюду успевает и заранее оказывается в курсе всего, – но тут Мартина окликнул бригадир, и тот отошёл узнать, в чём дело.

Вот рабочие почему-то держали Мартина за своего, хотя это были всё местные рабочие, а Мартин тоже в Ринордийске впервые, да ещё и из «специалистов». О чём они там болтали на перерывах, чему смеялись – этого Мечеслав не знал, да и не стремился узнать, это было отчего-то неловко.

Мартин вернулся.

– Там сложный кусок, надо медленно и аккуратно. Они хотят сейчас перерыв устроить, чтоб потом не отвлекаться.

– Ну, – кивнул Мечеслав.

– Что «ну»?

– А что?

– Твоё веское слово.

– Моё-то с чего? – он недоумённо пожал плечами. – Я, считай, сопровождающий.

– Нее, Славочка, мы же не при императорах. В наше время кто понимает хоть чуть-чуть, что делать, тот и заправляет. Так что сейчас ты здесь у них за главного начальника.

– Ну, я, положим, не против, чтоб они ушли на перерыв. Если это так важно.

– Отлично, так и передам.

Пока они сгрудились по обыкновению у переносного буфета, Мечеслав стоял в стороне, облокотившись осторожно о спусковую платформу. С края котлована виден был вход в штольню. «Сложный кусок» лежал совсем недалеко от него, но уже был спрятан от глаз густыми тёмными слоями земли.

У оград площадки вдруг послышался голос – глухое невнятное бормотание:

– Чёрный огонь, чёрный… Гобелен ваш сгорит.

Голоса рабочих как-то вдруг умолкли. Мечеслав обернулся и увидел поодаль низкую согбенную фигуру: старуха в тёмной грязноватой одежде подбиралась к заграждениям.

– Весь до ниточки сгорит… Чёрное солнце восходит над городом…

Он быстро подошёл туда же, где стояли все: отсюда было лучше видно.

– Опять эта сумасшедшая, – проговорил (видимо, специально для Мечеслава) один из рабочих, пожилой усатый мужчина. – Не слушайте её.

– Какая сумасшедшая? – не понял он.

– Реки заполнятся, и земля не примет мёртвых… Паук сплетает чёрную паутину, и высится трон до небес… – завывала старуха, подражая осеннему ветру, а ветер трепал её длинные седые патлы.

– Да есть тут одна. Предсказательница, – рабочий усмехнулся. – Будущее якобы видит.

– Вечно вот так придёт и бормочет всякий бред, – вставил другой, помоложе.

Одной рукой опершись на заграждение, вторую старуха вскинула в указующем жесте – к площадке и людям, что там стояли:

– Не себе копаете, не себе роете – листьями сухими разлетитесь по свету, и не сыщется вам покоя…

– И часто так появляется? – поинтересовался Мечеслав.

К старухе вдруг подбежала девчушка – несколько странного, можно сказать, старомодного вида.

– Ну, бабушка, ну зачем ты им это рассказываешь? – она потянула старуху за руку. – Они же всего лишь люди.

– Всех вас ветер унесёт, всех унесёт…

– Бабушка, ну, пойдём. Пойдём!

– А, Сибилла, – проговорил рабочий. – Явилась успокаивать. Сейчас уведёт её…

– Сибилла? – повторил Мартин. – Кто такая?

– Внучка, – рабочий кивнул на старуху. – Так-то они все Сибиллы, это просто младшая.

– И сколько ей лет? – поинтересовался Мартин.

– Тебе зачем? – тот зыркнул на него, усмехнулся. – Оставь. У них вся семейка с приветом. Эта, конечно, понормальнее, но тоже того.

Девчушка обхватила теперь старуху за плечи и смогла оттащить её на шаг от заграждений, но та вдруг вырвалась и, воздев обе руки, прокричала:

– Эта земля проклята! Проклята!

От голоса её – хриплого вороньего карканья – над площадкой повеяло вдруг холодком, и даже ветер как будто усилился на мгновение. Сибилла-младшая вновь кинулась увещевать и упрашивать, старуха же, по всей видимости, сказав всё, что хотела, теперь с гордым и спокойным видом развернулась и удалилась, опираясь на руку внучки.

– Точно сумасшедшая, – пробормотал кто-то. Все невольно притихли немного, хоть и всего на полминуты. Потом же – может, даже излишне весело – рассмеялись.

– Ладно, идёмте уже…

Грохот камней сотряс воздух – рвущий, острый, разнёсся вниз и вглубь, прошёл толчком по земле под ногами. Все они обернулись: над котлованом поднималась густая тяжёлая пыль.

Никого сейчас не было внизу: бригаде повезло несказанно. Только подумав это, в следующую секунду Мечеслав рванулся к платформе. Нужно было срочно спуститься: увидеть своими глазами, что же там обрушилось.

– Не лезьте пока, – рабочий у края котлована механически вскинул руку, загораживая путь, но на Мечеслава не взглянул, а следил внимательно, как оседала пыль внизу.

Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем можно было спуститься на дно котлована. Не ожидая, когда все они подтянутся, Мечеслав нырнул в штольню, быстро продвинулся до самого забоя.

Узкая щель проходила сверху вниз, и, хотя свет ламп долетал туда слабо, казалось, что за щелью – пустое пространство. Оттуда, из темноты шёл сыроватый воздух и чуть слышно гудел, пробираясь между краями разлома.

– Ну, что там? – негромко спросил Мартин, неожиданно оказавшись за плечом.

– Не знаю… Похоже на пещеру.

Притащили фонарь, и они постарались высветить что-нибудь в непроглядном мраке. Вот показалась стена, невысокий потолок… Он уходил под уклон, и дальше свет заканчивался и тонул в темноте – да там, кажется, целый тоннель. Здесь же, у края расщелины…

Фонарь дёрнулся (он оказался тяжелее, чем думалось), Мартин подхватил его снизу:

– Осторожно ты!

– А ну-ка, смотри, что там, – Мечеслав потянул фонарь чуть на себя, чтоб осветить потёмки внизу.

Затаив дыхание, они всматривались какое-то время в смутные очертания. Переглянулись.

– Ступени, – проговорил Мечеслав.

– Ступени, – подтвердил Мартин.

– То есть… Ты понимаешь? – у него почти пропал голос, и весь восторг он мог выразить только взглядом, обращённым к напарнику. – Здесь кто-то был. Здесь уже до нас кто-то был.

Ночь напролёт ему чудилось странное: будто бы земля наваливается на него, сыплется откуда-то сверху, давит на грудь, но спадает в сторону и не придавливает уж совсем.

Проснулся, однако, Мечеслав здорово отдохнувшим и готов был хоть сейчас мчаться к месту стройки, хотя для работ было ещё рановато. Но позвонил Мартин.

– Сегодня не надо, – сказал он. – Там хотят расширять вход, чтоб ещё чего не обвалилось. Это аккуратненько надо, растянется, может быть, на несколько дней. Так что тебе там пока делать нечего.

Мечеслав недовольно нахмурился – он не для того сюда приехал, чтоб сибаритствовать с таким размахом! Но никаких злых умыслов не было ведь ни у Мартина, ни у тех, кто хочет расчистить вход. Предварительных проб особо не брали, решили сообща, что лучше будет исследовать местные грунты непосредственно в процессе. Вот и исследуют теперь…

– Ладно, посмотрим, – сказал он только и положил трубку.

Ну хорошо, простой есть простой, обычное дело для таких проектов. Но уже не спалось и даже не сиделось в помещении. Он взглянул на часы: не было ещё и восьми. Наверно, Георг пока не на работе.

В минуту, когда Мечеслав постучался, Георг и вправду не был на работе, но уже стоял у дверей, застёгивая чуть потрёпанный, но представительный жакет. Он поднял голову, улыбнулся поспешно и самую малость нервно. Мечеслав вызвался проводить.

Пока он рассказывал про разработки, про обвал и про открывшийся тоннель под землёй, Георг слушал, не перебивая, но очень внимательно. Когда же Мечеслав закончил, слегка кивнул:

– То есть вечер у тебя свободен, как я понимаю.

– И вечер, и последующие два-три дня целиком. Ума не приложу, чем их занять… А что?

– Не хочешь сходить с Машенькой в театр?

– В театр? – удивился он.

– Да, сегодня в девять… Нам тут перепало два билета, – Георг посмотрел на него было чуть встревоженно, но тут же снова отвёл взгляд. – Я думал второй отдать этому Алексею, но… он пропал куда-то… не знаю. А Ника не хочет.

– А сам чего не сходишь?

– Работа, работа…

– В девять вечера?

Георг развёл руками.

– Загонишь себя, – Мечеслав покачал головой. – И так вон уже глаза красные.

– Должен же кто-то это делать, – негромко пробормотал Георг, отслеживая булыжники у себя под ногами. – А если не я, то кто же? У молодых толком ничего не получается, потом всё равно приходится переделывать… А Машенька к тому же давно с тобой не виделась. Мне кажется, она была бы рада, что ты пойдёшь с ней.

– Ну хорошо. Схожу.

– Вот это правильно, – Георг улыбнулся увереннее, впервые за сегодня. – Там будет Магда Терново́льская в главной роли, а это хоть раз в жизни надо увидеть… «Вихри времени» – так называется спектакль.

Он подождал, пока брат скроется внутри серого приземистого здания Госархива, и медленно отправился дальше.

До вечера ещё много часов, возвращаться же в общежитие не особо хотелось. Мечеслав проверил, сможет ли он найти дорогу к театру (да, сможет), рассмотрел его горгулий с раззявленными ртами: по две на каждый угол и ещё какое-то количество расселось на случайных местах. Интересно, видны ли они, когда включается подсветка (Мечеслав был уверен, что вечером она включается).

Вблизи разглядел он и афишу: всё как сказал Георг, «Вихри времени», сегодня, девять вечера. С листка хитро улыбалась Магда Терновольская – спиной, вполоборота, встряхнув чёрными пружинистыми кудряшками. Мечеслав видел её до того на фото и пару раз по телевизору и потому узнал.

Убедившись, что всё верно, он отошёл, оставив за спиной фонтаны на театральной площади (простенькие, но хорошо устроенные). Слева ещё промелькнула башня – белой громадой она высилась над всеми другими зданиями и сверкала на солнце. Потом же Мечеслав свернул в переулки.

Магда Терновольская была культовой актрисой, сложно было не наслышаться о ней, живя в стране в это время. Никто, пожалуй, не мог теперь точно сказать, когда впервые она появилась на сцене, но в истории отечественного театра она уже осталась как мастер перевоплощений, а её ускользающую улыбку и прищур чуть раскосых глаз наверняка будет пытаться копировать не одно поколение девочек и девушек. Но ни у кого из них не получится так же (хотя, возможно, получится по-другому).

Мечеслав приостановился у старого здания школы, оглядел сквозь забор пустые площадки и плотно закрытую железную дверь (похоже на запасной выход – наверно, удобно выскакивать прямо с лестниц во двор при необходимости срочно ретироваться). Впрочем, сейчас, в разгар лета, там никого не было. Уже ведь и выпускные должны были отгреметь.

Пока он смотрел, что-то легонько прошелестело сбоку и сразу же – позади. Мечеслав обернулся.

Но никого не увидел.

Ну, разве что… разве что за этим толстым стволом дерева мог кто-то затаиться: трепет сухих нижних веточек выдавал, что их потревожили.

– Э-эй? – негромко окликнул он, подступая на шаг к дереву. – Кто тут прячется? – и ещё на шаг.

Ему не ответили, и Мечеслав потихоньку обошёл дерево. С другой стороны тоже никого, но ему показалось, что кто-то успел быстро обогнуть ствол и снова спрятаться. Он шагнул следом, и вновь невидимка чуть-чуть опередил его.

Так они, вероятно, и будут кружить вокруг толстого дерева и каждый раз останавливаться по разные стороны. Можно, конечно, попытаться обмануть и резко повернуть в обратном направлении. Но Мечеслав был почти уверен, что опять обманут его.

Ну что ж, раз таинственный попутчик так не хочет показываться, невежливо, пожалуй, будет настаивать.

Мечеслав отступил от ствола, ещё какое-то время посмотрел с расстояния и, больше не оглядываясь, пошёл дальше. Позади, среди деревьев и кустов снова кто-то прошелестел, но он уже не стал оборачиваться.

Белой громадой башня высилась над всеми другими зданиями и сверкала на солнце. Оно венчало вершину, будто короной, а под пожаром – там, далеко внизу – суетились машины, и городские пути расходились дугами во все стороны света. Ринордийск жил своей жизнью, не замечая, как осеняет его ярчайшая из звёзд.

Лунев видел это сегодня днём – жаль, что не раньше. Об этом следовало написать, стоило воплотить в стихах: в этом было что-то очень важное, он и сам не понимал до конца что.

Но это не день, а может, и не два: слова застопорились и не шли, а он сегодня вечером намеревался посетить знакомую квартиру за пухлой тёмно-красной дверью. Можно, конечно, отложить на завтра… да хоть на неделю! Но нет, тогда можно тянуть бесконечно, а он и так уже слишком давно не бывал там.

Тем более там же заодно увидит и Машеньку. Но да, рукописи… Надо хоть перечитать их, перед тем как нести туда.

Перечитав, он, однако, заметил несколько мест определённо корявых, несколько незапланированных сбоев ритма и несколько непроизносимостей, если декламировать вслух. Он присел к столу, наскоро перечеркнул и написал по-другому, бросил быстрый взгляд на часы (начало шестого, чёрт, уже становится поздновато), кое-где перечеркнул ещё раз, поменял снова. Местами получилось, возможно, даже хуже, чем было, но зато придраться с точки зрения техники стало сложно (а на это она ведь и будет смотреть, если зайдёт речь об издателях, не так ли?) Торопясь и стараясь не ошибаться буквами, Лунев переписал исправленное начисто.

Взглянув ещё раз на часы, он решил, что время уже не имеет особого значения, и, поддавшись внезапному порыву, начал про башню. Всё, что было до этого, – на самом деле ерунда и неважно, поделки; это же совсем другое, настоящее, вот что ему надо было писать вместо чепуховой игры слов. Но что-то сейчас не пошло, огоньки не загорались, всё было не так, и не так, и снова не так…

Нет, – в который раз напомнил себе Лунев, – так не пойдёт. Так не делается: наскоком, в спешке, из-за того, что запланирована встреча. Гораздо лучше сделать это после – в ночной тишине, где ничто не отвлекает и не надо ни за чем гнаться.

Он убрал ненужные бумаги, сложил нужные, в последний раз посмотрел на часы. Почти восемь. Ничего, позднее посещение – тоже хороший вариант.

Но он, наверно, где-то не там свернул по пути и довольно долго блуждал по местам почти незнакомым, поэтому подошёл к искомому дому даже позже, чем планировал. Это отозвалось каким-то неприятным чувством – будто к чему-то важному он уже опоздал и тут ничего не попишешь. Впрочем, в окне горел свет (кажется, это кухня), и Лунев вошёл в подъезд.

Дверь открыла Вероника Николаевна. Она, как повелось, была в жёлтом переднике, который придавал ей странное сходство с фронтовым бойцом в форме.

– Добрый вечер, – приветливо проговорила она, оглядывая Лунева с любопытством естествоиспытателя. – Если вы к Машеньке, то её нет дома.

– Да? А где она? – неожиданно для себя поинтересовался он.

– В театре, – Вероника Николаевна продолжала стоять в дверях и впускать Лунева, судя по всему, не торопилась. – Со своим дядей.

Ему вдруг стало понятно, что без Машеньки будет уже совсем не то: этот визит терял теперь не то чтобы смысл, но львиную долю своей прелести.

– Да я, в общем-то, не к ней, – торопливо заверил Лунев. – Я к вам, если позволите.

Смерив его всё тем же любопытствующим взглядом, Вероника Николаевна отступила от двери:

– Ну заходите.

Вероника Николаевна не нравилась ему. Несмотря на видимую дружелюбность и мирные светлые кудряшки, болтающиеся у ушей, в стальных её глазах проскальзывало порой что-то почти хищное. Казалось, ей ничего не стоит свернуть вам шею, просто она по каким-то своим причинам не будет этого делать.

Пригласив Лунева пройти на кухню, она взглянула на рукописи, которые он достал, кивнула и присела с ними к небольшому столику. Лунев отступил и там, поодаль, ждал, пока она вооружится узкими, почти незаметными очками и обратится к текстам.

Просмотрев, – кажется, даже не до конца – она отложила листок и, прикрыв глаза, потёрла переносицу, будто написанное причиняло ей дискомфорт физический.

– Господин Лунев, – она сняла очки и открыла глаза. – У вас есть прекрасный собственный стиль. Зачем вы подражаете?

На столь неожиданный вопрос он не нашёлся что ответить, и только глупо пробормотал:

– Я подражаю?

– Да, – Вероника Николаевна прямо и открыто смотрела на него серыми ледышками. – Поэтам Новой волны. Геннадию Фе́рчину, Мелиссе Тауба́нской… Раньше у вас это бывало эпизодически, теперь же вы злоупотребляете.

Он неловко пожал плечами, покачал головой:

– Их стихи сейчас везде на слуху, наверно, они на меня повлияли… Это получилось помимо моей воли.

– У вас такая слабая воля? – Вероника Николаевна чуть вскинула брови.

Чего она хочет, чёрт возьми?

– Мне казалось, – осторожно начал Лунев, – мне казалось, что если они на слуху, то в них должно быть что-то, что притягивает к ним… Что-то, что отвечает вкусу и побуждениям сегодняшней публики. А ведь для поэта, как мне думается, важно улавливать голос масс.

– Верно, – кивнула Вероника Николаевна. – Но это только одна сторона. Вторая же – в том, что поэт ведёт эти массы за собой. А для этого он должен быть твёрдым, как камень, как гранит, – пусть даже где-то глубоко внутри, – она скользнула взглядом по столику, по цветочным обоям на стене, по шкафчику у двери кухни. – Можно, конечно, обойтись без этого: писать сегодня одно, завтра совсем другое… По моде и вкусам. Настоящие поэты так, правда, не делают, но это тоже неплохо: публике зачастую нравится. Но вы-то, – она снова в упор посмотрела на Лунева, – вы претендуете на звание настоящего.