Майская свадьба

К вечеру обстановка оживилась, потому что начали прибывать гости. Само венчание должно было состояться вечером в домовой церкви д’Эненов. Обряд должен был провести аббат Баррюэль, духовник моего отца. На следующий день мы с Эмманюэлем собирались отправиться в Версаль, чтобы засвидетельствовать почтение их величествам и дать несколько свадебных приемов, уже более веселых и пышных, нежели то, что было запланировано в Париже.

Дом, в котором я должна была отныне жить со своим нелепым мужем, находился возле дворца Тюильри, на площади Карусель. Это был большой особняк в стиле позднего барокко, с колоннами и довольно просторным садом, который сразу же привел меня в восторг. Столько деревьев, цветов, зелени – и это в самом сердце Парижа! После обеда, освободившись от докучной опеки новых родственников, я обошла оба этажа, с изумлением ощущая, что этот дом нравится мне. Наконец-то мне хоть что-нибудь нравится! Особняк был довольно новый, свежий и выглядел очень празднично. Каков бы ни был Эмманюэль, но надо отдать должное его предкам: они создали жилище, куда совсем не стыдно привести жену!

Чуть позже служанки провели меня в туалетную комнату, чтобы я могла привести себя в порядок перед праздничным приемом и освежиться. От волнения меня мучила жажда. Только выпив два стакана ледяного лимонада, я позволила горничным взяться за мой туалет. Они все были новые, и мне это не очень нравилось. Было бы куда лучше, если бы Маргарита занималась мною.

В течение такого знаменательного дня принято было переодеваться трижды, поэтому я сняла расшитый алмазами корсаж и надела такой же, только с более смелым декольте, чтобы наряд приобрел статус вечернего, а также добавила одну нижнюю юбку, чтобы платье было еще пышнее. Только потом я наконец огляделась по сторонам. В комнате негде было повернуться из-за обилия коробок, ларцов, шкатулок и футляров с подарками. Диадемы, ожерелья, кольца, горы золотой тесьмы, венецианских кружев, черепаховых гребней и бриллиантовых заколок, прочих дамских мелочей… Я даже не знала, кто именно преподнес мне тот или иной подарок.

И тут я заметила среди всей этой роскоши нечто совершенно особое. На хрупком стеклянном столике стояла изящная фарфоровая ваза, а в ней был огромный – я даже удивилась, как столик выдерживает подобное великолепие, – благоухающий букет. В жизни я еще не видела такого. Десятки снежно-белых роз… крупных, холодных. Их бутоны показались мне выточенными из снега.

– О Боже! – выдохнула я, не зная, что и подумать. Вид цветов вызывал и восторг, и легкое недоумение. – Кто же это принес?

Служанка подала мне записку. Там была одна строка: «Цветы от того, кто восхищался вами на острове и восхищается поныне».

Ниже стояли инициалы – Р. К. Всего две буквы. И я не сразу поняла, кто за ними скрывается. Речь идет об острове? Но, Боже мой, там я была просто ужасна. Кто может восхищаться беременной женщиной? Я быстро припомнила всех мужчин, которых встречала на Мартинике, – губернатор, Воклер… Потом меня осенило – Клавьер! Тот самый, что поддержал меня в таверне на лестнице!

Но ведь он только торговец… Конечно, красивый, богатый и известный, но он – буржуа, не аристократ! Я разочарованно улыбнулась. Подарок утратил всю свою романтику, едва я узнала, что он от банкира.

Этого человека даже на свадьбе не будет. Стоит ли о нем думать?

– Унесите… эти цветы, – через силу приказала я. – Я не хочу держать их в своих комнатах.

Мне было как-то не по себе. Почему этот человек помнит меня? Знает день моей свадьбы? Зачем ставит меня в известность о своем восхищении?

В легком замешательстве я спустилась вниз, в гостиную, и заняла свое место в салоне. Прием длился долго, и за окном уже стало смеркаться, когда начались танцы. Впервые в жизни мне не хотелось танцевать. Я поискала глазами своего супруга. Он сидел в окружении министра финансов епископа Ломени де Бриенна и вольнодумца маркиза де Кондорсе. Прелат был облачен в фиолетовую сутану из дорогого шелка, подпоясан поясом из тонкой шерсти, его белые руки, унизанные кольцами, гладили шерсть маленькой белой болонки, которую его преосвященство держал на коленях. Драгоценные камни, украшавшие крест на его груди, затмевали своим блеском свет свечей.

Аббат Баррюэль, скромный незаметный человек с соломенными волосами, едва прикрытыми черной шапочкой-палеолусом, в простой черной сутане с белым воротничком, занимал кресло поодаль и по сравнению с епископом выглядел почти как слуга, и я даже задалась вопросом: почему именно этот непрезентабельный священник избран моим отцом для того, чтоб совершить сегодня свадебный обряд?

Конечно, в кругу этих людей говорили о политике. Мне эта тема никогда не была интересна, но надо было хоть несколько минут за день провести рядом с Эмманюэлем, чтобы не возбуждать толки, поэтому я скрепя сердце присела рядом.

– Поймите, монсеньор, – восклицал маркиз, обращаясь к министру финансов, – вы вынуждены идти на крайние меры! Генеральные штаты – единственный выход. Они хотя бы придадут законность вашим проектам и заставят замолчать всех недовольных, если, конечно, в штатах будет представлена нация.

– Генеральные штаты? – меланхолично переспросил Ломени де Бриенн. – Разве недостаточно Государственного совета, который будет созван, и собрания нотаблей? Зачем призывать из тьмы веков столь старый орган власти?

Он почесал за ухом свою болонку. Было заметно, что епископ, хотя и спорит, но без охоты.

– Увы, я слышу об этом двадцать четыре часа в сутки. Но до такого кризиса финансы королевства еще не дошли. Пока я министр, я считаю своим долгом не допустить ничего подобного…

– Этого требует вся Франция, – сказал маркиз де Кондорсе. – Или для вас это ничего не значит?

–– Вся Франция? Это преувеличение, сударь. Этого требуете только вы и вам подобные болтуны…

Аббат Баррюэль подался вперед, будто пожелав подхлестнуть вялого Ломени де Бриенна.

– Господин маркиз! Всем известны ваши руссоизм и вольтерьянство. Сейчас это модно, но, поверьте, подобные воззрения хороши в гостиных, а в жизни они принесут королевству лишь разорение, анархию и, может быть, реки крови. Что такое Франция, сударь? Это страна, которая привыкла к традициям, а традиции наши – королевская власть. Если сорвать узду, страна обезумеет. Вы в этом заинтересованы?

– Я заинтересован во власти королевской, но власти разумной и просвещенной, – желчно возразил маркиз.

– Да разве наш король – дикарь? – воскликнул аббат. – Видит Бог, это просвещеннейший государь в Европе. Разве во Франции господствует варварство? Католики и гугеноты равны в своих гражданских правах, у нас нет пытки и есть правосудие, есть свобода слова, в чем вы можете убедиться, купив на любом углу памфлеты, поливающие грязью королеву и королевскую семью. Реформы нужны, без сомнения, и его величество это отлично сознает.

– Сознает, но почему же не делает?

– Всему свое время, сударь. Вы проявляете нетерпение, вы провоцируете беспорядки и волнения, вы, именно вы, а не король и его министры, пытаетесь превратить Францию из цивилизованного просвещенного государства с добрыми традициями и старыми обычаями в пьяного полубезумного паралитика, бредущего неизвестно куда! Вы кричите о произволе, а между тем во всей огромной Бастилии едва ли сидит пять узников; и я не сомневаюсь, что вы, если бы была ваша воля, превратили бы Францию в одну большую Бастилию и, вполне возможно, всех нас сгноили бы там.

Епископ сделал аббату вялый знак, призывая успокоиться. Казалось, он не слишком доволен азартом Баррюэля.

–– Ну-ну, не стоит вести таких речей на свадьбе. Что с вами, дорогой аббат? Давайте-ка лучше выпьем немного ликера и насладимся музыкой.

Я слушала это, и вдруг странная щемящая тревога охватила меня. Что-то смутное, недоброе было в этом споре, какой-то предвестник тех несчастий, что ожидали нас в будущем. Когда принесли ликер, я заметила, что аббат Баррюэль не присоединился к общим возлияниям, а удалился в сторону террасы. Будто неведомая сила заставила меня последовать за ним. Я застала его в зимнем саду; худой, невысокий, он стоял среди цветущих розовых кустов и будто в прострации перебирал четки.

–– Господин аббат…

Я запнулась, не вполне представляя, о чем хочу говорить. Меня вел смутный, глухой страх, который уже не раз возникал у меня в душе с тех пор, как я вернулась во Францию. Возникал ненадолго, на какие-то секунды, но я не понимала природы этих предчувствий, и они были для меня мучительны.

–– Да, дочь моя?