Fохтаун
– Никак, товарищ полицейский, – громко ответил ему Киэй и похлопал по плечу. – Как только скажете «без паники», тут же всё накроется медным тазом!
Киэй чуть ли не за руку вывел недовольного ситуацией Атира из трамвая. Люди с включёнными коммуникаторами медленно заполняли всё пространство широкой улицы. Голубоватый свет приборов выхватывал из наступившей темноты тревожные лица. Сотни призрачных тревожных лиц в кромешной тьме.
Поначалу Киэй надеялся, что электричество вот-вот включат. Они минут пятнадцать постояли под козырьком остановки вместе с другими невезучими пассажирами. Затем люди стали разбредаться. Наконец коллеги тоже решились на путешествие. Атир доверился навигатору и не отрывал взгляд от экрана своего коммуникатора. Киэй разыскал остановку общественного транспорта, где вместо погасшего рекламного дисплея за усиленным непробиваемым стеклом висела классическая бумажная карта города. В выборе маршрута до гостиницы коллеги не сошлись.
– Поражаюсь вам, – негодовал Атир, – ведь вы не из двадцатого века! Почему такое недоверие к технике? Зачем нам эта бумажная карта и расспросы прохожих? Навигатор выведет нас к гостинице. Вот, я уже проложил маршрут. К чему эта ретроградщина?!
– Мы выясняем причины неправильного функционирования машин по всему миру, а вы, коллега, предлагаете продолжать пользоваться услугами машин! – отвечал Киэй. – Где гарантия, что, отключив мозги и последовав за машиной, мы не навернём лишних километров пять?
Долгие пререкания закончились уступкой Киэя. Теперь Атир вёл их по чёрным улицам, освещённым лишь коммуникаторами прохожих. На более оживлённых улицах света было больше; ночь освещали фары остановившихся автомобилей. Навигационные роботы более новых моделей личного транспорта перестали получать сигналы от городской системы цифровых дорожных знаков и намертво встали на перекрёстках, дорогах с односторонним движением и в прочих узких местах. Ошарашенные водители, ни разу не читавшие инструкцию пользования своим автомобилем, понятия не имели, как перевести управление в полноценный ручной режим. В итоге часть улиц милого европейского городка моментально сковала безнадёжная пробка. Водители, превратившиеся в пешеходов, кидались друг на друга с обвинениями, бранились, теряли душевное равновесие. Резкие выкрики на иностранном языке, по большей части непонятные Киэю, здорово шокировали гостей города. Не сговариваясь, Киэй и Атир решили обходить агрессивных участников пробок стороной. Несколько раз они сворачивали в узкие безлюдные переулки, погружённые в неуютную тьму.
В одном из таких мест, где даже в чёрных окнах не проскальзывал временами блеклый свет блуждающих фонариков, коммуникатор Атира показал поворот направо. В действительности же никакого поворота не существовало: путь преграждала бетонная стена пристройки, втиснувшейся, видимо, недавно в узкое пространство между домов постарше. Эта некогда свежая стена уже получила свою порцию уродливых граффити, так быстро появляющихся на всём новом в местах, где молодёжи свойственно не целостное ощущение мира, а инстинктивные желания доминирования, выражающиеся в животном аспекте помечать территорию отходами своей жизнедеятельности.
Злосчастную стену решили обойти. Потрескавшийся асфальт, заблестевший от начавшегося дождя, повёл путников лабиринтом обшарпанных фасадов. Мёртвые здания сдавливали проходы, выжимая из них остатки свежего воздуха. Пахло плесенью. Коммуникатор Атира принялся производить перерасчёт пути и завис. Шли минуты, а экран всё горел вежливой надписью: «Пожалуйста, ждите».
– Вот жесть! – разгневался Атир.
– Глянь-ка! Огоньки!
Впереди призрачный свет играл бликами на мокрых фасадах. Коллеги ускорили шаг. Чем ближе они подходили, тем тревожнее казался свет. Через метров пятьдесят осталось последнее чёрное здание, угол которого отделял свет от путников. Шаг вперёд – и Киэй с Атиром оказались перед ржавой железной бочкой, в которой танцевало дикое оранжевое пламя. Жгли старую мебель: запах палёной пыли и древесного лака резко отличался от плесенного дурмана, пришедшего с дождём. Из сырой тьмы, прямо из самой её неосязаемой глубины, возникли лица пританцовывающих людей. На суровых морщинах играл не спокойный голубоватый отблеск коммуникаторов, а дикая алость живого огня. Их дикие глаза блестели, а бороды и немытые волосы, беспорядочно спадающие на лоб и щёки, оживали, освещаемые отблесками первобытных страхов. Как невинно, чисто и одиноко показалось Киэю лицо молодого полицейского среди обожжённых жизнью образов, руководствующихся не нравственными принципами, а бессознательным расчётом выживания в диких условиях цивилизованного мира, сбившегося с пути к звёздам.
С появлением незнакомцев танцы огненных людей прекратились. Один из них что-то сказал и двинулся прямо на Атира. Киэй даже приблизительно не понял, что хотел этот человек, но его интонация выдавала самые недружелюбные намерения. А когда ещё одно лицо возникло справа, совсем близко от Киэя, старому языковеду всё стало ясно. Их почти окружили, а Киэй почувствовал, что один из этих людей уже касается его руки выше локтя. Времени думать не оставалось; Киэй со всей силы ударил ногой по бочке. Головёшки высыпались на мокрый асфальт. Вверх взмыл столб искр. Языковеду хватило одного мига замешательства, чтобы схватить парнишку за плечо и рвануть прочь со всех ног.
Они неслись по чёрной улице, а огненные люди, выкрикивая дикие проклятья, не отставали. Атир замешкал. Обернувшись, Киэй заметил, что молодой коллега достаёт из кобуры табельный дистанционный парализатор. Уже лет пятьдесят как служители порядка во всём мире перешли с огнестрельного и травматического оружия на парализаторы, хорошо зарекомендовавшие себя как в «индивидуальной работе», так и против больших скоплений человеческих масс.
В тот момент, когда Атир окончательно остановился и прицелился в одного из преследующих, Киэю удалось разглядеть, как в руках огненного человека что-то блеснуло. «Пистолет!» – пронеслось в голове у Киэя, и он незамедлительно кинулся на Атира. Прогремел оглушительный выстрел, а Киэй, схватив коллегу, отпрыгнул к стене здания. В это время Атир тоже стрелял, но налетевший Киэй сбил прицеливание.
– Ты что делаешь?! – закричал Атир, поняв, что промахнулся.
Тишину разорвал второй резкий хлопок. Пуля угодила в бетонную стену над головами съёжившихся гостей города. В лица полетели острые осколки бетона, а глаза защипало от пыли. Атир сделал несколько выстрелов наугад. Тот, у кого был пистолет, и ещё один – упали. Остальные присели, но тут же потянулись к пистолету, который с лязгом выпал из рук парализованного. Полицейскому и языковеду хватило этих нескольких секунд, чтобы рвануть прочь.
Голоса преследователей постепенно исчезали за поворотами. Через минут десять запыхавшийся Киэй остановился и прислушался. Удары сердца и тяжёлое дыхание мешали расслышать происходящее вокруг. Время шло, но преследователи так и не объявились.
– Ушли! – вздохнул Киэй, опустившись на корточки, чтобы не свалиться с ног.
– Ну, вы дали дёру! – заметил Атир, подойдя к коллеге. – Я мог бы их обезвредить!
– Достал бы ты свой транквилизатор у той бочки – они нас там бы и положили!
– Когда стояли у бочки, вы ещё не знали, что у них пистолет!
– Если не знаешь, то надо драпать! Так дольше прожить можно! – ответил Киэй, снова поднимаясь на ноги.
Они стояли посреди широкой улицы с редкими частными домами. Дорога забирала вверх и блокировала обзор. Но по звукам и движению воздуха чувствовалось, что за холмом – открытое пространство. Не сговариваясь, коллеги поднялись на самую высокую точку и огляделись. Отсюда дорога полого шла вниз, во тьму, но не ту беспроглядно-чёрную, как в лабиринте неизвестных улиц, а серую, даже сизую: это множество маленьких огоньков, светивших далеко внизу, разбавляли ночь над Амстердамом. Идти дальше в темноту, пусть и зыбкую, путники не захотели; слишком много сил ушло на бегство. Прямо у дороги они обнаружили кучу выброшенной старой мебели. Среди мокнущего под дождём кавардака путники приметили диван. Будто бы его кто-то вытащил из груды ненужного хлама и поставил так, чтобы, сидя на нём, любоваться панорамой города. Мужчины сели на этот старый драный диван, причмокнувший под весом людей от всей той влажности, которая скопилась в нём за длительное пребывание под открытым небом. На запах заплесневелой пыли уставшие путники не обратили внимания.
– Вот ведь люди! – устало начал Атир. – И откуда у них пистолет?!
– У них и не такое найдётся, если копнуть, – отмахнулся Киэй, переминаясь на диване, влага из которого начала просачиваться сквозь одежду.
– И главное, что с патронами! Вот ведь отбросы!
– Они не отбросы, – спокойно пояснил Киэй. – Такие же люди, как мы.
– Живут как звери, не работают и нападают на прохожих! – пояснил Атир.
– Они не работают, потому что искусственный интеллект, который мы пытаемся починить, забрал их работу. И образования у них нет, потому что обществу, построенному на деньгах, нет нужды тратить ресурсы на образование всех и каждого. А нападают они, потому что только так умеют взаимодействовать с внешним миром.
– Это нарушение закона! Точка! – резко сказал Атир.
– Чьего закона? – усмехнулся Киэй. – Это не их закон; он их не защищает. Закон призван оберегать богатых от таких вот людей, которым некуда податься. Закон будет защищать богатых и от нас, если начнём бузить.
– Я не опущусь до такого состояния, – замотал головой Атир.
– До состояния этих людей или до состояния тех, кто будет защищать элиту? – посмеялся Киэй.
– Перестаньте! Вы поняли, что я хотел сказать!
– Вспомни диван, на котором мы сидели этим утром в доме Асторы Бунди, – сказал Киэй. – Он уж точно не новее этого, но чист и ухожен, а наш мокрый друг вот-вот развалится; доживает последние дни. И тот и другой – диван. Разница только в том, что первый стоит в роскошном доме, а другой выброшен на обочину под проливной дождь. Вот так же и с людьми. Диван не знает, где он окажется, и ты не знаешь, несмотря на всю твою силу воли и способность принятия решений. Поверь, случится в твоей жизни так, что придётся выбирать: либо поступить по совести, либо ползать в грязи.
– Я никогда не буду ползать в грязи! – отрезал Атир. – Это унизительно!
– А сидеть на таком диване не унизительно? – рассмеялся Киэй.
– Признаться, сейчас я чувствую себя гораздо лучше, чем в доме у этой Бунди! – усмехнулся молодой полицейский.
Вдруг вдали, над всем городом, то там, то тут загорелись маленькие красные огоньки. Это включили резервную систему электроснабжения. Улицы и целые районы стали светиться тусклым желтоватым светом.
– Наконец! – воскликнул Киэй и поднялся с влажного дивана, потряхивая свои промокшие брюки, прилипшие к ногам. – Спустимся вниз и возьмём такси.
– Верное решение, – согласился Атир. – Хватит на сегодня общественного транспорта. Вперёд, на свет города! Заметили, коллега, что люди всегда двигаются в сторону света?..
Новейшая 9801 история
Ждана вошла в тёмный коридор. Газовые лампы, протянутые по всей длине узкого помещения, автоматически включились. Девушка уверенным шагом двигалась вперёд. Дойдя до конца, она оказалась перед дверьми, которые совсем бесшумно раздвинулись куда-то в стены, отворяя небольшую камеру. Ждана вошла. Бесшумные двери сошлись у неё за спиной.
– Пожалуйста, задержите дыхание через три, две, одну секунду, – услышала девушка голос робота, говорящего откуда-то из встроенных в потолок динамиков.
В следующее мгновение из мелких форсунок в стенах вырвался стерилизующий аэрозоль. Потом включились вентиляторы, и влажное облако аэрозоля мгновенно исчезло в открывшихся на миг щелях.
На лбу девушки появилась красная лазерная точка; дистанционный термометр измерил температуру гостьи. Загорелся зелёный свет. Дверь перед Жданой открылась, и девушка вошла в зал.
В центре просторного помещения стоял стул. Ждана села. Напротив неё, на значительном отдалении, сидело три человека, каждый за своим отдельным столом. Двое мужчин и женщина. Слева от Жданы, метрах в двенадцати, у самой стены, стоял антропоморфный робот-помощник. В руках он держал поднос с бутылкой и пустым стаканом.
– Ждана Иннокентиевна Карданова, – произнесла дама, подсмотрев в экран своего планшета. – У вас красивое имя.
– Благодарю, – ответила девушка. Она без лишнего любопытства осмотрелась, остановила взгляд на каждом из присутствующих и задержала свой взор на роботе с подносом.
– Мы зовём его Огастес, – улыбнулась дама, заметив, что Ждана смотрит на робота. – Он к твоим услугам, если захочешь попить. Меня зовут Алияф, рядом со мной Жак и, конечно же, наш профессор Фадей Фадеевич. Мы рады слушать тебя сегодня, ведь твоё сочинение произвело на нас неоднозначное впечатление. Мы все отметили большое количество интересных мыслей и хотели бы, чтобы ты рассказала, откуда у тебя такие идеи.
– Да, я понимаю, – начала Ждана. – Благодарю вас за эту возможность. Моё сочинение по новейшей истории было не столько описанием происходивших событий, сколько характеристикой общественных процессов, которые по отдельности мало что значат, но в совокупности обретают силу и приводят в движение двигатель истории.
– Учеников просили начать с определения даты, с которой историю можно назвать новейшей, – сказал мужчина с бородой, которого Алияф представила как профессора Фадея Фадеевича. – Почему вы выбрали двадцать второй год?
– С чего начать? Это оказалось едва ли не самым сложным. События всегда вытекают одно из другого. Мне кажется, кризис, начавшийся в двадцать втором году, создал предпосылки для нового мышления у массы людей. Если до этого истинную природу вещей понимали лишь те, кто целенаправленно изучал вопросы экономики, социологии и политики, то с началом постоянного кризиса желание разобраться в происходящем, появилось у всех. К тому же мне показалось очень символичным то, что годом позже учёные завершили работу над созданием первого полноценного прототипа искусственного интеллекта. В это время будто бы сошлось всё в одну точку: массы задумались о мировом порядке, и тут же, через год, люди создают нечто, способное решать задачи, непосильные для человека. Как будто бы идея новых правил экономики стала последней вехой человечества, к которой мы пришли самостоятельно, без помощи машин. Однако без искусственного интеллекта решить новые задачи мы оказались не в состоянии. Всё это напомнило мне то, что случилось два с половиной века назад.
– Что именно? – поинтересовался приятный мужчина Жак, сидевший чуть дальше Алияф и Фадея Фадеевича.
Ждана повременила с ответом. Она посмотрела налево, в ту сторону, где стоял робот Огастес. Девушка несколько секунд к чему-то присматривалась.
– Это перекликается с созданием паровой машины, – продолжила она. – Паровая машина послужила основанием для процесса, названного в истории промышленной революцией. После этого исчезло рабство. По крайней мере в том виде, в котором его считали рабством наши предки. В начале двадцать первого века создали искусственный интеллект. А затем на территории всей Евразии образовалась огромная, невиданная доселе «Система». И как бы к ней ни относились сегодня, она сыграла одну из главных ролей в двадцать первом веке.
– Несомненно, ССЭР сыграло важную роль, – улыбнулась Алияф. – Вопрос лишь в том, положительную ли. Ваше личное отношение к этому сложно понять из вашего сочинения. В нескольких местах вы, Ждана, сравниваете социалистов двадцать первого века с рабами. Почему?
Ждана приготовилась отвечать, но замялась. Слушающие заметили, что девушка пытается подобрать слова, но никак не может найти, с чего начать. Ждана снова посмотрела налево, в ту сторону, где послушно стоял робот Огастес. От нерешительности Ждана стала сжимать себе пальцы.
– Хотите стакан воды? – ласково поинтересовался бородатый Фадей Фадеевич.
– Нет! – спохватилась Ждана, снова повернувшись к слушателям. – Благодарю. Видите ли, рабы, после того как обрели свободу официально, некоторое время оставались презираемыми членами общества. То же случилось и с социалистами. С тридцать первого года у них было Социалистическое Содружество Экономических Регионов – их новый дом, их система. Но эта модель не была распространена на весь мир. Людям, жившим, например, в Америке, приходилось скрывать свои политические взгляды, если эти взгляды отличались от общепринятых. Представьте себе середину восемнадцатого века. Человек приходит на собеседование. Владелец компании, который на основании документов понял, что такой профессионал мог бы быть полезным, принимает соискателя первый раз. И на собеседовании обнаруживается, что этот человек – негр. Тогда, если ты негр, значит, ты бывший раб. В то время людей снедали предрассудки; бывших рабов не жаловали те, кто некогда являлся рабовладельцем. То же самое мы видим и в двадцать первом веке за пределами ССЭР.
– Вы имеете в виду случай, показанный в фильме «Обратная сторона луны»? – предположил Жак.
– Да! – обрадовалась Ждана. – Кейси! Он профессионал высочайшего класса! И когда он приходит подписывать договор о назначении к начальнику корпорации, он говорит ему: «Сэр Джонас, вы ведь знаете, что я социалист?» Помните взгляд Джонаса?!
– Да, конечно, – снисходительно улыбнулся Жак.
– Ждана, говоря о повторении истории, вы пишите о развале ССЭР, – снова обратилась к девушке Алияф. – Затрагивая эту тему, вы обращаете внимание на то, что это не являлось катастрофой в историческом плане. Похвально видеть, что в этом вопросе у вас столь трезвая позиция. Но я не до конца поняла ваше личное отношение к развалу «Системы».
– «Систему», – неуверенно начала девушка дрожащим голосом, – основали в две тысячи тридцать первом году. Она просуществовала сорок лет, то есть до семьдесят первого года. «Система» характеризуется высокими темпами роста производства, но низким уровнем свободы граждан. И хотя во времена ССЭР мы видим ускорение научно-технического прогресса, счастье простого человека оказалось не в приоритете. Да, Басирий Атвакчи открывает возможность перемещения по фотонному следу, но какой ценой? И, несмотря на столь значимый прорыв, произошедший в семидесятом году, уже в семьдесят первом «Система» рухнула. Даже гений Атвакчи и его работа не смогли предотвратить неизбежный крах безликого общества.
Ждана закончила, но всё ещё продолжала нервно загибать пальцы и коситься налево, в сторону робота.
– Великолепно! – сказала Алияф с довольной улыбкой на своём худом лице. – Я вижу в вас большой потенциал, Ждана! Мы все благодарим вас за то, что пришли сегодня к нам. Коллеги, ваши вопросы, если они ещё остались!
– Да, – сосредоточенно отозвался Жак. – Мы понимаем, что вы хорошо разбираетесь в предмете и понимаете общественные процессы, вызывающие те или иные исторические события. Мы устраиваем собеседования с абитуриентами, потому что ищем студентов, готовых после нашего университета занимать очень высокие государственные посты. Именно поэтому нам важно понимать личное отношение студента к жизни. Вы так и не рассказали о вашем личном отношении к развалу «Системы». Хотя именно об этом спросила вас Алияф. Ваши последние слова – не более чем пересказ, хронология. И мне кажется, что вы не говорите всего, что думаете. Создаётся впечатление, что вы получили знания, которые не до конца осмыслили. Вы ведь занимались не только в школе? Вы брали дополнительные уроки?
Ждана молча мотнула головой. Её щёки покрыл алый румянец.
– Дорогая, – ласково обратился к ней бородатый Фадей Фадеевич, – вы создаёте впечатление девушки, воспитанной очень образованными родителями. Расскажите нам о себе, о своей семье.
– Мой отец… – начала Ждана, но Жак резко прервал её.
– Ваш отец, Киэй Карданов, по образованию лингвист. – Он смотрел прямо на неё своими маленькими неподвижными глазами.
– Языковед, – резко поправила его Ждана, но тут же смутилась, ссутулилась и опустила глаза.
– Дорогая, скажите, – снова вступил в разговор ласковый Фадей Фадеевич, – ваш отец занимался с вами? Не переживайте, мы ведь просто общаемся. Цель нашей беседы – знакомство. Мы узнаем вас лучше, а вы увидите, какие мы люди.
Ждана перевела дух и в очередной раз глянула налево.
– Мой отец, – начала она, не сводя глаз с того места, где стоял робот Огастес, – действительно языковед. Он помогал мне по учёбе. Он хороший… Он хочет сделать всё правильно и вырастить из меня человека.
– Ваш отец работает в СКПД? – холодно спросил Жак. – Ждана! Посмотрите на меня.
Ждана смотрела даже не на робота, а куда-то в пространство, но когда Жак назвал её имя, она вздрогнула и повернулась к говорящему.
– Следственный Комитет по Делам «Системы», – произнесла она неуверенно, будто бы сомневаясь в правильности названия.
– Киэй Карданов, ваш отец, работает в СКПД давно, но значительного продвижения по службе я не вижу, – сказал Жак.
– Жак, это логично! – спокойным голосом сказала Алияф, повернувшись к своему коллеге. – Отец, с высшим образованием, на почётной должности, помогает дочери с историей. Воспитывает в ней правильное отношение к прошлому. Прививает ценности.
– В том и дело, Алияф! – ответил ей Жак. – Я так и не услышал от Жданы её собственного отношения! Что она чувствует по поводу развала ССЭР? Отец может многое дать своей дочери, я в этом не сомневаюсь. Но отношение! Это каждый человек должен взрастить в себе сам. Ждана, мы хотим понять, что думаете по поводу развала ССЭР вы, как личность?
Ждана задумалась, приоткрыла рот и устремила взгляд куда-то вверх. В этот момент бархатная кожа её лица засияла светом беззаботности; нетронутый горестными невзгодами бархат… Девушка, абсолютно свободная от оков времени, с душой, устремлённой в бесконечность, медленно закрыла глаза и спокойно вдохнула полной грудью. И вдох этот, столь тихий и протяжённый, казалось, втянул в девушку весь воздух комнаты, всё пространство и все те часы, которые проходили в этой комнате от её строительства до последнего момента. Ждана задержала дыхание, а затем тихо выдохнула и открыла глаза.
– Что думаем мы? – абсолютно спокойно переспросила она. – Мы думаем. Часто. Постоянно.
– Нет, не вы с отцом, а именно вы! – пояснил Жак.
– Да, мы! – ответила Ждана. – Не мы с отцом, а мы. Я и 9801.
– Простите, я вас не понял, – запутался Жак.
– Я и 9801 не перестаём думать об этом событии, – пояснила девушка.
– Что такое 9801?! – разозлился Жак. – О чём вы говорите?
– Что такое 9801?! Это прошлое, но это и настоящее, – словно в забытьи ответила Ждана и перевела мечтательный взгляд с потолка снова налево, в сторону робота Огастеса. – 9801 сейчас здесь. И когда он рядом, я чувствую себя спокойной. Гораздо спокойнее, чем без него. Я могу быть несчастлива или озабочена проблемами, но в его присутствии я поглощена беспредельным спокойствием. Это то, чего так не хватает папе. И знаете что? 9801 говорит, что вы позвали меня сюда не для того, чтобы узнать о моём мнении. Вы не хотите, чтобы я говорила вам о своём мнении. Вы хотите, чтобы я произнесла ваше мнение. 9801 говорит, что мне надо выбрать: говорить вам то, что хотите вы, и получить то, что хочу я, или же говорить то, что хочу говорить я, и приблизить наступление неизбежного.
– Милая, – прервал её Фадей Фадеевич, – кто такой 9801?
– Вы знаете это лучше меня, – улыбнулась Ждана, продолжая говорить медленно, будто бы во сне. – Он сейчас здесь, в этой комнате. Вон там, рядом с вашим роботом. Это мой дух. Он рождён чёрными крыльями и способен оседлать быка. Вы его не видите. Вы думаете, что его нет. Но вы его боитесь. Мой отец его тоже не видит. Мой отец скорбит. Ему приходится говорить то, что от него хотят услышать. Он вынужден так поступать, потому что боится грядущего. Он боится, что мама и я окажемся на улице, без еды и без одежды. Он знает, что мы в неволе, но страшится падения тюремных стен. Поэтому он говорит вам то, что вы хотите услышать. От этого отец страдает. Я не могу винить его за это. Но я смогу винить себя, если мне придётся говорить вам то, что вы так хотите от меня услышать. Но я вам этого не скажу! Потому что мой отец, говоря вам одно, учил меня другому. Мой дух 9801 приходит в самые трудные моменты и помогает мне. И он говорит, что страх моего отца – это страх неизбежного. Но неизбежного не стоит страшиться, ибо оно не пагубно. Неизбежное таит в себе тысячу вещей, вращающихся в колесе истории, которое раскручивает пращу. Неизбежность в том, что колесо вращается всё быстрее. Неизбежность в том, что праща разорвётся и снаряд устремится вдаль. Колесо останется позади, а впереди – непознанное. Хотите знать моё отношение к развалу ССЭР? Оно нейтральное. Это должно было случиться, хотели мы того или нет. Но если вы рассматриваете крах «Системы» как неизбежное в свете ваших представлений о мире и справедливости, то моё «неизбежное», хоть и похоже внешне на ваше, отличается от него во всём. Вы думаете, что неизбежность вызвана несовершенством плановой экономики, придуманным вами же отсутствием личных свобод, предательством руководителей и просто тем, что эта серая гадина должна была сдохнуть рано или поздно? Моя неизбежность в том, что всё несовершенное должно уйти, дав место более совершенному. Также как на смену Советскому Союзу пришло Социалистическое Содружество Экономических Регионов, так же и на смену ССЭР придёт нечто более совершенное. И такие, как вы, снова будут недовольны этой новой серой гадиной. Вы всегда будете недовольны тем новым, что несёт смерть вашему спокойствию. Вы загоняете мир в зону комфорта и пугаете всех выходом из неё, тогда как эта зона стала не чем иным, как «зоной», в самом переносном смысле этого русского слова. И неважно, какими яркими красками вы себя обмазываете; вам не скрыть то, что серый – это именно ваш натуральный цвет. Что до моего отца, то да, он пишет обвинительные приговоры тому времени, но свою дочь учит различать истинную природу вещей и стремиться к помилованию. Мой дух 9801 видит эти старания. И говорит мне, что от каждого моего действия – каждый день, каждый миг – зависит, на каком из двух концов окажется мир, когда праща порвётся.