Война где-то рядом

ВОЙНА ГДЕ-ТО РЯДОМ

Война шла с юга. Она катилась телевизионными роликами по экранам наших телевизоров. Чистое голубое небо вспыхивало белыми вспышками. Где-то, что то загоралось, и тогда чёрный дым струился к облакам. Танки словно в компьютерной игре, катились по вспаханному полю. Разрушенные дома, плачущие женщины и дети. Смазанные окровавленные тела, скрытые от наших нервов размытой картинкой. Бедные люди. Мы сочувствуем им и переключаем телевизор. В комнату льётся лёгкая музыка, мы наливаем кофе и через десять минут забываем о том, что видели. До следующих новостей.

Последний раз мы виделись с тобой в парке. Была весна, природа пробуждалась несмотря ни на что. Птицы пели осанну, рождению новой жизни. Мы шли по аллее, ты тогда остановился и сказал.

– Я уезжаю.

– Куда?

– На войну.

– Постой, ты, что? Зачем тебе это?

– Нужно.

– Делать тебе нечего. Без тебя разберутся.

– А если не разберутся?

Ты посмотрел так, что я понял, отговаривать бесполезно. Я пожал плечами, и мы пошли дальше. Мы простились с тобой в метро. Ты сел в поезд и больше я тебя не видел.

Я не понимал, зачем тебе это? Зачем нужно все бросать и ехать туда, где смерть. Мчаться в чужую страну, охваченную, бессмысленным пожаром. Но ты уехал, несмотря на все разумные доводы близких тебе людей. Через три месяца ты мне позвонил. Твой голос был, совсем другим. Он как будто повзрослел, он звучал

так, будто ты узнал, что то такое, что недоступно тем, кто остался здесь. Но, тем не менее, он оставался таким же простым и открытым.

– Привет, как дела? – Спросил ты.

– В порядке. А ты как?

– Нормально.

– Как там?

– Здесь сущий ад.

– Возвращайся пока не поздно.

– Нет. Я нужен здесь.

– Кому?

– Людям.

Связь оборвалась. А через месяц я узнал, что ты погиб. По телевизору, все так же гремела война. Вот только в сводках о потерях, я теперь слышал твоё имя. Они уже не звучали где – то там, они были внутри меня. Они звенели так, как звенит колокол, во время беды. И их не спрятать размытой картинкой. Ты как то сказал мне – Война, она как пожар, если вовремя не потушить дом соседа, то очень скоро огонь перекинется на твой дом. Скоро я понял, о чем ты говорил.

Это случилось в метро. Я ехал на работу. Когда в соседнем вагоне, что то хлопнуло. Полетели стекла, и меня отбросило в сторону. Все заволокло дымом. Поезд ещё некоторое время проехал, и стал. Двери соседнего вагона были искорёжены. Из вагона доносились стоны и крики о помощи. Кровь, боль и едкий дым все это было настоящее. И происходило здесь и сейчас. Сознание отказывалось верить в подлинность событий. Казалось, что сейчас картинку размоют, скрыв от глаз, все самое страшное. И можно будет переключить на другой канал. Но, увы, это было не возможно. Все происходило здесь и сейчас. И страх, и смятение чувств, и запах гари и солоноватый вкус в горле. Все было настоящим. И не куда было скрыться от этого. Война уже не казалась где-то там, она была здесь среди нас, кровавая и слепая в своей беспощадности. Она жила и дышала с нами одним воздухом, Она улыбалась нам, держа за спиной смертоносный груз. А мы смотрели ей в глаза не подозревая, что уже обречены, ещё не чувствуя как она сжимает нас в своих крепких объятиях.

Знаешь, только теперь я понял, почему ты поехал туда. Ты поехал туда, что бы она, не пришла сюда. Но ты был один, и не смог удержать её. А я был слишком занят собою, что бы помочь тебе. Но теперь я знаю, что мне делать. И я верю, что число подобных тебе людей будет расти. Они уже встают и смотрят туда, где полыхает земля. Они уже знают, что делать. Потому, что если они не остановят её, то не остановит никто.

ДРУГ ЗА ДРУГОМ…

– Горше горчичного зерна, горе-то, бывает, понял, аль нет? – Спросил Минька, Саньку, и посмотрел на спелую рожь. – Иной раз счастье то соберёшь в ладони, а оно, словно вода сквозь пальцы, утечёт, и ничего не останется. А горе, то, долго не отстаёт от человека, оно завсегда за счастьем идёт, или перед, это как сложиться, но то, что они друг за другом ходят, так это истинная правда. Тут, уж никуда ни денешься, одно другое сменяет. И ничего с этим не поделаешь.

Минька, лёг на траву и закрыл глаза. – Я вздремну, маленько, а ты пока поиграй. Или вон, птиц послушай, слышь, щегол как старается.

– Дядя Миня – Спросил Санька – А счастье, оно какое?

– Счастье – переспросил Минька, зевая – вон, видишь, бабочка над цветком?

– Ага.

– Так вот, счастье, оно как бабочка, Порхает, себе, и глаз радует, а как в руки возьмёшь, так и пропадёт.

– А что значит пропадёт?

– А то и значит, что пыльца с крыльев осыплется, и нет её. – Минька замолчал, а Санька стал смотреть на бабочку. Бабочка взмахнула крыльями, и, кружась, подлетела к Саньке. Санька замер, чтобы не спугнуть своё счастье, а бабочка, покружившись над Санькой, тихо опустилась, и села ему на руку.

Санька смотрел на расписные крылья, и был счастлив, счастлив, так, как тогда, когда отец, впервые, посадил его на своего коня.

Санька улыбнулся, бабочка взмахнула крыльями, и улетела.

Когда Санька с Минькой вернулись домой, Санька узнал, что на отца, пришла похоронка.

БОРЬБА МЕНТАЛИТЕТОВ

После объявления о частичной мобилизации, на автобусной остановке, появился листок с отпечатанным текстом – Лучше три года тюрьмы, чем смерть. – А внизу текста кто-то приписал от руки. – Лучше смерть, чем всю жизнь простоять раком.

По раскалённой трассе, М-4 Дон, движется колонна, военной техники. Мимо, обходя колонну, проносятся легковые автомобили, спешащие к морскому побережью. Из проносящихся мимо авто, люди с любопытством, глядят на военную технику. Взрослые молча провожают её глазами, а дети, высовываются из окон, и с жадностью, осматривают, идущую по трассе колонну.

Вот колонна уходит с трассы и останавливается на обочине. Из окна Урала высовывается вихрастая голова. Карие глаза всматриваются, в синеву неба.

К Уралу, подкатывает пассат, из окна выглядывает девчонка. Она машет вихрастому парню, он смотрит в её сторону.

– Нет войне! – Кричит она ему.

– Нет. – Соглашается он.

– Бросай всё, поехали к морю. – Говорит она ему.

– Не могу, – отвечает он – Если я всё брошу, то кто тогда скажет войне, нет?

ПОДСОЛНУХ

Огромный, жёлтый подсолнух, склонившись тяжёлой головой, смотрел на Ванюшку. Он висел над самым забором, аппетитно чернея своими крупными семенами. Ванюшка сидел на куче песка и смотрел на подсолнух. Золотые волосы как жёлтые листья подсолнуха окаймляли его лицо. А большое количество веснушек, словно семечки темнели на его лице.

– Мама, а, правда, подсолнух похож на солнце?

– Да, сынок, подсолнух он как солнце, только маленькое.

– А когда он вырастит, он станет как солнце?

– Нет, но он даст людям вкусные семена, а люди из него сделают масло.

– Это то масло, которое заливают в танки, что бы они стреляли?

– Нет, сынок, это то масло, на котором жарят вкусные пирожки.

– А на чем будут работать танки?

– Не знаю, сынок… Лучше бы они не на чем не работали.

– А если они не будут работать, они не смогут стрелять?

– Не смогут…

– А зачем они стреляют?

– Потому, что дураки, вот и стреляют.

– А сегодня тоже будут стрелять.

– Нет, сынок, не будут у тебя же сегодня день рождения.

– Мама, а почему ты плачешь?

– Это так, сейчас пройдёт. Ты помнишь, что нужно делать, если услышишь взрыв?

– Да мама, нужно лечь на землю, и закрыть голову руками. И открыть рот. Вот так, правильно?

– Все правильно. Хорошо. За двор не выходи, я пойду, поставлю тесто. А то, придут гости, а у нас ничего не готово.

Мама ушла, а Ванюшка стал смотреть на подсолнух. Он переливался на солнце жёлтыми лепестками, и Ванюше чудилось, как из него льётся чистое и свежее масло.

– Давай, давай братуха, лей, шо краёв не видишь? – Чистая как слеза, она наполняла стаканы, и туманила головы трём нац-гвардейцам. Они сидели на ящиках из-под снарядов. Черным, пустым оком, смотрел в небо миномёт. – Слухай сюда, мы тут, как форпост, как эта бл… последний оплот цивилизации. А короче давай за матерей, жен, сестер, в общем, за всех тех, кого мы здесь защищаем от сепаров.

– За мир.

– Вот правильно. За мир без колорадов.

– Травить бл… жуков, что б картошку нашу не жрали.

– Ес, уважуха.

– Слушай, я уже две недели здесь, а ещё не одного ватника не завалил.

– Братуха, сегодня завалишь, это будет тебе мой подарок на днюху.

– Колян, давай с биноклем на пост, как увидишь движуху маякни. Ты пойми, вот они там, за нами кто? Нули. А ты вернёшься героем. Нет, ты понял, да? Настоящим героем, мужиком. И будешь там иметь право на все. Потому, что вся жизнь там, только благодаря тебе. Ты понял, да? Вот. Давай разливай, не томи тару.

Подсолнух качался над самым забором. Ванюшка подкатил бочку к забору, взобрался на неё и потянулся к подсолнуху.

– Сема, движение, но правому краю.

– Так, братуха твой звёздный час, заряжай. – Темно зелёный, снаряд с небольшим оперением исчез в бессмысленной трубе миномёта. Она напряглась, хлопнула, и снаряд со свистом ушёл в небо.

Ванюшка уже почти дотянулся до подсолнуха. Когда, что, то просвистело и хлопнуло недалеко от забора. Срезанный осколком подсолнух упал на землю. Ванюшка свалился с бочки на кучу песка. Во двор выбежала мать.

– Ваня…

– Мама, где ручка? Где моя ручка? – Кричал Ванюшка, глядя на окровавленный обрубок.

Кисть руки была срезана осколком, и лежала не далеко от подсолнуха. Нестерпимая боль, красными кругами заволокла все вокруг Ванюшки. Она впивалась, не давая ему найти места. Он бился на руках матери, пока совсем не обессилил и не потерял сознание.

В ПОИСКАХ МИРА

Они как срезанные цветы, разбросанные по дороге. Как листья, что сорвал с дерева ветер и несёт неизвестно куда. Их было много, но они были одиноки в своей беде. И не к чему им было прислониться и не на что положить голову. Они двигались в направлении, но не имели конечной цели. Они искали мира, но мира не было внутри них.

Разом они потеряли все, что имели. Работу, учёбу, дом, вещи, домашнюю утварь и живность. Многие потеряли, близких им людей, огонь войны не щадил никого. Он гнал их с насиженных мест, и они шли. Шли вперёд, потеряв прошлое и не имея будущего. Они просто шли, надеясь уйти подальше от бессмысленной кровавой бойни.

Они шли пешком, передвигались на транспорте, сидели на обочине, ожидая своей очереди. Они были измотаны, но сосредоточенны. Каждый из них был целой книгой, со своей не похожей на другие, историей. И лишь одна глава, у них была одна на всех. Ведь у неё был один автор. Это он свёл их всех вместе и погнал по дороге. Это он оторвал их от насиженных мест, и покатил, как ветер катит кусты, лишив их связи с родной землёй.

Они уходили все дальше и дальше, оставляя за спиной, канонаду орудий. И близкие их сердцу, родные места. Места, где они прожили всю жизнь. Места, где не одно поколение сплетало их в единую нить. Как из клочка бесформенной шерсти, сплетают прочную и красивую нить. Они шли до тех пор, пока смерть не выдохлась и не отстала от них. Напоминая о себе только черным дымом горящих домов, оставленных за спиной. Они не знали, что их ждёт дальше. Они дышали первыми минутами покоя вокруг них. Покой же внутри себя, они ещё долго не сумеют обрести. Ещё долго они будут скитальцами на чужой земле. Это протянется сквозь поколения. И даже их внуки выросшие, и впитавшие в себя обычаи и нравы той страны, в которой они родились. Будут чувствовать, разрыв с неведомой им, родной землёй. Это будет течь внутри каждого из них, как течёт сок, по стволу срубленного дерева. Передавая память о прошлом, своим ветвям.

Но сегодня, им посчастливилось уйти от войны. И они пили тишину. Они наслаждались мирным сном, и сном своих детей. Они впитывали в себя первые минуты мира. Осознавая, что нет ничего важнее, чем мир вокруг спящих спокойным сном детей. Ни тонкие стены палаток, не сырость ночи, не беспокоили их. Они были спокойны за жизнь своих детей. Они знали, что не один снаряд не ворвётся и не унесёт ни чьей жизни. Неустроенность быта, неопределённость будущего, сегодня не тревожит их. Они счастливы, первой спокойной ночи, которая выпала им после стольких страшных дней. Она дала им часы забвения. Она одарила их надеждой на будущее. Многое из этих надежд не оправдается. Многое сложится, не так как хотелось. Но сегодня, вдали от смерти, вдали от их разрушенных и оставленных домов. Они впервые за все дни войны смогли почувствовать себя людьми. Людьми, у которых появилась надежда. Надежда на жизнь.

ВОЙНА

Чёрная птица, пропахшая гарью, с ослепляющими вспышками, грохотом, хлопающих разрывами снарядов. Она смотрела в синее небо темными, трубами, готовыми в любой миг разорвать тишину пронзительным свистом. И обрушить на землю тысячи маленьких, сверкающих на солнце металлических капель, окропляя её горячим дождём. Слепая и бессмысленная она сеяла смерть железными осколками, пожиная свои плоды, и орошая кровью свои поля. Подкошенные колосья появлялись после каждого её прикосновения. Они не имели ни пола, ни возраста, они для неё все были на одно лицо. Они лежали с разорванными гимнастёрками, багровея на чёрной земле. Они были в цветных платьях изрезанные осколками. Они были как разбросанные цветы, с запёкшими от пороха губами, и маленькими истерзанными телами, алеющими на белом снегу.

Она царила над людьми, накрывая их своими черными крылами. Но она всего лишь тень. Отражение мыслей приведённых в действие. Чьей то твёрдой волей. А мы находящиеся по одну и другую сторону фронта, всего лишь исполнители. Которые потом станут её пищей. Мы суетимся возле орудий, отправляя смертоносные снаряды, туда, где может быть, в этот самый час, возвестил мир о своём рождении новый человек. Многое ли он успеет познать за, то время пока летит снаряд. Но мы не думаем об этом. Мы просто выполняем свою работу. Мы солдаты и смерть для нас понятие отстранённое. Её так много вокруг нас, что мы уже не чувствуем ничего, видя распростёртые тела. И только когда мы узнаем, что снаряд упал на наш дом, похоронив под руинами всех близких нам людей. Мы остро чувствуем свою потерю. Мы переживаем не просто смерть близких нам людей, мы переживаем потерю связей, мы переживаем потерю всего, что нас наполняло, что давало нам смысл нашего существования. Мы оплакиваем пустоту, которая образовалась в результате смерти. Мы становимся скитальцами, не имеющими ничего, к чему можно было бы стремиться. То ради чего стоило бы жить. Мы становимся выжженной изнутри плотью. А война несётся дальше, превращая живых в мёртвых. Она проносится как вихрь, оставляя позади себя покалеченных телесно, и душевно. Они больше не интересуют её. Они словно призраки, оторванные от мира и разбросанные всюду. Они как осколки, разлетевшиеся в стороны. Но, они ещё долго будут жить с нею, Чувствуя, как она жжёт их изнутри. Увеличивая пустоту в их душах.

РОЯЛЬ

Они бежали от войны, по нашпигованным минами дорогам, пока одна из них не разорвалась, и не повредила колесо.

– Нам нужна помощь, вы не могли бы помочь нам с починкой нашего колеса. – Спросил Том, старика, сидящего, у дома с вывеской ремонт авто.

– Мина? – Спросил старик, осматривая повреждённое колесо.

– Да. – Ответил Том.

– Это вам ещё повезло, могло быть совсем худо.

– Согласен, так вы могли бы исправить колесо. – Снова спросил Том.

– Нет, ничего не возможного. – Сказал старик.

– Сколько вы хотите за починку, моего колеса?

– Смотря, что вы можете за него предложить.

– Я могу предложить вам деньги.

– Мне не нужны деньги.

– Что значит, не нужны деньги?

– Это значит, сер, что мне не нужны деньги.

– Хорошо, что вам нужно?

– Вы умеете играть на музыкальных инструментах?

– Что?

– Видите ли, у меня на заднем дворе есть рояль, настоящий, большой, с белыми, и чёрными клавишами. Но я не умею на нём играть.

– И…

– Если бы вы смогли сыграть на нём, я бы починил ваше колесо.

– Зачем вам это?

– Кругом, война, сер… разруха, люди озверели, готовы убить, за галлон бензина. А тут этот рояль, я нашёл его в десяти милях отсюда. Представляете, город разрушен, одни камни кругом, а он, стоит посреди развалин, целёхонек, только немного запылён. Как он уцелел, я не знаю, но я погрузил его на свой грузовик, и привёз

сюда. Это очень хороший рояль, поверьте мне, но я не умею играть… пойдёмте, я покажу. – Идут на задний двор. – Вот, видите… – снимает с рояля брезент. – Посмотрите на него, и скажите, что он не красавец.

– Да, он действительно красив. – Проводит рукой по крышке рояля.

– Ну, так, что, вы сыграете мне на нём?

– Нет.

– Почему?

– Я не умею играть.

– А ваша спутница?

– Не знаю, не уверен…

– Может, стоит спросить?

– Хорошо. Я позову её. Лиза… Лиза…

– Что?

– Иди сюда. – Лиза входит во двор.

Лиза. Господи, какое чудо, откуда он здесь?

Старик. Я нашёл его в разрушенном городе.

Лиза. Он прекрасен.

Старик. Я тоже так подумал, когда в первый раз увидел его.

Том. Ты умеешь играть на рояле?

Лиза. Нет, то есть, я не знаю… я, когда то училась в музыкальной школе, но это было ещё задолго до войны. У нас в школе было обычное фортепиано, а тут…

Том. Разве это не одно, и тоже?

Лиза. Нет, то есть… дело не в инструменте, дело в навыке, а у меня всего семь лет музыкальной школы.

Том. Если ты сыграешь на нём, нам починят колесо, и мы уедем отсюда, до того, как нас обнаружит военный патруль.

Лиза. Я попробую. Садиться за рояль, поднимает крышку, смотрит на клавиши.

Том. Ну…

Лиза. Сейчас… не торопи меня. Я уже не помню, как это делать. – Кладёт пальцы на клавиши. Медленно, нота за нотой, звуки выходят из-под её пальцев. Сначала они бессвязны, и тонут в воздухе, но вот пальцы, словно почувствовав свободу, понеслись по клавишам, рождая, новые звуки, они как первые жаворонки, взлетали один за другим, в утреннее небо, и начинали там свою божественную литургию. Они поднимались всё выше и выше, кружа над обугленной землёй. Над разрушенными городами, над опустошёнными душами, над каждой живой клеткой, измученной, долгой, и мучительной войной. До тех пор, пока пальцы, не замедлили своего бега, и не застыли, как две уставшие птицы, сложившие свои крылья.

– Клянусь богом, я словно побывал на небесах – Сказал старик, утирая слёзы.

– Нужно уходить, – сказал Том, показывая на бронемашину, несущуюся к дому – это патруль, скоро они будут здесь.

– Возьмите мой грузовик, сразу за домом кукурузное поле, за ним лес, за лесом дорога. Поспешите.

– Поехали с нами. – Сказала Лиза.

– Нет, я не оставлю рояль. – Сказал старик.

– Уходим, Лиза… – Том взял её за руку, и посадил в грузовик.

Когда приехал патруль, старик смотрел на чёрно-белые клавиши, и улыбался. Пламя, выпущенное с огнемёта, охватило клавиши рояля, и старика.

Старик горел как церковная свеча. Он горел, и слышал, как звуки льются из-под пылающих клавиш.

СЕМЁН

Звёзд не было видно. Небо было чёрным.

– Тьма така, що не видно руки. – Думал Семён, пытаясь разглядеть свою ладонь.

Семён лежал на дне окопа, вырытого, в свежем, сыром чернозёме. И смотрел в темноту. Ночная сырость, ознобом пробиралась под одежду, и мелкой дрожью, рассыпалась по всему телу. – Холодно, замёрзну тут до утра – думал Семён, стуча зубами – лишь бы дождь не пошёл – Он посмотрел на небо, но ничего не увидел. – Знать бы ще, де мы. – Думал Семён.

Его и ещё с десяток новобранцев привезли на позиции ночью, выгрузили и сказали держать оборону.

– Петро – кликнул Семён.

– Шо – зевнул Петро.

– Где мы?

– А я Шо, бачу? Расцветёт, тогда узнаем. Спи.

– Ага, спи, если москали придуть?

– Да куды они придуть, тот, шо нас привёз, говорив, шо, тут кругом, минные поля.

– А може, того, до хати?

– Ага, ззади пулемёти тебе проводять до самой хати.

– А де москали?

– Там. – Махнул рукой в темноту Петро. – Не мешай спать.

Петро уснул, и Семён снова остался один. Дождь, мелкими каплями, стал сыпать на него. Семён втянул шею и закрыл глаза. Ему представился тёплый, шерстяной свитер, который связала ему жена. Он был серый, крупной вязки, и пах лавандой, жена любила, эти духи. Семён вспомнил жену, и она представилась ему такой же, какой он видел её, когда его забрали. Растерянную, с испуганным глазами. Она стояла в проходе комнаты, и держалась за круглый живот.

– Петро. Петро…

– Шо?

– А у меня жинка вот, вот родить должна.

– И шо?

– А як же, вона там, а я тут?

– А ты её тут от москалей защищаешь.

– А шо москали, зроблят, если придуть?

– Убьють усих, жинку изнасилуют, а младенца из живота вырежуть.

– Брешешь.

– Може и брешу, так по телевизору говорили.

– А хто говорив?

– Не знаю, генерал якийсь.

– Генерал… ну може и не брешуть…

– Може и не брешуть – сказал Петро, прячась в воротник.

– И шо надо этим москалям? – Думал Семён, вглядываясь в темноту. – И шо, нежити в своей хати? Нужно обязательно воевати? – Дождь стал сыпать сильнее – Як можно воевати в таку погоду? В таку погоду нужно быть дома, под боком у жинки, а не торчать посеред поля як… – Семён, не договорил, он укутался в мокрую куртку, и задремал.

Ему приснилась его хата, аккуратно прибранная жинкой.

В хате тепло и сухо. Семён, даёт жинки гроши, заработанные в зоне проведения АТО, садится за стол, жинка наливает ему борща и подаёт стаканчик горилки. На столе лежат пироги, сало, кровяная колбаска, и солёные огурчики. Семён берёт стаканчик, и собирается его осушить, как вдруг, в хату, вваливаются озверелые москали, в ватниках, валенках, и с косматыми бородами. Они хватают жену, и начинают рубить её топорами. Семён кричит, москаль берёт Семёна и трясёт, Семён просыпается. Над ним нависает Петро и трясёт его.

– Шо ты орёшь, як резанна порося? – Семён протёр глаза.

– Кошмар приснився.

– Тьфу, на тебе, перепугал мене. – Петро лёг на своё место.

– Петро?

– Шо тебе?

– А гроши, когда дадуть?

– Сказали, когда родину защитим, тоди и дадуть.

– Лишь бы не обдурили.

– То так. – Сказал Петро.

– А шо, можуть не дати?

– Можуть, якщо пропав без вести, або тикал, або в полон попал. Або еще, шо, вони знайдуть причину. – Петро уткнулся в воротник и захрапел.

– Як же так – Сказал Семён в темноту – мои гроши та и не дати? – Подул ветер и холодные капли посекли лицо Семёна. Семён свернулся калачом, закрыл глаза, и задремал. Но и во сне он продолжал бормотать. – Гроши нельзя не дати, мене зараз без грошей никак не можна. Жинка вото ось народить, хозяйство поднимати потребно, не, мене без грошей никак не можна. – Вскоре он уснул, и ему приснился большой красный петух. Петух расхаживал, перед Семёном, красуясь своими перьями. Семён глядел на него и думал – Ось так птица, всим птицам, птица. Таку бы птицу, да в хозяйство, славные были бы цыплята. – Семён огляделся, нет ли кого рядом, и, убедившись, что он с птицей тут один, стал ловить петуха. Но петух был проворен, и всякий раз уворачивался от Семёна. А когда Семёну всё-таки удалось схватить его за хвост, петух вдруг взмыл в небо, да со всего размаху упал на землю. Раздался протяжный свист, прогремел гром, земля вздрогнула, и ярко-красные перья разлетелись вокруг Семёна.

Семён проснулся, развороченная взрывом земля горела перед ним. Петро, что-то кричал ему, но он не понимал его. Потом опять свист и снова взрыв, кто-то выскочил из окопа, и побежал в темноту. Спина его горела, и пламя какое-то время раскачивалось в темноте, пока тот не упал. – Що сидиш, дурень, тикать треба – Заорал на него Петро.

– Що, це?

– Москали.

– Тикать требо.

– Куды тикать?

– Туды. – Петро показал в сторону своих.

– Там же пулемёти?

– А… – Петро махнул рукой и скрылся в темноте.

Семён вышел из оцепенения, и хотел было бежать за Петром, но пулемётная очередь остановила его.

Снова свист, и снова взрыв, комья земли осыпали Семёна. Он выскочил из окопа, и побежал в сторону, откуда летели снаряды. Он бежал по раскисшей земле, поминая Богородицу, и «Отче наш» Он бежал до тех пор, пока что-то не щёлкнуло под ногой, и хлопком его не отбросило в сторону. Семён упал в мокрую траву, и потерял сознание.

Конец ознакомительного фрагмента.