Оксюморон

Город Ульти оказался не так прост, как могло показаться на первый взгляд. Ибо в следующий миг он удивил меня. и как удивил. Мышление человека, как известно, основано на компромиссе воображаемого с логикой, но то зрелище, которое предстало перед моими глазами нарушало всякие законы вероятия. Ну хорошо, я понимаю, урядники, в конце концов патрулируют же улицы некоторых городов конные казаки, я понимаю кольчуги, псих больницы в конце концов есть везде, но вот скажите мне пожалуйста на милость, откуда здесь в самом сердце России, взялись самые настоящие рабы, замученный вид двух мужчин, один из которых был уже в возрасте, а второй почти мальчишка и одежда на них ясно говорила об их незавидном статусе. Но главным и ужасным обстоятельством были не скорбные выражения их лиц, не одежда, и даже не то, что они были впряжены в полную дров повозку и катили её громыхая деревянными колёсами по улице, а то, что над их головами то и дело свистел длинный кнут, которым ловко орудовала бойкая девчонка в ярко расшитом сарафане. Голову маленькой мерзавки украшал кокошник прекрасной работы. лет десяти от роду. При этом она, что-то громко выкрикивала.

Рабы, извините если это слово оскорбляет твой слух, дорогой читатель, ввиду полит корректности и у вас есть другие определения пользуйтесь ими, но я лично другого слова подобрать не смог послушно, переставляя ноги, покачивали головами. Присмотревшись я увидел, что они о чём-то тихо, но оживлённо переговариваются между собой, словно не замечая кнута. Лишь изредка, когда кнут опускался на спину кого-нибудь из них они ненадолго щурились как бы от солнца и тут же снова возвращались к беседе.

Город, по которому мы ехали, оказался довольно большим, хотя и с довольно узкими улочками. Дома все были сложены из длинных, почерневших от времени брёвен. Пожалуй, эти дома вполне можно было бы назвать бараками, если бы не красивые резные многочисленные маковки украшающие их. Людей на улицах было не много. Не знаю, что было тому причиной, возможно, царившая на улице нестерпимая духота. Во всяком случае, кроме тех двоих запряжённых в повозку и разухабистой мерзавки с кнутом, единственным, кто нам встретился за время нашего продвижения по улицам города, была сгорбленная старуха в старорусском рваном зелёном сарафане и украшенном мелким бисером кокошнике на голове. ноги старухи были облачены в самые настоящие лапти. Но к тому моменту я уже устал удивляться.

– А куда мы собственно направляемся? – спросил я своего провожатого.

– Погостишь пока в моём доме, – нехотя отозвался Древко.

Дом, возле которого мы остановились, более всего походил на терем. В несколько этажей, с резными перилами, с задорно вздымавшимися в небо башенками. Глядя на всё это хозяйство, мне почему-то подумалось, что в одной из этих башенок наверняка ждёт своего суженного дородная румяная купеческая дочь. В прочем на купеческой дочери я не настаивал, с меня вполне бы хватило сытного обеда. Когда мы вошли в просторную большую комнату, Древко усадил меня за стол.

– Пойду справлюсь что с тобой делать у нашего воеводы. Сам я такие дела вершить не спроможен, – сказал Древко – Лебяда!

Спустя минуту на его зов в горницу вошла высокая, белокурая, ослепительно красивая девушка, облачённая в льняное богато украшенное вышивкой платье до пола, на голове её красовался тонкой работы серебряный обруч.

– Собери, жена, гостю на стол, – обратился к ней урядник театрально уперев руки в бока – с дороги он, пусть подкрепится перед тем как предстать перед нашим воеводой.

С этими словами он повернулся и вышел из горницы, закрыв за собой дверь. Спустя минуту до моего слуха донесся звук хлопнувшей калитки. Девушка тоже ушла оставив меня одного. Спустя несколько минут она вернулась неся перед собой большой горшок из недр которого поднимался живописный многообещающий пар.

– Гость, полагаю, не против щей? – спросила девушка со скромной улыбкой ставя на стол горшок.

Я разумеется был не против щей. После она снова вышла и вернулась с большим круглым подносом на котором стояла глубокая глиняная миска, из которой торчала деревянная ложка, рядом лежала увесистая горбушка чёрного хлеба. Девушка поставила миску передо мной, налила в неё горячих щей деревянной поварёшкой, положила на стол хлеб и взяв поднос беззвучно удалилась. Только тут я почувствовал до чего я голоден и принялся за еду. Девушка вернулась едва я закончил трапезу. У меня даже мелькнуло подозрение, что во время еды она откуда-то наблюдала за мной. Жестом пригласив следовать за ней. Мы поднялись по скрипучей лестнице на второй этаж. Пройдя по узкому коридору, мы остановились напротив покрытой искусной резьбой двери. Толкнув дверь девушка жестом руки пригласила меня войти. Когда я вошёл, он закрыла за мной дверь. Оставшись в комнате я осмотрелся. Стоявшая у большого окна огромная кровать ясно свидетельствовала о том, что я нахожусь в хозяйской спальне. Мне не двусмысленно предлагалось отдохнуть.

Вообще то я не отношусь к сторонникам сиесты, но видимо съеденная пища и уже успевшая накопится усталость всё же сделали своё дело. Раздевшись я разлёгся на пуховой перине и почти сразу провалился в сон.

Разбудил меня стук в дверь. Открыв глаза, я увидел, что за окнами чернел ночной мрак.

– Эй, гость дорогой, -прозвучал из-за двери голос Древко – одевайся, пойдём к воеводе, он ждёт нас.

Я поднялся, оделся и умыл лицо из серебряного тазика, стоявшего возле стены на длинноногом резном столике. Видимо его принесли пока я спал. После я спустился вниз. Древко ждал меня сидя на табурете у стола. Супруги его в горнице не было.

– Пойдём, пора, Сам ждёт, – коротко бросил мне Древко, поднимаясь со скамьи.

Мы вышли на улицу. Было темно и прохладно. Я сразу увидел свой автомобиль. Он стоял на том же самом месте где я его и оставил. И тут мне в голову пришла одна из тех идей, какие ты либо проклинаешь после долгие годы, либо благословляешь.

– Послушай, хозяин добрый, – сказал я обращаясь к Древко – а давай доедем до места в моём “кузовке”? Окажи ты мне честь.

Лицо парня осветила широкая улыбка. Я понял, что попал, наверное, в самое больное место каждого российского чиновника – самолюбие. Он милостиво кивнул. Пока мы ехали по залитым лунным светом улицам города Ульти, мой провожатый не переставал улыбаться.

Вскоре мы подъехали к двухэтажному бревенчатому дому, огороженный высоким, в два человеческих роста, забором. Рассматривая красивые витые кованные узоры, я подумал, что местные пацаны, ворующие яблоки и дразнящие собак, должны быть польщены мнением хозяина данного участка по поводу их возможностей. Хотя в прочем как говориться со своим уставом в чужой монастырь не лезут.

Выйдя из машины городовой Древко подошёл обитым кованным железом воротам и довольно сильно постучал в них кулаком. На его стук залаяли собаки. Затем за занавесками в окнах первого этажа загорелся свет, а спустя ещё минуту стало видно, как кто-то ходит по дому. Затем открылась дверь и на крыльцо вывалился здоровенный детина с круглым лицом, на половину спрятанным в густой бороде.

– Кого там леший принёс на ночь глядя – сказал бородач, приложив ко лбу ладонь словно разглядеть нас ему мешало яркое солнце.

– Воевода, – наклонившись ко мне на ухо прошептал заговорщицки городовой Древко, словно мы с ним принимали участие в какой-то забаве, которая обязательно должна была закончится нашим дружным смехом.

– А, это ты Древко, послышался голос бородача,– ну чего там? А кого это ты там привёз?

– Вот, он, – с этими словами, городовой Древко толкнул меня в плечо словно такой жест мог помочь бородачу получше меня разглядеть -я его на дороге словил, отбивался злыдень, что прикажете с ним делать, батюшка наш?

Самое смешное во всём этом бреду было то, что говоривший его субъект был совершенно серьёзен. Словно он говорил не абракадабру, услышав которую любой здравомыслящий человек должен был бы поспешить вызвать скорую помощь, а беседовал так как каждый день с утра до вечера.

– Словил говоришь, – сказал тот, кого Древко назвал воеводой – ну что же, вижу – сказал воевода при этом вновь приложив ладонь ко лбу.

Происходящее всё более смахивало на спектакль. Вопрос заключался только в том, чем именно должен был закончиться этот спектакль и какая роль в нём отведена лично мне.

– Ну ладно, заходите, – сказал воевода – да, и посмотрите нет ли кого поблизости, а то намедни Забавка говорила опять приходили холопы хотели нас на колья поднять. Да вот девка не растерялась да Ярушку моего на них стравила. Здоровяк громко и добродушно рассмеялся: – убоялись поганцы окаянные. На силу ноги унесли.

В разговоре бородач напирал как танк на второй слог.

– Ну заходите же скорее, сказал он, а то не ровен час опять холопья придут и впрямь на колья всех пересажают. В последнее время совсем от них спасу нет. Да, и говорите по тише, – прошептал воевода уже совсем тихо, когда мы приблизились.

Сейчас в свете огня, именно огня, ибо источником освящения во дворе служил укреплённый на одном из деревянных столбов, держащих крышу над крыльцом, факел, я разглядел хозяина как следует. Это был довольно высокий и до неприличия толстый человек. Всем своим видом он источал любовь к еде и к спокойной, мирной жизни. Звание “воевода” подходило к нему также, как подходит полноватым некрасивым жёнам президентов титул первая леди.

Когда мы поднимались по скрипучим ступеням с одного из освещавших нам путь факелов упала большая огненная капля. Пламя мгновенно растеклось маленькой лужицей по доскам крыльца. Но в ту же секунду погибло под сапогом Древко. «Интересно, куда смотрит местный брандмейстер» подумал я.

– Надо бы сказать Оляпе – сказал воевода – чтобы не очень шумел.

– Совсем старый, в последнее время страх потерял – говорил воевода, настоящего имени которого я к стати так никогда и не узнал.

– У меня дела. – обратился толстяк к Древко – Спровадь его – и он кивнул на меня, к Оляпе. Пусть поглядит что за птица к нам залетела. Древко кивнул. После воевода спустился с крыльца и вскоре до моего слуха донёсся звук хлопнувшей калитки.

Надо заметить, что, поднимаясь по ступеням крыльца, я тем временем оглядывался по сторонам, в надежде отыскать хоть какие-нибудь из предметов, которые могли бы послужить мне подтверждением, что всё что здесь происходит всего лишь чья-то шутка.

Не спорю, хорошая шутка. Ещё бы. Устроить в нескольких километрах от Москвы самую настоящую старую сусально-кондовую Русь. Но всё же эта шутка и она на мой взгляд несколько затянулась. Ничего мне знакомого я так и не нашёл. Мой взгляд всё время натыкался на какие-то странные предметы назначение которых мне было не понятно. Посмотрев в даль, я увидел у самого горизонта скопление ярких огней. По всей видимости там находился какой-то населённый пункт. Скорее всего деревня или посёлок. Вскоре мы вошли в обширную комнату с довольно низкими потолками как передо мной как из-под земли возник аккуратный низенький старичок, одетый в какую-то нелепую белую рубаху, не заправленную в штаны. Его сморщенное сухое лицо освещала искренняя улыбка от которой кожа в уголках глаз собиралась в пучки лучей. Выцветшие от времени глаза сверкали безумным суворовским блеском. Седые волосы были аккуратно хоть и не современно острижены. Кажется, такая стрижка называется “скобка”. Он стоял, подперев руки в бока.

–Оляпа,-сказал старик.

Я, признаться несколько удивлённый, представился в ответ

– Милости просим гостей- проблеял подобострастно Оляпа – дорогих, и не очень.

С этими словами старичок подмигнул заговорщицки Древко, в наш дом.

– Вы, молодой человек, в наших краях человек новый. – обратился он ко мне – Мы недавно тут холопов Ярушкой травили, а то взяли в моду поганцы ходить побираться у теремов. Вот им от щедрот наших! – и он показал свой старческий суховатый кукиш.

Я краем глаза посмотрел на Древко. Тот внимал старику с сыновней любовью.

– Воеводу то где потеряли? – спросил старик, посмотрев на Древко.

– Ушёл по делам, – сказал мой спутник кивком головы указав на ворота. – Просил, чтобы вы не очень шумели.

– Чтобы не шумели? – переспросил Оляпа – Пусть он сам сначала перестанет в свою трубу дуть по ночам, да девок окрестных крыть, каплун херов. Скоро окресть ни одного дома где бы чадо его глупый лик не носило не останется, придурок великовозрастный.

Словно передразнивая старика откуда-то из далека донёсся срывающийся трубный глас.

– Началось, – произнёс старичок, при этом подмигнув мне.

На его высохших устах блуждала снисходительная улыбка. Так улыбается добрый психиатр над попытками больного объяснить ему в чём заключается истинный смысл жизни.

– Вообще то можно было бы убрать этого старого пердуна воеводу – сказал старичок о вполне ещё молодом мужике, годившемся ему самому самое малое в сыновья.

Пока старик говорил, я краем глаза заметил, что мой провожатый куда-то пропал. Это обстоятельство меня немного насторожило. В конце концов Древко был той единственной ниточкой, которая пусть и причудливым узелком, но всё же связывала меня с тем миром, который был мне понятен. Старик меж тем продолжал: – нам в Ультях одного Ярушки, – старик движением головы указал куда-то за спину – вполне достаточно, но жалко мужика, сопьётся совсем, да и пользу он какую-никакую приносит. Вести из окрестных сёл приносит. Холопы, когда он в сбруе к ним заявится, я слыхал, уважают его по старой памяти. А может только вид делают что уважают, а сами за такого дурня его почитают, что не боятся при нём говорить о планах на очередной набег на Ульти. Не знаю. Впрочем, что уважают, это вряд ли. Я тут давеча, признаться как-то раз пробовал напрячь свою память, порыться стало быть, в ней, чтобы отыскать за что бы такое нашего бравого, – при этих словах он усмехнулся – можно было бы уважать? Так вот ведь ни задача какая: ни черта не нашёл. А старше моей памяти в Ультях – нет.

– Эй Забавушка, – крикнул старичок – готова банька?

Тут у меня за спиной раздался довольно громкий звук открываемой двери, я обернулся и увидел Древко. Одной рукой он отряхал с одежды налипшую грязь а в другой держал за горло двух мёртвых жирных уток. Птицы явно ещё совсем недавно были живы с одной из них в свете факела была видна сочащаяся из раны кровь. «И когда он только всё успевает?» – подумал я.

– И когда ты только успел, леший? – крякнул довольно старик.

Древко смущённо пожал плечами.

– Шустрый ты, однако – тяжел произнёс Оляпа – Ну ладно, – это, он кивком головы указал на уток – отдай Забавке, пускай с луком зажарит. Ну что, гость дорогой, не желаешь ли с дороги в баньке грехи смыть? – обратился ко мне старичок. Древко попарь-ка гостя.