Как я вернулся в отчий дом и встретил сингулярность

Астероидный гиалоз

Когда по телевизору заговорили про реновацию, в квартире вырубился свет. Символично, подумал Дворовой, заправляя плохо проглаженные края рубахи в едва застегнувшиеся на его располневшей за последние несколько месяцев талии. Дальше столицы дело всё равно не пойдёт – да может и не надо этого вовсе, продолжал он развивать внутри себя услышанную из только что потухшего экрана новость. Если уж бесперебойное электричество в этом городе редкость, то чего уж о бесперебойном жилье говорить.

Благо, светало в это время года рано. Солнце хозяйничало на холостяцкой кухне, вскрывая все её неблаговидные особенности. Его изматывающий с самого утра зной запекал жирные кляксы, бог весть когда оставленные на обеденном столе, рисовал непотребства на запылившихся дверцах шкафов и внаглую демонстрировал принцип броуновского движения на примере тысяч рассыпанных в воздухе соринок. Дворовой успел было расстроиться оттого, что ввиду отсутствия электричества не успеет насладиться видом вздымающегося в микроволновке зефира. Это было любимым его утренним развлечением. Едва ли не каждый день он готовил себе такой завтрак. Бросал зефир в пластиковый контейнер, а затем разглядывал, как там, за полупрозрачной дверцей стихийно разбухает белая масса, вырастая и возникая словно из ниоткуда. Каждый раз она приобретала все новые очертания, но почти всегда в них проглядывались женские груди, бёдра и живот – чуть выпуклый, с лёгкой рябью целлюлита, так заводившей Дворового в его бывшей жене. Правда, когда он ей об этом однажды сказал, та почему-то пришла в замешательство.

Нынешняя начальница Дворового в минуты своего неправедного гнева очень была на бывшую похожа. Не припухлостями своими, правда. Но она также закатывала глаза и оголяла нижние зубы, подворачивая под них подведённую, вымазанную бордовым карандашом губу. Оттого Дворовому так хотелось отыметь её, шефиню свою.

Она позвонила без пятнадцати девять и сказала, где будет ждать его, чтобы тот её забрал и отвёз на работу. Находилась она совсем недалеко, но Дворовой всё равно решил поторопиться. Он не любил заставлять её ждать. То ли потому, что побаивался, то ли оттого, что и впрямь нравилось угождать ей. Такой холодной, стервозной, неприступной. И при этом дико развратной. Об этом её качестве судачили все вокруг. Но Дворовой сам никогда не находил тому прямого подтверждения.

Он летел с пятого этажа, сбиваясь с ног, только чтобы не дать ей потерять терпение и уехать на такси. В последние пару недель она и так почти не пользовалась его услугами. Всё какой-то франт с неприлично ровным контуром бороды заезжал за ней без конца по разным поводам. А бывало, с муженьком куда-то своим уезжала или вовсе запиралась у себя в кабинете, не выходя оттуда до самой ночи, как потом уже охранники докладывали. На вес золота была теперь для Дворового каждая, проведённая рядом с ней минута. Но отчаянно пытаясь эти самые минуты сэкономить, он чуть не лишил себя часов, а то и дней дальнейшего беспрекословного созерцания вечно распахнутого рта своей возлюбленной.

Кто-то, видать, за ненужностью выставил в подъезд телевизор. Компактный, серый, иностранного производства ящик, какие уже никто и не покупает лет пятнадцать, наверное. Немудрено, что в пользе такого кто-то вдруг усомнился. Совсем уж старым аппарат не выглядел, но весь его корпус был испещрён пятнами грязи, уже затвердевшими и будто проросшими в пластиковый короб, а ещё напоминающими архипелаги островов, сфотографированные откуда-то из космоса. Около смиренно лежал выраставший из телевизора шнур, образовывавший переплетённое самим же собой кольцо. Аппарат стоял посреди лестничной площадки, напоминая брошенного щенка. Налетев на него, мужчина едва не навернулся с лестницы и чуть было не переломал себе всё, что можно. Будто только красноречие его редкое да нецензурное и спасло бедолагу от травм. Основательно выругавшись, он было двинулся дальше, но какой-то зародившийся в нём ненароком – то ли от любопытства, то ли из-за опасений – импульс побудил Дворового обернуть голову и ещё раз окинуть взглядом телевизор. Что-то знакомое было в этом сером неприметном ящике. Что-то пугающе знакомое. Будто кто-то в прошлое Дворового заглянул сквозь замочную скважину времени и вытащил оттуда некий артефакт, совсем неочевидный, закодированный языком сна, но совершенно точно выдающий какой-то грязный секрет, разгадка которого была всего лишь вопросом времени и ясности ума разгадывающего. Из-за мутного мёртвого стекла на мужчину глядела искривлённая человеческая фигура – его уменьшенная копия с нечётким очертанием и застывшим стремлением к движению. Дворовой ещё секунд пятнадцать простоял, рассматривая эту странную инсталляцию, а затем на словах «чёрт знает что» побежал дальше. А через четыре минуты уже открывал дверцу машины своей ненавистно-обожаемой шефине.

– Они мне говорят: «где я вам сдачу с тысячи возьму с утра?», а я им: «ну вы же в магазине работаете, вы же продавец! Это не моя дилемма, где вы, вашу мать, сдачу возьмёте! Вы либо свою работу делайте как следует, либо увольняйтесь!», – распалялась Софья Васильевна. – И почему некоторым людям всегда нужно указывать на их место? И не смотри на меня так, Георгий. Я, может быть, глаза этой халде открыла на всю жизнь её бесполезную! Она, может, теперь и впрямь пойдёт, уволится да дельфинов рисовать начнёт или медуз. Ну не смотри на меня так, Жор. Влюбился будто. Господь всеобъемлющий, там пробка какая, глянь!

А он смотрел не на пробку, а на неё, на Софью Васильевну. Называя его Жорой, пусть даже делая это своим противным, звонким голосом, она Дворовому словно вены вскрывала и пускала кровь. Он тогда становился мягким и тягучим, почти как плавленый сыр, качества, правда, не самого лучшего. А когда Софья Васильевна при разговоре еще и зрачки свои от недоумения вверх уводила, так и вовсе пробуждала в мужичке всё самое неприличное, о чём он ни с кем и заговаривать не смел.

– Свисток свой разинут – и поехали! – не унималась начальница. – Ну, что за бабы. Точно в танке, вашу ж мать! Вот из-за таких красавиц цельнометаллических всё отношение к женщинам за рулём и выстраивается. Муженёк мой всегда, когда шалаву какую на водительском сидении видит, так рвотный рефлекс в себе пробуждает. Думаю, не дай Господь узнать ему, что я на права учиться собралась. Он же меня тогда в машине законсервирует и в гараже первом попавшемся закупорит!

– Он что у вас, Софья Васильевна, совсем изверг что ли?

– Мужчины, Жора, они всегда изверги. Просто кто-то это хорошо прячет, а кто-то знает, как этим управлять. Есть ещё третьи. Те вообще психи ненормальные. А мой – всё и сразу. У нас не дом, а поля боя ежедневное.

– А у меня матушка говорила, что женщина в доме – творец. Что, мол, она только и знает, как погоду в доме наладить, как настроение мужу правильно задать, как повлиять на него. Когда ситуация требует, конечно. Хех, она жалела ещё иногда, что сыновья у неё родились, мол, некому навыки эти женские ей передать.

– Повлиять… На что мы вообще повлиять можем? – Софья Васильевна посмотрела на Дворового сосредоточенно и не моргая. – Если бы всё так просто было. Человек – безвольное созданьице, запомни, дорогой мой товарищ! Вот ты, например, делаешь шаг на север, а Земля под тобой крутанулась – и ты уже на северо-западе. И идёшь совсем не туда, куда вроде бы направлялся. Знаешь, говорят в народе: хочешь рассмешить Бога – расскажи ему о своих планах. Так и тут.

– Так это если бы все этой поговорке следовали, ничего бы хорошего, Софья Васильевна, с миром и не сталось бы. Никто бы ничего в мире этом не менял, никто бы никогда ничего не добился, только в Бога и веруя.

– Ну вот ты же ничего не добился. Или что, морда твоя смазливая – это главное достижение к сорока годам?

Дворовой сглотнул слюну.

– А чего это не добился? Я тут, как видите, сижу в машине, хоть и не своей, конечно, но в красивой и дорогой! Катаю на ней женщину. Привлекательную. Умную, – протянул мужчина. – В самом расцвете лет.

– Зубы тебе бы повыбивать за такие слова, Дворовой! Останавливай, приехали.

Начальница вышла из автомобиля и направилась к оформленному мрамором крыльцу размашистого здания, у которого суетились несколько мужичков в костюмах и с одинаковыми, как на подбор, выпирающими животами. Они по очереди кивнули Софье Васильевне, собиравшейся уже открыть дверь, но прежде, чем это сделать, она оглянулась, посмотрев вправо и влево, будто намереваясь переходить дорогу. Дворовой знал, что она так сделает и знал, какой её жест будет следующим: входя внутрь здания, она непременно проведет пальцами по лбу, как бы проверяя, не выбилось ли из-под плотно стянутого на голове пучка несколько волосинок. Рядом с этой женщиной Жора научился быть проницательным и подмечать вещи, на которые бы, наверное, ни один мужик в жизни внимания не обратил. Он знал, каким пальцем она водит по экрану смартфона; как кривит губы, когда собирается выйти из машины и даже научился – с точностью до 99 процентов – предсказывать, когда именно она скажет своё любимое «вашу ж мать» и в какой момент ничего подобного с её раздутых губ сорваться не может. Он, считай, был членом её семьи, человеком, которому доступны вещи куда более интимные, нежели её рогоносцу-супругу.

Тогда Дворовой ещё и подумать не мог, что очень скоро ему чуть ли не лично в руки будут переданы грязные свидетельства нечистоплотных похождений его шефини. И расскажет о них ему не секретарша Ася, прожигающая людей своими толстенными линзами очков, не завистницы Софьи Васильевны, шуршащие конфетными обёртками за плотными дверьми кабинетов департамента, и даже не мужики, дымящие на крыльце и закашливающиеся от сигаретной пыли в лёгких. Дворовой узнает об этом способом весьма причудливым, который кроме как неким таинственным вмешательством потусторонних сил, пожалуй, и не объяснишь.

В тот день за неимением поручений он отправился домой раньше обычного. Волоча по лестнице отвыкшие от активной ходьбы ноги, он с упоением ждал момента, когда рухнет на свой любимый, продавленный с одного края, диван и сделает глубокий затяжной глоток Баварского, купленного в пивнушке на углу соседнего дома. Лишь бы только эти прохиндеи-торгаши опять его не развели. И пиво, и Дворового.

– Вот так насрёт в подъезде кто-нибудь, и то вряд ли кто спохватится, – с тяжестью в голосе сказал мужчина, уже второй раз за день натыкающийся на старый никому не нужный телевизор. Он стоял всё там же, где и восемью часами ранее. Если б не занятые пакетом руки, то так и быть – забрал бы себе, подумал Дворовой.

Квартира полнилась оранжевой – от вечернего майского солнца – тишиной. До пятого этажа изредка долетали смешки и визг особо импульсивных детей, а также ор их мамаш, без конца устанавливающих для своих отпрысков правила. То были звуки далеко не самые подходящие к холостяцкой Жориной трапезе. Других, однако, его типовая двушка в этот вечер почему-то не вырабатывала. Телевизор так больше и не включился.

– И гарантия уже истекла, – смиренно выдавив из себя эти слова, Жора взял пиво и отправился на балкон. Там картины хоть и не такие весёлые и не столь событиями блещут, как любимые его постыдные телепрограммы, но всё интереснее, чем одному в комнате горевать. Разглядывая изредка прокатывающихся по двору и вокруг него людей, Жора мысленно рисовал меж ними тонкие ниточки, как бы показывающие, кто из этих индивидуумов мог состоять в тайной друг с другом связи, кто их них воспитывает чужого ребёнка, и даже строил догадки, кто на кого зуб точит за старые обиды, а может и вовсе что-то недоброе уже совершить замыслил. Всё как в тех самых ток-шоу, что Дворовой спешно выключал, когда захаживал к нему брат или золовка с племянником.

Высматривая, нет ли и в этот раз среди разгуливающих по улице людей его родственников, Дворовой заприметил другую знакомую фигуру. Она, может, и не привлекла бы к себе никакого внимания, но очень уж движения её были резкими и частыми. Дамочка, приближавшаяся к подъезду, всё оглядывалась, вероятно, нервничая. К соседнему подъезду, от того, в котором жил Дворовой. Женщина оглядела всё вокруг себя несколько раз, но забыла запрокинуть голову наверх, дабы проверить, не утаивает ли небо в себе шпионов. Жора же, оказавшись в этом порочном образе против своей воли, противился и тому, что видел он в эти секунды. Нет, и впрямь несложно было поверить, что женщина вроде Софьи Васильевны способна на интрижку. Сложно было поверить, что интрижку она могла завести с кем-то, живущим в обычной панельной хрущёвке на окраине города. Причин пребывания Софьи Васильевны здесь можно было напридумывать сколь угодно, но все они казались Дворовому неубедительными. Хотя и отвлекали его от болезненного осознания того, что женщина, о которой он втайне мечтал, находилась совсем уж рядом, но так и не могла принадлежать ему, даже отчасти.

Интересно, сколь же длинным был список её любовников прошлых, нынешних и будущих, думал Дворовой, невольно вспоминая пересуды коллег. Нет, они никогда не поднимали эту тему напрямую, вот так сходу. Они начинали с её новых украшений Софьи Васильевны, плавно переходя на распил городского бюджета, в чём, по их словам, имелось непосредственное участие её и главбуха Антона Игоревича, с которым та водила шуры-муры. А там уже всплывали и остальные персоны, в существование коих Жора отказывался верить, предпочитая объяснять всё завистливостью и глупостью людей. Теми качествами, которых сам до ужаса стыдился.

Стук в дверь, прорвавший вязкое полотно отрешенности, показался Дворовому несоизмеримо более громким, чем звучал всегда. Он откликнулся где-то у него в костях. Пробежал по их пористой полости, раздавшись неприятным резонансом по всему телу. Помешкав немного, Жора побежал к двери, озадаченный нежданным визитом.

Он никогда не включал в коридоре свет, заглядывая в глазок. В таком случае у того, кто находился по другую сторону двери, почти не было шансов распознать присутствия хозяина. Не сделал так он и на сей раз; и всё же, визитёры не отводили от двери взгляда, о чём-то перешёптываясь и, вероятно, живо себе воображая, как глаз Жорин всасывался в крошечное стеклянное окошко.

– Мы уж думали, ты там уснул опять или с балкона грохнулся! – начал было с порога Кирилл, родной Жорин брат, мужчина грозного вида и крепкого телосложения. Следом за ним в квартиру протискивались его сын Стас и жена Нателла. Они двое шутливо друг друга толкали, будто не родитель с ребёнком вовсе, а парочка влюблённых, что уже неделю расцепиться не может.

– И чего это я с балкона грохнуться должен? – возмутился Дворовой.

– Да кто ж тебя знает. Ты в забытье же любишь уходить. Хотя, вижу, сегодня вроде трезв. – настороженно произнёс Кирилл.

– Ты, давай, тут старшего брата не строй из себя. Тем более, что не полагается – возрастом не вышел, – с плохо скрываемой злостью ответил Дворовой.

– А мы тут мимо проезжали. Узнали, что папа наш к учителю Стасяна заходил, оценки все разузнал. Вот, решили забрать его, домой увести. И чего ты, Жора, в тишине сидишь? Непривычно даже как-то, – заметила Нателла. Золовка Дворового, нередко выполняла функцию громоотвода, оказываясь посреди туч, время от времени сгущающихся между Жорой и его братом.

– Да поганцы эти коммунальщики! Свет с утра вырубили, а как вернули, так и не работает больше ящик!

– Как же ты теперь без него обходиться будешь? Считай жизнь кончена. – рассмеялся Кирилл, рухнув на диван, а затем разинул рот в зевке так широко, что казалось, вот-вот начнёт заглатывать всё Жорино имущество. – А вот я, кстати, сегодня в телеке слышал, что пятиэтажки ваши расселять будут. По всей России, представляешь?!

– Дядь Жор, а зефир есть? – с кухни послышалось, как племянник захлопал дверцами шкафов.

– В нижем ящике, Стасян, поищи! – проорав это, Дворовой продолжил разговор с братом. – А мне никуда расселяться не хочется. Я тут всё люблю: стены эти, тараканами проеденные, потолки трясущиеся, даже санузел этот, вечно от каких-то говнарей вздрагивающий. Они мне помывки тут в четыре часа ночи устраивают. А я люблю этот дом, и всё тут!

– Ага. Особенно зная, что дом тебе на халяву достался. Да ты не кипятись, братишка. Я же сам суетиться не стал осознанно. Какой теперь спрос. А вообще ты участь мог бы себе и получше выбрать. Глядишь, щас бы жил иначе. И питался не полуфабрикатом этим соевым из морозилки, а осьминогами, – сказал гость, презрительно глядя на источающий липкий запах пластиковый короб с тефтелями, что дополнял своим присутствием натюрморт из одиноко стоявшего пивного бокала, наполовину уже отпитого.

– Меня мой образ жизни устраивает. Мне при всей моей вселенской усталости другого и не надо.

– Вселенской усталости? Даа… и откуда в твоём пивном животе такие мысли берутся? А хрущёвка, брат, это не образ жизни, а образ мышления! Но двушки тебе всё-таки многовато на одного. Всё равно один хлам тут складируешь. Плюшкин херов, – с пренебрежением сказал Кирилл, на что Дворовой издал еле слышный смешок.

Когда золовка ушла на кухню помогать сыну в его околокулинарных изысках, Кирилл прошипел что-то невнятное и направился на балкон. Лишь потом Дворовой понял, что брат позвал его с собой, вероятно, по случаю особой важности.

– Я вообще по делу пришёл, – гость зажёг сигарету и сделал глубокую затяжку. – Мне бы, кхм… у тебя деньжат лишних не завалялось? Тысяч тридцать там, двадцать пять хотя бы? – последние эти слова Кирилл произнёс почти шёпотом, почти уткнувшись лицом в собственное плечо и демонстративно при этом, очевидно, пытаясь скрыть смущение, почёсывая затылок. Прочистив горло, мужчина посмотрел на Жору и встретился с окаменелым недоумением на его лице.

– Да откуда у меня столько? – пробубнил Дворовой.

– Ты же никуда их не тратишь. Семьи нет, кредитов нет, машина – и та служебная. Жорик, мне сейчас край как нужны бабосы. Ты же знаешь, мы всё на отпуск спустили. Знаешь, во сколько мне эта Прага обошлась? Прага-хуяга, чтоб её! – Кирилл громко собрал в глотке слюну и сплюнул густой маслянистый комок, который, полетев с балкона, беззвучно приземлился на ковёр взрыхлённой у подъезда земли. – Не хочу я с ней больше жить, понимаешь?

– Шмара что ль какая появилась опять?

– Чего сразу шмара-то? – с обидой произнёс Кирилл. – Никого у меня нет. Просто надоело всё. Ты помоги мне, брат. Через пару месяцев верну.

– Чего, Жорик, он и тебя своими бизнес-планами безумными одолевает? – послышался из-за спины мягкий голос Нателлы. Она улыбалась. Она вообще почти всегда улыбалась. Всегда была мягкая такая, как бабушка с картинок в книжках детских. Помоложе, правда, и с комплекцией дела получше да с прической еще. Наверное, всё из-за йоги её этой. Иначе, впрочем, выжить на одной площади с его братом было бы невозможно, думал Дворовой, всё сильнее вибрациями и переливами Нателлы гипнотизируемый.

– Собирайтесь давайте, – в Кирилловых словах сочилась злоба.

– Уже? Вроде пришли только, – фыркнула Нателла и удалилась с балкона.

– Слышал? Всюду на посмешище меня выставляет, – процедил Кирилл. Он бросил с балкона окурок и отправился вслед за женой.

Дворовой, конечно, любил их. По-своему – даже брата, хотя тот и был нескончаемым мудаком. Но от них всегда было очень душно. То ли из-за того шума, что они создавали, то ли из-за тех воспоминаний, что колыхались в Жоре при каждом их приходе. Вот и сейчас он был рад, что они уходили. Уходили, оставляя ему уже остывшую еду, согретое этой семейной духотой пиво и устряпанный расплавленным зефиром столик микроволновки, что с распахнутой пастью взирала с холодильника на Жору, пока тот забирал с кухни оставленный золовкой телефон.

– Ну ты, брат, моё предложение-то обдумай, – сказал Кирилл, натягивая мокасины. – И это, подключи ты уже себе интернет, как все люди нормальные. А то, чувствую, без телека скоро коньки отбросишь. Так и не узнаешь, у кого там наследство не поделено, а кто голубой.

– Да ладно тебе! Жорка же у нас фантазёр, – подметила Нателла. – Сам в голове своей фильмов понапридумывает.

– Дядь Жор, вы со второго этажа телевизор себе принесите. А то кто-то до помойки не донёс, – засмеялся Стас. Дворовой потрепал нехило вымахавшего за последний год мальчишку по голове, и с раздражёнными оханьями гости удалились из квартиры.

Мужчина проследил за тем, как они вышли из дома, сели в машину и вместе с ней исчезли из поля зрения. Затем Дворовой ринулся в подъезд, спустился на три этажа ниже, и, дивясь тому, что это древнее чудо телевизионной техники всё ещё находилось на своём месте, обхватил его обеими руками, а затем, поёживаясь от накатившего ощущения за собой слежки, побрёл обратно, в свою квартиру.

Ну а чего? Раз не надобно оно никому, то не пропадать же! Она, может, машина эта и не работает, так на запчасти вдруг пригодится. Надо бы у мужиков на работе поспрашивать, кому такое богатство нужно, размышлял Жора, преодолевая один за другим лестничные пролёты. Он пыхтел, едва поспевая за собственным дыханием и отгоняя от себя тревожные мысли, что кто-то вот-вот прильнёт к дверным глазкам и уличит его в присвоении чужого добра, оставленного тут ради некоего странного социального эксперимента, а вовсе не из-за желания выкинуть хлам. У самого-то Жоры этого хлама хватило бы целый блошиный рынок ассортиментом обеспечить на неделю торговли.

Разместил Жора своё приобретение на кухонном обеденном столе. Всё равно тот никогда не использовался по прямому назначению. Поставив туда телевизор, Дворовой принялся его разглядывать. На корпусе всюду были царапины, а кое-где и трещины, словно реки и расселины, какими их видно с огромной высоты. Они были грубо декорированы следами от липкой ленты, которой, вероятно, прежние владельцы пытались залечить нанесённые машине травмы. Несколько кнопок на передней панели отсутствовали, обнажая выступающие оттуда пластмассовые костяшки устройства. Кнопка включения тоже держалась на добром слове, и, казалось, что при попытке её нажать, она, отпружинив, непременно отскочит и вылетит к противоположной стене, зацепив по пути кого живого, причём нарочно. На обратной стороне устройства Жора обнаружил пульт дистанционного управления, скотчем примотанный к нижней части корпуса. До чего же заботливо кто-то обошёлся с этой шарманкой – почти что с любовью, думал Дворовой, отрывая одну за одной тонкие полоски клейкой ленты. Цифры на пульте над некоторыми кнопками почти стёрлись, но всё равно можно было легко понять какая где.

– Ну и чего мне с тобой делать? Хоть какой-то есть с тебя толк? – пробубнил мужчина и потянул провод к розетке, что размещалась аккурат под столешницей.

На экране загорелись цифры «00». Две скупые зелёные цифры в правом верхнем углу, они были наложены поверх агрессивной серой ряби, что простиралась по всему экрану и билась о его края подобно горной реке, готовой вот-вот подхватить заблудшего туриста и унести его с собой.

Антенны у устройства не было. Кто-то, видать, сломал. От неё оставался лишь короткий металлический огрызок. Мужчина вспомнил, как давным-давно точно также его брат сломал антенну на только-только купленном Жорой телевизоре. Дворовой принёс в его дом, потратив свои первые, заработанные в детском лагере, деньги. Семья тогда во всём себе отказывала. Вот Жора и старался мать свою порадовать. Она сериалы любила. Бразильские, мексиканские, аргентинские. А он себе лишних удовольствий и позволить не смел ради её спокойствия. Не то, что охламон этот, брат его младший.

Когда Жора нажал на кнопку «1», на экране возникла картинка.

– Ну всё, жить будем! – почти воскликнул Дворовой.

Но развернувшееся в ящике представление вряд ли было способного надолго увлечь обычного зрителя, привыкшего к более частой смене кадров, лиц и голосов. Там ничего не происходило. Поначалу не происходило ничего вообще. Только хмурая гримаса, образованная складками на занавеске, неподвижно глядела куда-то сквозь экран, мимо безразмерных и бесконечных завалов посуды, покрывающей кухонные столы. Камера, чуть возвышаясь над местом действия, не сдвигалась ни на сантиметр несколько минут, пока Дворовой разглядывал груды утвари на крохотной кухоньке и пытался различить отдельные элементы магнитной россыпи на холодильнике. Не произошло смены ракурса и когда в кадре появилась пожилая женщина. Она выползла из-за нижнего края экрана и двигалась спиной к нему, потому Жора и не видел её лица. Но по сутулому её силуэту, седым коротким кудрям и старческим вздохам он понял, что лет ей было не меньше шестидесяти. Неспешно она подошла к окну, взяла с подоконника кошачий корм и, скрючившись, насыпала его в стоявшую на полу миску.

– Кыс-кыс-кыс, – прошипела она, а затем позвала своего питомца по имени. Венька – так его звали. Прозвище это ни о чём Дворовому не сказало, но голос женщины – низкий, хриплый, вот-вот готовый сорваться в кашель, – от него Жору брала оторопь. И виной был вовсе не сам этот звук, источаемый болезненной старческой глоткой, а скверное какое-то, порождаемое им, ощущение стыда. Вроде того, что задумал ты что-то недоброе, а мысли твои кто-то взял и подслушал. Вот как старуха эта, словно в спальне она в Жориной квартире в тот момент стояла и оттуда с ним разговор вела. Всё бубнила и бубнила что-то себе под нос, пока зверь её над миской весь трясся.