Ещё три сказки, сказ и бонус

– Старайся есть побольше груш и урюка. Они просветляют зрение и разум.

Садриддин так и поступил, выбирая из кучи кусочки жёлтого и каштанового цвета.

Не прошли они и мили, как услышали странный шум. Конан, завертевший лохматой головой, прислушиваясь, бросил:

– Плохи наши дела! Дай-ка мизерикорд!

Садриддин поторопился так и сделать, протянув оружие рукоятью вперёд. Конан вдруг подпрыгнул, и вогнал кинжал в стену над головой! Подтянулся, и вогнал ещё выше уже свой гладий. Стена из саманного кирпича выдерживала вес северного гиганта легко.

Когда Конан добрался таким образом, переставляя кинжалы, до самого потолка, он спустил ногу:

– Хватайся, черти тебя раздери, и подтягивайся сюда!

Садриддин так и сделал, решив что ненужные расспросы можно отложить и на потом, а пока главное – избежать этой новой, с гулом, рёвом и грохотом несущейся на них, опасности. Когда подтянулся до рук киммерийца, тот освободил мизерикорд:

– Держись! Что хватит сил – держись!

А и правда: держаться пришлось изо всех сил!

Накативший на них вал чёрной холодной воды оказался почти вровень с их головами: только-только вдохнуть, подтянувшись за очередным глотком к самому потолку!..

Правда, продолжался потоп не больше пары минут, внезапно истаяв, и утихнув. На полу остались лишь лужицы чёрно отблёскивающей ледяной воды, которая, впрочем, очень быстро – не то испарилась, не то – впиталась. Садриддин, у которого с непривычки к таким ваннам, зуб на зуб не попадал, выстучал ими:

– Ко-ко-на-н-н! Можжно с-сппу-ститься?

– Можно. Не соскользни: нога мокрая.

На спуск у юноши ушло куда больше времени, чем на подъём: руки тряслись, соскальзывали, и дыхание сбивалось.

Конан, выдернувший оба кинжала, и кошачьим мягким прыжком вставший на сырые плиты, протянул кинжал назад:

– Замёрз, что ли?

– А-а-га… У нас та-таких ледяных п-потоков даже в-в горных ручьях нетт!

– Эх, малец! Тебе бы побывать в Киммерии… У нас там в реках и ручьях вода такая даже летом. И мы в ней купаемся.

– Н-не может бытть!

– Ха! Ты сомневаешься в слове киммерийца?!

Садриддин поспешил заверить, что конечно же – нет! Просто ему с непривычки никак не согреть тело…

– Ладно, поприседай, помаши руками… Я прикрою пока.

Садриддин так и сделал, ощущая, как постепенно возвращаются тепло и подвижность к мускулам и суставам. Конан, наблюдавший в оба конца коридора, сказал:

– Зато теперь понятно, почему до сих пор нам не попалось следов и пыли. Вода – самый лучший их уничтожитель. Даже собаки после неё не могут взять след. Согрелся?

– Да.

– Ну, надеюсь, теперь тебе понятно, почему у нас так много еды с собой?

– Точно! На голодный желудок, да после ледяной ванны, я бы не то, что идти – ползти бы уже не смог от слабости! А без света, – Садриддин кивнул на плошку, которую успел передать варвару наверх перед тем, как подтягиваться, – давно погиб бы!

– Молодец. Трезво смотришь. На работу.

Ну, двинулись.

Коридор закончился внезапно.

В торце имелась, разумеется, очередная дверь.

– Эта – точно – в покои принцессы! Её делали по заказу Мохаммада шестого в мастерской усто Джалола: вон, его клеймо внизу!

– Отлично. Наконец-то хоть куда-то добрались. Ну, давай. Как в прошлый раз!

Однако из чёрного проёма никто не выскочил. Конан, впрочем, не спешил входить внутрь. Вначале он просунул в покои руку с плошкой, и долго и придирчиво рассматривал помпезно-шикарный интерьер.

– А ничего вкус у местных декораторов. Впечатляет. Покои – куда там многим королям!

– Конан! Так ведь Малика – любимая дочь нашего падишаха! Он её… э-э… баловал, и покупал всё самое роскошное и дорогое! В-основном, привозное!

– Да, вижу. Драпировки и занавеси – точно из Пунта. А кровать с балдахином – не иначе в Бритунии делали: отличный дуб. Не-ет, ты уж погоди! – могучая рука остановила порывавшегося было войти юношу, и Конан покачал головой, хмурясь, – Думаю, сейчас самое интересное и начнётся!

– Ч-что – самое интересное?!

– Ну как – что? Ловушки, капканы, волчьи ямы… Ну-ка, посмотрим.

Варвар, отойдя чуть назад, мечом выкорчевал из пола одну из чуть выступавших мраморных плит. Садриддин смотрел молча, уже догадавшись, для чего напарник это делает. «Дурацких» вопросов за эти… Часы? Дни? – он научился зря не задавать.

Плита, брошенная умелой рукой, прогрохотала по мозаичному полу спальни, на полпути к постели вдруг исчезнув в открывшемся в полу огромном проёме!

Конан удовлетворённо крякнул:

– Есть одна!

Ещё три плиты, брошенные в разных направлениях, выявили ещё одну яму-ловушку, и поток – на этот раз тарантулов. Которых киммериец, смело вошедший в покой по тропе, проложенной уцелевшими плитами, опять подавил сапогами:

– Экие поганые твари! Не раздавишь так просто: панцири крепкие, как у черепах!

Садриддин, осторожно, бочком, вдвинувшийся в проём, осмотрелся. Осторожно перегнувшись через край, заглянул в ближайшую яму. Его передёрнуло: колья-лезвия с зеркально отполированными остриями и крючьями, словно ухмыляясь, ожидали свои жертвы на глубине пяти его ростов. Глянув же в дальний, самый тёмный, угол комнаты, юноша невольно вскрикнул, рука вскинулась в указующем жесте:

– Конан!..

– Вижу, не слепой. Однако раз гриф не кинулся на нас сразу, значит, его дело – вредить нам как-то по-другому… Сейчас спросим.

– ЧТО?! Ты собираешься…

– Да. Помолчи-ка. И – прикрывай. – Конан и правда, подошёл к грифу, настороженным взором следящим за людьми с насеста в виде узорчато-мозаичного шестиногого столика. Тыкать при этом носком сапога в пол перед каждым шагом киммериец не забывал:

– Приветствую тебя, о почтенная птица. Ты понимаешь меня?

Как ни странно, но ответ прозвучал сразу. Птица словно только вопроса и ждала, чтоб открыть свой страшный загнутый клюв:

– Привет и тебе, чужеземец. Я понимаю этот язык.

Однако продолжения не последовало, и Конану пришлось сказать:

– Прости за невежливость. Я имею в виду, извини, что мы не спросили твоего разрешения, чтоб войти в эти покои. Мы ищем принцессу Малику. Ты не знаешь, где она?

– Ничего, я не в обиде, что вы вошли без спросу. Потому что покои-то – не мои. Они как раз и принадлежали принцессе, пока она ещё жила здесь…

Но её забрал отсюда Ворух.

– Кто такой – Ворух?

– Ах, верно. Вы не можете знать его имя. Ворух – маг, захвативший этот дворец, и живущий здесь… Не знаю уж, сколько лет. Мне кажется, что уже несколько сотен!

– Но кто же ты? Раз не пытаешься напасть на нас, думаю, ты… Не с Ворухом?

– Нет, я – не с ним. Я – кормилица Малики, а в грифа превращена в наказание. За то, что попыталась защитить свою ласточку от грязного и наглого хама!

– Феруза-опа?! – глаза у Садриддина буквально полезли на лоб.

– Да, Садриддин. Не удивительно, что ты меня не узнал. А вот я тебя отлично помню. И серенады, которые ты пел под стеной сада, и верёвку твою глупую, которую стражники унесли, а я – снова выкрала, да через стену перекинула. Чтоб ты, балбес влюблённый, мог спасти свою шкуру, когда настал час обхода!

– Ах!.. Так это вы, Феруза-опа, тогда…

– Да, мальчик. Но смотрю, ты вырос в сильного и упрямого юношу. Да и напарник у тебя – настоящий воин! Вместе вы, может, и достигнете успеха там, где восемь добравшихся сюда смельчаков потерпели поражение. И всё равно: чтоб спасти Малику, Воруха вам придётся убить. Иначе он не выпустит вас отсюда: будь то с принцессой, или без неё.

– А где сейчас Малика?

– Она – на половине падишаха, которую облюбовал для себя новый хозяин дворца. Он там развлекается с ней, унижая, и заставляя делать то, что принцессы никогда не делают: мыть полы, стирать, убирать его покои… Петь и танцевать.

– Ах!.. А как же её ручки – такие изящные и тоненькие!.. Но почему, – У Садриддина снова лицо пошло пятнами, и шея покраснела, – Она не откажется?!

– А как она может? Ведь тогда Ворух убьёт её отца!

– Но ведь Мохаммад шестой…

– Я думаю, что он – спасся, и сейчас всё так же правит в Биркенте. Но Ворух создал настолько правдоподобного двойника, что даже родная дочь – принцесса! – не может его отличить! Вот и старается, чтобы старика не пытали, и не морили голодом.

– Проклятье! Бэл раздери!.. – Садриддин употребил и другие слова, топая, и сжимая в бессильной ярости кулаки, – Мерзавец! Да за одно это!.. Бежим скорее! Где он?!