Шаг в пустоту. Краткий полёт и прорезь водной кромки. Тело тяжёлым камнем вошло в ледяной наст, буравя поперёк и ломая стройность течения. Тьма воздушная сменилась тьмой водяной. На краткий миг она испугалась и захотела выбраться обратно, но ноги поспешно тянуло вниз, удаляя тело от стремительно выравнивающейся поверхности и приближая к непроницаемому дну. Холод стал нестерпим, и конечности свело судорогами; сердце, трепетавшее и бившее сигналы тревоги, замедлилось; лёгкие рвало изнутри нехваткой кислорода. Вода ворвалась внутрь и заполнила нутро своим жидким льдом.
На мосту всё было, как и прежде. Ни души. Только внизу шумела река, огрызаясь на торчавшие в пути опоры, да ветер сошёл на нет, забрав свою лютость до следующей ночи.
***
Ветер крепчал, набирая обороты, присвистывал порывами в предчувствии неизбежной беды. Фонари по обыкновению стерегли мостовой настил от притязаний ночи, огненными шарами неся бдительный караул.
Она вновь стояла впритык к перилам, вцепившись в поручень. Тоже место под тем же фонарём. Внизу бурлила река, громогласно проклинавшая мостовые быки, вставшие поперёк её ходу. Из темноты гудел сонм голосов, чужих и близких, желанных и нелюбимых. Все они требовали одного. Она стояла, застывшей восковой фигурой, она не решалась на то, что замыслила давно.
– И чего ты ждёшь, куколка? – причитал женский старческий голос. – Думаешь, нам есть дело до тебя? Ты прима? Или суперзвезда? Кто ты такая, милашка? Ты никто! Просто глупышка с миловидным личиком. А за душой никого и ничего. Это я, Алма Кливранс, звезда мюзик-холла самого Мулен Руж, я могла претендовать на особую почесть в конце пути! Да и то обошлась скромными пилюлями снотворного. И не делала, как ты, куколка, из своей кончины представления на публике! Нет! Алма Кливранс ушла достойно и незаметно, хотя имела право на громкий конец. А к чему тебе всё это? Зачем задерживать мёртвых? Зачем тянуть кота за сама знаешь что? У тебя есть хоть одна причина жить? Есть? То-то же! Нечего думать – сигай вниз и делу конец.
От резких слов она вздрогнула, пальцы так стиснули поручень, что казалось ещё чуть-чуть и металл сомнётся под яростным натиском.
– Мам, мамочка, – плаксиво всхлипывал детский голосок, – я так скучаю без тебя. Я так сильно скучаю. Тут темно и тихо. Мне не хватает твоего голоса и объятий. Мамочка, когда ты придёшь ко мне? Когда?
Слёзы заволокли её глаза, нос зашмыгал, она не двигалась, всё ещё стоя в нерешительности.
– Милая, мы с Алисой заждались тебя, – вкрадчиво и нежно шептал приятный мужской голос, умножая слёзы женщины. – Нам плохо. С тобой всегда был свет и тепло. А без тебя здесь вечная темнота и печаль. Детка, я так сильно тебя люблю! Так скучаю по тебе! Неужели мы тебе больше недороги?
Она уже собиралась воскликнуть «Нет! Я вас люблю также и безумно скучаю без вас, любимые мои!», как вслед за любимым голосом летел шелест другого, ворчливого и недружелюбного говора:
– Вот ведь эгоистка такая! Сколько мы с матерью тебя воспитывали, сколько талдычили тебе с малолетства, а результат то один – только о себе думаешь! Такая же стерва, как твоя мамаша, та ещё сучка была. Хоть одно дело хорошее сделала за всю жизнь – вовремя ушла в мир иной. Но и тут эта сучка меня донимает! А ты? Почему ещё стоишь, как истукан? Думаешь, что мы тут вечно тебя опекать должны и ждать твоего конца? Дура!
Женщина нервно поёжилась, этот мужской голос вызвал иную боль в памяти, нежели предыдущие голоса.
– Жанна, дочка, не слушай старого пердуна, мало ли что этот говнюк, говорит, – встал на защиту женщины заботливый и отважный женский голос. – Ты выросла настоящей умницей и стала заботливой женой и матерью. И ты никогда не была трусихой, дорогая. Я верю в тебя, у тебя получится. Смелее! Это не страшно.
– Уважаемая, поторопитесь, время мёртвых на исходе, как и ваше, – вторил женскому голосу бесцветный мужской.
Растирая соль слёз по раскрасневшемуся лицу, в смеси противоречивых чувств, она скинула шапку и, позволив злому ветру растрепать волосы, перебралась за ограждение. Короткий бросок взгляда назад – фонарь заговорщицки моргнул жёлтым оком и погас, дав теням приблизиться к поручню. Голоса молчали, но она чувствовала их настойчивый призыв.
Она прыгнула. И вода поглотила её, недовольно рыгнув и тут же сомкнувшись над головой женщины, начисто стирая её жизнь и занося в список тех, кто провожал на мосту. Ветер, довольный результатом, тут же ослабил хватку, засыпая и сберегая жестокость до будущей ночи.
***
Кажется, это уже было. Чувство дежавю настойчивым молоточком стучало в ней. Угрюмый Мост в середине ночи, фонари с шапками огня и тени за ободком света, в котором она стояла. Настойчивость шёпота поражала женщину – слова, льющиеся из мрака в разнообразной яркости эмоций, слишком хорошо были знакомы.
Ветер, с остервенением бивший в лицо и морозивший пальцы рук; река, что торопливой дугой неслась под мостом – всё слишком было памятным. И эта память, как назойливая чесотка, зудела и взывала к ней – вспомни! это важно, вспомни!
Гомон бестелесных голосов наперебой уговаривал, увещевал, требовал, приказывал, а она не слушала их. Вернее, слушала, но как бы сквозь, пытаясь понять бой молоточка внутри себя.
– Прыгай! Давай, ступай! Сделай шаг! Мы ждём. Мы все тебя ждём!
Но что-то внутри неё переключилось за пределы этого дикого гула, её тонкий слух вырвался за пределы моста и тут молоточек тревоги забил в такой мощный набат, что женщина накрыла уши ладонями, силясь заглушить какофонию звуков.
– Давай! Давай! Давай! Прыгай! Прыгай! Прыгай!
Голоса вплелись в грозный набат, и она закричала, оглушённая болью в ушах.
– Не-е-ет! Не-е-ет!
Она опустилась на колени, свет фонаря начал предательски вздрагивать. Голоса усилились, перейдя в наивысший пик зловещего завывания. Больше в них не было любви и нежности, высокомерия и грубости. С них сорвалась маска, обнажив истинную сущность природы теней.
– Прыгай! Прыгай! Прыгай!
– Нет! Прошу! Я не хочу! Прекратите! – Слёзы застилали глаза, голова готова была взорваться от нестерпимого ора. Даже река и ветер объединив усилия и словно сговорившись, взревели, усиливая и без того шумный поток голосов за спиной.
– Прекратите! Прошу! Я не хочу! Я не хочу!
Женщина выкрикивала слова в пустоту вновь и вновь. Она осмелилась обернуться и посмотреть в тень фонаря, который явно готовился к преждевременному сну. Если он погаснет, думала она, если только свет его померкнет, то тьма раздавит её. Потому что сегодня тьма имела Голос.
Но что-то нарушило планы ночи. Голоса вмиг смолкли и настороженно ожидали вблизи женщины. Ветер сник, растеряв злобную ярость, а река гнусаво загундела, ворча, но не осмеливаясь более поднимать голос быстрых вод. А затем женщина разглядела не спеша приближавшийся к ней силуэт, идущий с левого конца моста.
Человек из плоти и крови брёл по мостовой, ныряя по очереди в световые поля фонарей. Она была не одна. Эта мысль придала ей силы, и она встала на ноги, опершись поясницей в поручень.
Фигура приблизилась и остановила свой ход у кромки её света, будто ожидая приглашения.
– Доброй ночи, – произнёс мужской голос с теплотой, как ей показалось.
Она промолчала, не веря глазам и всё ещё пребывая в отупелом состоянии от оглушившей после шума тишины.
– Доброй ночи, Жанна, – мягко повторил голос, показавшийся знакомым из далёкого прошлого. – Не бойся, твоя ночь окончилась.
– Кто вы? – спросила женщина, убирая руки от наполненных болью ушей.
Человек сделал короткий шажок и вошёл в свет круга. Молодой мужчина в кожаной куртке с непокрытой головой, которую венчал тёмный ёж коротких волос; в вельветовых брюках цвета воды под мостом и ботинках на толстой подошве прямо стоял перед женщиной и неотрывно смотрел на неё.
– Кто вы? – Она всматривалась в его непроницаемо чёрные глаза, силясь понять, реален ли он или это розыгрыш теней, их коварный ход.
– Так ли это важно? – проговорил он, чуть щурясь от прямого света.
– Для меня важно, – ответила женщина, разглядывая правильные, классические черты лица незнакомца, делавшие его обольстительно красивым даже с небрежным наростом тёмной щетины.
– Важно было, когда ты минуту назад думала о смерти и стремилась к ней, – невозмутимо, спокойно ответил незнакомец, нисколько не смущаясь от откровенного разглядывания. – А теперь всё позади.
– С чего вы взяли, будто бы я…?
– А разве было не так?
Женщина смутилась и не знала, что сказать в ответ. В черноте глаз незнакомца светилась вся её жизнь. Будто он всегда знал о ней всё.
– Кто вы?
– Ах, Жанна, Жанна, – приятная полуулыбка смягчила его лицо, придав ещё больше привлекательности. Женщина уже откровенно любовалась незнакомым собеседником вровень стоявшим напротив неё. – Ты всегда была любопытной девчонкой.
– Мы разве знакомы? – растерялась женщина под взглядом глаз, в которых промелькнуло озорство.
– А ты как думаешь?
– Но я вас вижу впервые, – сказала она, ещё внимательнее изучая черты лица незнакомца.
– Разве? Ах, да, ты же забыла, – отозвался его медовый голос, такой знакомый, что её ошпарило от ужаса. Голос принадлежал прошлому, далёкому и забытому специально.
– Не может быть! – воскликнула она, зажимая рот ладонью.
– Всё не так безнадёжно, не так ли? Память всегда возвращается, – улыбнулся мужчина с теплотой, знакомой ей когда-то так давно.
– Но ты не он! Ты не можешь быть им! – процедила сквозь пальцы женщина.
– Ну отчего же так категорично? – шутливо пожурил её его голос.
– Ричард умер давным-давно, – выдохнула она. – Семнадцать лет назад.
– Умер, – задумчиво произнёс мужчина. – Что ж, можно и так это назвать.
– Он утонул, когда пытался переплыть эту чёртову реку, чтобы доказать…, – она не договорила, слова застряли в горле, а воспоминание юности ожило с невероятной яркостью, захлестнув её нутро позабытой горечью.
– Чтобы доказать тебе свою любовь, – договорил за неё мужчина. – Что ж, не повезло ему.
– Но голос, манера говорить и смотреть так похожи… Как? Как такое возможно? – спросила она, силясь утихомирить подступившую истерику.
– Можешь считать это новым этапом, перерождением в нечто более иное, – ответил мужчина, продолжая мягко улыбаться.
– Но ты это не он, ведь так? – с сомнением спросила она.
– И да, и нет, – произнёс он. – Что-то во мне от него есть, но не всё. Скорее память его во мне.
– Память…. Но кто же ты такой? – Она сделал шаг к нему.
– Я всего лишь Смотритель Угрюмого Моста, вот кто я, – просто ответил мужчина. – Каждую ночь я восхожу на мост и слежу за живыми, оберегая их от слов мёртвых.
– Это ты прогнал голоса? – изумилась женщина.
– Ну. Прогнал, сильно сказано. Они сами покидают мой мост, как только завидят меня. Я им чем-то неприятен.
– Ты живой?
– Скорее живой, чем мёртвый, – усмехнулся он и в доказательство легонько ухватил ладонь женщины. Его пальцы распространяли тепло, чуть ли не обжигая заледеневшую кожу её руки. – Да ты безбожно замёрзла. Позволь, согрею.
И не дожидаясь специального разрешения, мужчина обхватил обе её ладони и заботливо принялся их растирать пальцами.
– Бедная Жанна, – вдруг произнёс он. – До чего довела тебя жизнь. До чего довела себя ты сама.
– О чём это ты? – Испугано встрепенулась женщина.
– После смерти Ричарда, когда вам было по восемнадцать лет, что-то изменилось в тебе. Что-то нарушилось, – говорил мужчина, нежно массируя кожу на её ладонях. – Ты смогла утишить боль, заглушила её временем и работой. Встретила мужчину, частично похожего на Ричарда, и, безусловно, любившего тебя до безумия. Родила прелестную девчушку. Всё шло хорошо. Но, что-то сломалось в колесе судьбы. Твоя добрейшая мать, страдавшая и мучившаяся от притеснений отца-алкоголика, в конце концов, покинула этот бренный мир, получив в избавление билет с пометкой «инфаркт». Да и папаша не задержался, сердечко дало сбой.
Она в оцепенении слушала историю своей жизни, теперь покоившуюся за спиной, дивясь всё сильнее осведомлённости незнакомца, но, не смея его прерывать.
– А после наступил самый чёрный день, – продолжал мужчина. Его тёмные глаза блестели и прямо смотрели на неё. – Машина с любимым мужем и обожаемой дочуркой угодила в дерево, из-за одного безрассудного лихача, грубо вылетевшего им на встречу. За один удар остановились два сердца.
И вновь женщина смолчала, но не от удивления, а от тяжкого воспоминания, которое вытащил в свет фонаря мужчина.
– Три года ты мучилась, бедная Жанна, три долгих года, – говорил он. – И работа была тебе не в радость. И дружба стала обузой. Ведь как можно спокойно бывать в семьях, где слышен детский смех и любовный говор пар? Ты отдалилась от людей, замкнулась в своём одиночестве, как улитка в раковине. Только улитка выглядывает из ракушки, чтобы поесть и сдвинуться с места, а ты так в ней и застряла. Отчаяние привело тебя на Угрюмый Мост месяц назад. С тех пор ты застряла в ночи, переживая вновь и вновь ужас.
– Что ты имеешь в виду? – Она замерла от его последних слов.
– Знаешь ли ты, почему мост этот называется Угрюмым? – спросил мужчина.
– Нет, не знаю, но я хотела узнать. Прежде, когда…
– Раньше это было любимое место самоубийц – удобная площадка для последнего старта, – ответил он, продолжая наглаживать её ладони. Холод отступил, но она не торопилась убирать из заботливых рук пальцы. – Но когда лимит достиг роковой черты, сюда прислали Смотрителя. Именно ему было поручено удерживать безумцев от последнего шага. Вразумлять и отговаривать.
– Но ты меня не отговаривал, – заметила она.
– Тебя отговорили другие, те, что мучили тебя месяц.
– Но они наоборот меня уговаривали прыгнуть! – возразила женщина и импульсивно вырвала ладони из ласковых мужских рук. – Они требовали моей смерти! Они могли меня убить.
– Нет, убить бы они не смогли, они всего лишь тени, – мягко заверил он её. – Но с ума свести могли. Их цель не убить, а переубедить. Правда понадобился месяц, чтобы ты наконец-то одумалась. Ты всегда была упрямицей, Жанна.
– Что значит месяц? – воскликнула поражённая его признанием женщина. – Я только сегодня пришла на этот чёртов мост. До этой ночи я и носа сюда не совала.
– Ай-ай-ай, – протянул он и виновато улыбнулся. – Это уже моя работа.
– То есть как? Объясни! – потребовала она. Пальцы вновь начал одолевать холод.
– Ну, как бы тебе сказать помягче, – начал он, уведя на краткий миг взгляд в сторону темноты. – Ты приходишь сюда каждую ночь, как заговорённая, стоишь и слушаешь то, что говорят тебе тени. А после прихожу я и стираю ночь из твоей памяти. И так каждый день. Мост, ты, тени и я. Заколдованный круг.
– Ты забирал мою память каждую ночь?! Целый месяц я сюда приходила? – Она в ужасе отшатнулась от собеседника и тут же упёрлась в жёсткий поручень.
– Да, признаюсь, это не по-джентльменски, – согласился он. – Но только так можно было тебя удержать.
– Но я, кажется, падала в воду, – сказала она, обрывки памяти заискрились с новой силой в ней.
– Нет, ты просто стояла, – уверил её Смотритель, добавив, – но то, что ты якобы падала, признаюсь всецело моя вина. Мне пришлось навязать тебе этот ужас, чтобы ты постепенно осознала, каково быть самоубийцей. Это не забвение после смерти. Это хуже. Никто не знает из живущих на земле, что каждый самоубийца обречён после смерти переживать свою кончину беспрерывно. Это самая худшая пытка из всех, что может достаться после смерти.
– Ты сотрёшь мне память? – еле слышно спросила она.
– Нет, милая Жанна, – его губы вновь мягко ей улыбались. – Теперь ты свободна и вне опасности. Иди себе домой и спи крепким сном.
– И я не забуду эту ночь и тебя? – Она смотрела ему прямо в глаза, которые оставались непроницаемо черны, как ночь за его спиной.
– Нет, не забудешь. Я не буду забирать твоё воспоминание, – отозвался Смотритель. – Пусть оно оберегает тебя каждый день от роковой ошибки.
– А тебе не одиноко здесь одному каждую ночь? – поинтересовалась женщина.
– Одиноко, но не так, как тебе.
– А как давно ты здесь? – спросила она.
– Я давно не веду счёт годам, – с безразличием отозвался он. – Бесполезное это дело и ненужное.
– А ты бессмертный? – Осмелилась она на предположение и тут же почувствовала себя глупой.
– Я? Бессмертный? Какая прелесть! – довольно громко, но беззлобно рассмеялся мужчина. – Нет, милая Жанна, я смертен, как и ты.
– Но всё же ты не такой, как все, – растеряно заметила она.
– Да. Но никто не может быть «как все». Это абсурд.
– Можно мне прийти завтра ночью сюда? – немного помолчав, спросила она.
– Зачем? – Улыбка тут же слетела с его губ.
– Не бойся, прыгать я больше не хочу, ты превосходно справился со своей работой, – поспешно заверила она его.
– Тогда для чего тебе сюда приходить?
– Не для чего, а для кого. – Теперь её голос обрёл мягкость.
– Ты предлагаешь мне свидание?! – Его глаза заблестели, а лицо вновь осветила улыбка. – Свидание Смотрителю Угрюмого Моста? Вот это поворот!
– Я просто хочу составить тебе компанию, чтобы было не так одиноко нести ночную вахту, но если тебе нельзя или ты сам не хочешь…
– Нет, нет! – поспешно проговорил он, подойдя на шаг ближе к ней. – Это замечательная идея.
– Так, я тогда завтра приду? – спросила она, довольно улыбаясь и смотря в чёрноту глаз напротив.
– Конечно, – ответил Смотритель. – Я буду под этим самым фонарём.
– Кстати, а как тебя зовут? Ну, неофициально, – спросила она напоследок.
– А как ты хочешь, чтобы меня звали? – всё также мило улыбаясь, произнёс он.
– Ричард, – не раздумывая, сказала она.
– Так и зови меня, милая Жанна, – согласно кивнул он и, сделав пару шагов назад, вышел за предел фонарного света. – До завтра.
Женщина повернулась лицом к перилам, и посмотрела вниз. Река неслась во весь опор, будто необъезженная кобылица, врезаясь в мостовые быки. Всё вроде бы было по-прежнему, но уже не так. Неожиданно для самой себя она впервые за долгие годы улыбнулась, легко и беззаботно, ощущая, как тяжесть скопленной боли утекает и уносится безумными водами.
С Угрюмого Моста сходила женщина уверенной, легковесной походкой. Она напевала бодрую песню.
ОДНА ИСТОРИЯ
Произошла эта история около ста лет назад с одной симпатичной и милой девушкой двадцати лет отроду. Имя её принадлежало прелестному майскому цветку – боярышнику, оно даже было созвучно с месяцем цветения этого растения. Мэй.
Жила девушка в небольшом провинциальном городке Траэ, примостившимся аккурат у самого моря. Точного числа лет городу никто из жителей дать не мог, потому, как архив ратуши сто шестьдесят лет назад подвергся затоплению, равно как и весь город. Виной тому стал чудовищный шторм, хозяйствовавший вдоль всего побережья и принесший материку помимо масштабного наводнения, жуткий ураганный ветер. Древнейшие манускрипты, содержавшие ценнейшие исторические справки о Траэ и его обитателях канули в лета, вернее их смыло беспокойной водой в море, бушевавшее по ту пору несколько дней.
Город тогда выстоял и уцелел. Пришлось подлатать дома и улицы, но вот история захромала с того момента. Старожилы уверяли, что город был основан ещё в далёкие времена правления великого римского правителя Константина, те, кто помоложе, были скромнее в подсчётах. Но, тем не менее, жители Траэ гордились своим пребыванием на этом клочке земли и считали любого, кто осмеливался расширить свой кругозор и покинуть городок, выскочкой и предателем.
Мэй работала горничной в доме одного предпринимателя по фамилии Робиспаро. Он был потомком неистовых французских корсаров и беспощадных испанских наёмников-головорезов. Эта кипучая и авантюрная наследственность хорошо помогла господину Робиспаро основать и развить свою фирму по поставке алкоголя и табака, став монополистом и безоговорочным хозяином в этой сфере не только в городе, но и в близлежащих многочисленных деревеньках. Рослый, широкий в плечах и статный, миловидный и крепкий здоровьем Робиспаро мог считаться эталоном красивого мужчины по тем временам. Смуглый и черноволосый он смахивал на пирата, его манеры и воспитание были на высочайшем уровне, и семья у него была самой образцовой в Траэ. Чего стоили разговоры о госпоже Робиспаро! Каждая сплетница в городе и каждый завсегдатай трактиров считали за обязанность помянуть в беседе прелести и манерность мадам. Никакой неземной красой, естественно, супруга предпринимателя не обладала. Это была молодая, приятная, тихая женщина, миниатюрная и доброжелательная ко всем и вся, что ставило её в противовес темпераменту супруга и облагораживало до небес. Дети у четы Робиспаро также имелись, мальчик и девочка, как полагается, одиннадцати и тринадцати лет. Учились они на дому, а преподавателями их были лучшие учителя города.
Мэй получила работу в доме успешного дельца не случайно, девушка прошла строгий отбор среди других соискательниц, и по ряду причин именно на неё пал выбор хозяйки, которая всегда лично отбирала прислугу для дома. Аккуратная и деликатная горничная очень быстро влилась в особый ритм белоснежного особняка с колоннами из жёлтого мрамора. Дом был богат и широк, как снаружи, так и внутри – это было второе по величине и помпезности здание после губернаторских хором. И жалование здесь платили весьма щедрое.
Мэй, тихая и скромная девушка, от природы была наделена пылким воображением и страстью к старым умным книгам. Хоть в её личной библиотеке было всего восемь книжек, перечесть за свою юную жизнь ей повезло во много раз больше произведений самых разных авторов, благо её покойный отец до поры работал в том самом архиве ратуши и тайком приносил домой труды почтенных мужей, давным-давно покинувших этот бренный мир.
Книги, конечно же, возвращались также тайно обратно, но прежде маленькая Мэй поглощала с завидным аппетитом всю информацию, что содержали старинные манускрипты. Девочка взрослела, и книги становились всё толще и замысловатее. Особыми любимцами её были труды отважных путешественников, дневники бесстрашных первооткрыватей далёких и странных земель. Также её манили рассказы о головорезах-пиратах, захватывавших, в основном, испанские суда, гружённые доверху золотом из далекой загадочной Америки. Авантюра и сказка – вот, чего не хватало ей в этом городке. Больше всего на свете, Мэй хотелось отправиться в другой город, подальше от Траэ, а лучше не в один, а во многие города. И путешествовать, странствовать где угодно, изучать людей и их обычаи. Ведь ни один город не похож на другой, даже если так кажется. Всегда будут определённые особенности и уникальные традиции. Так говорили книги, а через них те, кто это видел и знал.
Одного боялась Мэй – оставить отца одного. Она не страшилась, стать изгоем в Траэ, её это не волновало, но отец, другое дело, он был из другого теста, нежели она. Он ни за что не покинул бы пределов городка, слишком многое довлело над ним, но более всего, могила любимой и давно ушедшей на тот свет супруги. Даже с годами ей не нашлось замены в сердце архивного библиотекаря, ни когда Мэй была ещё крошкой, ни когда девочка вошла в юный возраст. Мэй не помнила матери, та умерла сразу после родов, но бережно хранила миниатюрную фотографию обоих родителей в кулоне с секретом на тонкой серебряной цепочке, никогда не покидавшем её шеи.
Началом поворотного этапа в жизни молодой девушки стали изменения в доме предпринимателя, касавшиеся лично только её. Так случилось, что приглянулась Мэй господину Робиспаро, не смотря на то, что он слыл почтенным семьянином и заботливым мужем. Бес попутал, но хозяин стал навязчиво подступаться к юной горничной – то в тёмном углу дома подкарауливал и зажимал, то шептал при случае нескромные намёки, а один раз, застав девушку, заправлявшую постель в одной из детских комнат, обхватил её за талию и прижал к себе столь страстно, что сильно напугал бедняжку. Тогда Мэй решила покинуть белоснежный особняк от греха подальше и попросила расчёт у озадаченной и ничего не понимавшей хозяйки. Прознав об этом, господин Робиспаро пригрозил, что просто так не отпустит глупую гордячку, коей он считал Мэй. Потому как только неразумная девица могла упираться и надменно вертеть носом, в то время как смышлёная особа давно уступила бы хозяйскому вниманию и получала немало благ от порочной связи. Последним устрашающим аргументом раздосадованного потомка корсаров было твёрдое обещание разыскать девушку, где бы она ни попыталась скрыться. У него же связи, оно и понятно.
Неподалеку от материка простирался небольшой остров, который виден был с берега маленькой капелькой посреди серой ребристой воды. Проживало на том островке малочисленное поселение рыбаков да людей, уставших от жизни в Траэ и обретших покой в отрыве от городской суеты. Связь с материком не была порвана полностью, существовал паром, ходивший раз в день, и то в хорошую погоду, и доставлявший необходимые продукты и новости на остров, а иной раз и возвращавшийся в Траэ с пассажирами. Как правило, ранним утром судно отчаливало от городской пристани, а вечером возвращалось назад. На нём-то и собралась Мэй покинуть город и сбежать от алчных притязаний бывшего хозяина. Отец умер год назад от жестокой простуды, поэтому больше ничто не удерживало девушку в этом месте.