Повседневная жизнь петербургской сыскной полиции

Свергнув мужа, Екатерина II не стала отправлять в отставку назначенных им сановников. Тем более что главный директор над всеми полициями барон Николай Александрович Корф (1710–1766) имел большие заслуги перед новой императрицей – будучи прекрасно осведомленным о её заговоре против Петра III, он и пальцем не пошевельнул для его предотвращения. Как и А.Д. Татищев, барон Н.А. Корф на своем посту оставался до самой смерти, однако уже в первые месяцы своего царствования Екатерина вывела полицию из-под своего непосредственного управления, подчинив опять Сенату. А после смерти Корфа императрица приступила к реформе полиции. Слишком уж обширны и запутанны были её функции – кроме собственно полицейских, она выполняла задачи административные, финансовые и судебные. Зачастую эти функции пересекались и противоречили задачам других ведомств: Комиссии по строениям, Акцизной конторы, Ямской канцелярии и т. д. Наказом, изданным 28 февраля 1768 года, полиция была лишена права налагать тяжкие наказания, её репрессивные меры должны были заключаться теперь только в пенях, денежных и других взысканиях (эти функции полиция будет исполнять вплоть до Судебной реформы 1864 года, потом они отойдут к мировым судьям). Однако расследование преступлений по-прежнему оставалось за полицией (кроме дел, находившихся в ведении Розыскных экспедиций, – Московский Сыскной приказ в 1763 году был переименован в Розыскную экспедицию). И только для судебного разбирательства по тяжким преступлениям полиция должна была отсылать обвиняемых в суд.

В конце 1774 года полиция была создана и в сельских местностях – в деревнях и селах были введены должности сотских и десятских, по сути, выполнявших обязанности полицейских. Они избирались на сельских сходах и были обязаны «смотрение иметь разведывать в селении и близ него против воров, разбойников, злоразгласителей, беглых»{12}. Подчинялись они капитану-исправнику, избиравшемуся на собрании уездного дворянства, окончательно в должности его утверждал губернатор.

В 1775 году Екатерина II издала манифест, получивший название «Учреждения для управления губерний Всероссийской империи». В нем она отказалась от централизованного управления полицией. Главная полицмейстерская контора была упразднена, а руководство полицией передавалось на места – губернаторам. Должности полицмейстеров были ликвидированы. В городах, в которых на постоянной основе размещались военные гарнизоны, полицейские обязанности теперь исполнял комендант. В остальных – городничий, подчинявшийся Губернскому Правлению. В губернских городах полицию возглавляли с тех пор военные губернаторы. В Москве и Петербурге – обер-полицмейстер, который подчинялся военному губернатору.

Круг обязанностей на всех вышеперечисленных должностях (капитан-исправник, комендант, городничий, военный губернатор и обер-полицмейстер) был примерно одинаковым: предупреждать распространение прилипчивых заболеваний, принимать меры по прекращению скотского падежа, усмирять возмущение, давать обиженным покровительство, искоренять скопища воров и беглых, смотреть за мостами и дорогами, расквартировывать войска, предотвращать и тушить пожары.

Все крупные города отныне делились на части, в каждой из которых должно было быть от двухсот до семисот дворов. В каждой части полицейское управление возглавлял частный пристав. Каждая часть, в свою очередь, делилась на определенное количество кварталов (в каждом от 50 до 100 домов), полицией в квартале руководил квартальный надзиратель.

Обязанности по расследованию уголовных преступлений были возложены на частных приставов:

«При выслушивании жалобы, прошения, уведомления или донесения о непорядке, неустройстве или законопротивности в его части Пристав обязан, нимало не мешкая, словесно исследовать, стараясь прилежно об узнании истины с познанием доказательств гласным и безгласным свидетельством: что же найдет, то записать в протокол. Всякого уголовного преступника закон предписывает отдать Частному Приставу, который должен допросить его на месте и тотчас после привода, причем выслушивает также и свидетелей, и вообще чинит всякие производства, в коих окажется надобность для утверждения доказательств… Отобранные устно показания Приставу велено записывать в протокол, а уголовного преступника взять под стражу. Для уголовных дел Приставу предписывается известная программа следствия:

1) в исследовании об объекте данного преступления;

2) о самом действии, которое учинено;

3) о способе или орудии, чем учинено;

4) о месте, где учинено;

5) об околичностях, объясняющих с намерением или без намерения и утверждающих или обличающих, как учинено;

6) о преступнике, кем учинено.

Перечисленные обязанности Пристав отправляет бесплатно»{13}.

Секретным Указом Екатерины II от 8 ноября 1774 г. в России были отменены пытки. В 1782 году были упразднены Розыскные экспедиции, и все розыски и следствия по уголовным делам окончательно отошли к полиции.

Дело № 2. Эжен-Франсуа Видок и создание Сюртэ

История первой в мире криминальной полиции, как ни странно, связана с очередным «вороловом». Впрочем, в своих мемуарах Эжен-Франсуа Видок (1775–1857) божится, что преступником никогда не был (дезертирство, пиратство, шулерство и контрабанда не в счёт), а на каторгу попал из-за судебной ошибки. С каторги Видок сбежал, однако был пойман, через некоторое время совершил второй побег, на этот раз удачный. Купив чужие документы, он женился и открыл в Париже лавку по продаже одежды. Почти десять лет он провел на свободе, пока в 1809 году полиция его снова не нашла. Но возвращаться на каторгу Видок не желал. И поэтому предложил шефу второго управления полиции Парижа господину Анри стать его «бараном» (на современном языке – внутритюремным информатором). Анри предложение принял, и два последующих года Видок, пользуясь своим положением среди заключенных (беглые каторжники всегда были в «авторитете»), выуживал из них сведения о совершенных ими преступлениях, а также имена скупщиков краденого, адреса притонов и т. д.

После двух десятилетий революции, народных восстаний и войн криминогенная обстановка в Париже оставляла желать лучшего. А выданные Видоком преступники были лишь ничтожной частью криминального сообщества. И тогда господин Анри с префектом Парижа Этьеном-Дени Паскье решились на беспрецедентный шаг – предложили Эжену-Франсуа создать и возглавить особое подразделение по борьбе с преступностью, охранительную (криминальную) полицию, которая вскоре стала именоваться Сюртэ Насьональ.

Видок согласился, ему устроили «побег» из тюрьмы. В выборе сотрудников для нового подразделения Видок придерживался принципа «побороть преступников может только преступник». Сперва у него служило 4, потом 6, затем 12 бывших заключенных. Агенты Сюртэ на правах старых знакомцев проникали в шайки, выясняли их планы и сообщали эти сведения полицейским, которые задерживали преступников с поличным. Действовали агенты очень энергично: так, за 1817 год Видок с подчиненными произвели семьсот семьдесят два ареста и тридцать девять обысков с захватом украденных вещей.

Рис. 4. Эжен-Франсуа Видок. Портрет из издания его мемуаров 1829 года

Однако вскоре преступный мир узнал, что Видок и его агенты служат в полиции. И ему пришлось придумывать другие способы раскрытия преступлений. Уголовные полиции по всему миру пользуются ими до сих пор:

– формирование штата осведомителей в преступной среде;

– ведение картотек всех лиц, когда-либо попадавших в поле зрения полиции;

– использование современных достижений науки и медицины (так, в 1822 году по пуле, извлеченной из тела убитого, Видок сумел идентифицировать пистолет, а в 1826 году высказал идею об идентификации преступников по отпечаткам пальцев).

В 1827 году префектом парижской полиции был назначен Анри Жиске. Он считал, что лица, привлекавшиеся к ответственности по обвинению в уголовных преступлениях, хоть бы судом и оправданные, не могут служить в полиции. Видок и его «банда», как Жиске их называл, были уволены.

Лишенный службы, великий сыщик пишет три тома «Записок Эжена-Франсуа Видока, начальника парижской тайной полиции», которые сразу переводят на все европейские языки. А в это время Париж переживает всплеск волны преступности. И полицейское руководство неожиданно для себя выясняет, что безупречное происхождение набранных вместо «банды Видока» сыщиков отнюдь не гарантирует успехов в розысках. Видока восстановили в полиции. Однако, научив новых сотрудников и передав агентуру, он оказался не нужен и в 1833 году снова, на этот раз окончательно, был уволен[4]. Но на этот раз Видок знал, чем ему заняться. В том же году в Париже, на улице Клод-Перш, 12, он открыл контору под названием «Бюро по сбору информации» – первое в мире частное детективное агентство. По заказам клиентов он расследовал действия аферистов, мошенников, следил за неверными супругами, за беспутными детьми, а также занимался, говоря современным языком, коллекторской деятельностью – возвращал просроченные долги. «Вышибание» долгов и привело к конфликту Видока с властями. Он был вынужден закрыть Бюро и уехать на время в Лондон, где поучаствовал в создании Скотленд-Ярда. В 1849 году Эжен-Франсуа окончательно отошел от детективной деятельности. Остаток жизни он посвятил помощи бывшим преступникам, отказавшимся от прежних занятий.

В ноябре 1800 года Сенат получил именной Указ Павла I, согласно которому городская полиция Петербурга передавалась в подчинение гражданскому губернатору{14}. В Указе впервые на законодательном уровне было закреплено новое и очень важное положение: «полиция есть часть гражданская». Но фактически вывести полицию из-под власти военных Павел I не успел.

Царствование императора Александра I началось с масштабной реформы государственного управления – вместо коллегий в 1802 году были созданы министерства, в том числе Министерство внутренних дел, которому подчинили всю полицию, городскую и сельскую. Однако это решение сложно назвать удачным – для страны, растянувшейся на десяток с гаком тысяч верст, децентрализованная система управления, внедренная Екатериной II, была, наверно, единственно возможной. Если письмо из Петербурга на Камчатку путешествует чуть ли не год, как министру МВД руководить камчатской полицией? Потому заодно сохранили и подчинение полиции военному губернатору. После чего и без того запутанные отношения центральной и местной властей ещё более осложнились. До реформы губернаторы назначались императором, теперь же они были чиновниками МВД и полностью зависели от министра. Но губернские правления по-прежнему подчинялись Сенату. Однако именно через них губернатор руководил полицией. «Сенат часто не знал распоряжений министров, а министры – распоряжений Сената. Создалась невообразимая путаница, и развилась необычайная переписка»{15}. Если в начале XIX века из земского суда одного из уездов Тамбовской губернии исходило 500 бумаг в год, то в 1825 году их уже отправлялось 10–12 тысяч{16}.

Важным для усиления следственной работы была поддержанная в 1808 году императором Александром I инициатива военного губернатора Санкт-Петербурга, генерала от инфантерии князя Дмитрия Ивановича Лобанова-Ростовского (1758–1838), об учреждении при обер-полицмейстере четырех должностей следственных приставов.

Рис. 5. Санкт-Петербургский военный губернатор Д.И. Лобанов-Ростовский

Свое представление он мотивировал тем, что

«частный пристав, постоянно занятый и обремененный множеством разнородных дел, большей частью требующих подвижности, едва ли может на производство следствия уделить столько времени, чтобы выяснить все предметы, подлежащие обследованию с надлежащей подробностью и обстоятельно; оттого почти все следствия бывают недостаточны, доводы неубедительны и заключения гадательны»{17}.

Дело № 3. Следственный пристав Гаврило Яковлев

К сожалению, история не сохранила биографий и описания деяний ни одного из петербургских следственных приставов времен царствований Александра I и Николая I. Но, по всей видимости, среди них не было выдающихся сыщиков, раз на самые важные дела в столицу из первопрестольной вызывался коллежский советник Гаврило Яковлевич Яковлев (1760-е – 1831).

«Закон о неделании пристрастных допросов и истязания существовал и тогда, но Яковлев действовал так, будто закона совсем не было. Одна фамилия Яковлева приводила в трепет людей… Фамилия его сделалась известной старому и малому и притом в таком роде, что самые крикливые дети умолкали, если им говорили, что идёт сыщик Яковлев…»{18}

По происхождению Яковлев был из кантонистов (солдатских детей), службу начинал аудиторским[5] писарем, однако насчет достоверности этих сведений имеются сомнения, потому что современники отмечали, что он с трудом писал и плохо читал, особенно рукописное. В 1812 году при отступлении российских войск из Москвы, по собственным словам Гаврилы Яковлева, он был оставлен в Первопрестольной графом Растопчиным для её поджога.

Всем известно выражение подлинная правда. Но мало кто знает, что сие значит. А это показания, которые «добывали» длинником – длинной палкой. Гаврила Яковлев самолично избивал ею подследственных. Не брезговал он и розгами. «После десяти умелых ударов, сопровождавшихся радостным визгом следственного пристава, подозреваемый уже не в силах был кричать, а лишь стонал и вздрагивал разорванным телом… Нередко случалось, что люди брали на себя чужую вину, лишь бы избавиться от допроса у знаменитого сыщика. Стоило, к примеру, московскому обер-полицмейстеру – когда дерзкий воришка запирался и божился, что невиновен, – приказать городовому: “Пригласи-ка Яковлева”, который дожидался аудиенции в приемной, как подозреваемый упал на колени и признался в грехах…»{19}

Из-за большого количества следственных дел, которые вел Яковлев, он был вынужден тратить значительное количество средств на оплату осведомителей и ищеек[6]. Данные расходы он покрывал:

– приношениями в праздники от содержателей кабаков, притонов и «домов для торговли развратом», для которых он должен был быть грозой, однако служил защитой;

– доходами от случайных встреч в этих заведениях с богатыми купеческими сынками, кутившими там тайком от родителей;

– вынудив у какого-нибудь вора чистосердечное признание, Яковлев частенько заставлял его оговорить в покупке краденого какого-нибудь зажиточного, но не имевшего хороших связей человека. У того производился обыск, обычно ночью, и, несмотря на то что краденых вещей не находили, оговоренного брали под стражу. И ему оставался лишь один исход – полюбовная сделка с Гаврилой Яковлевичем.

«Яковлев в продолжение своей службы в должности сыщика открыл виновных во многих самых важных преступлениях, отыскал огромное количество украденных и ограбленных денег и имущества и переловил значительное число беглых, воров и всякого другого рода преступников… К несчастью, бывало много таких примеров, что невинно подозреваемые сознавались в тех преступлениях, к которым они не были причастны. Впоследствии иногда обнаружаемы были настоящие виновники… Но по негласности нашего судопроизводства это было известно только канцеляриям в судах и не порождало никаких неприятных последствий для сыщика»{20}.

«Освободилась Москва от усердного следственного пристава лишь благодаря холере 1831 года… уволокшей душу Яковлева… по клятвенным заверениям его подследственных, прямехонько в преисподнюю»{21}.

Подробности службы следственных приставов в предреформенные годы хорошо нам знакомы по образу Порфирия Петровича из романа Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание». Должность следственного пристава просуществовала до 1860 года. В ходе Судебной реформы следственные функции у полиции отобрали окончательно и передали в Министерство юстиции.

Успехи французской Сюртэ были хорошо известны в России. Уже в 1822 году петербургский обер-полицмейстер Иван Саввич Горголи (1773–1862) написал записку, в которой предлагал организовать при Петербургской полиции сыскное или надзорное отделение, так как общая полиция плохо справляется с задачами по расследованию и раскрытию преступлений. Горголи предлагал следующую структуру: заведование отделением поручить одному из столичных полицмейстеров, которому за это добавить 1000 рублей в год содержания. Отделение должно было состоять из двух приставов (1700 р.), четырех надзирателей (двум по 1000 р., двум по 800 р.), письмоводителя (1000 р.) и 50 вольнонаемных «грамотных служителей-сыщиков» (по 500 р. каждому). На канцелярию Горголи просил 1000 в год, на расходы по розыску и на извозчиков – 2500. Его предложение принято не было{22}.

Рис. 6. Обер-полицмейстер Санкт-Петербурга И.С. Горголи

23 февраля 1843 года министру внутренних дел был представлен ещё один проект учреждения, по примеру парижского Сюртэ, Санкт-Петербургской сыскной команды. Команда эта должна была заниматься надзором в людных местах (в церквях, театрах и маскарадах, на рынках, в лавках, банях, домах непотребных женщин и т. д.). Надзор предполагался скрытным, сыщики должны были носить партикулярное[7] платье. Задачей их было выявление преступлений, которые остаются скрытыми от полиции. Сыщики сами никого брать под стражу не могли, в необходимых случаях должны были обращаться за содействием к исполнительной полиции. Но и этот проект тоже был отклонен.

Дело № 4. Иван Липранди – русский ученик Видока

Во время пребывания Отдельного гвардейского (оккупационного) корпуса во Франции возникла необходимость создания военной полиции. Командир корпуса генерал Михаил Семенович Воронцов и начальник штаба генерал Михаил Федорович Орлов поручили это подполковнику Ивану Петровичу Липранди (1790–1880).

Известный исследователь Натан Эйдельман считал, что у Липранди «испанско-мавританские предки»{23}. Однако автор детективов, теоретик детективного жанра и историк частного сыска Даниэль Клугер утверждает, что предки Ивана Петровича были вовсе не маврами, а евреями – фамилия Липранди до сих пор встречается у иудеев, проживающих в Испании и Аргентине{24}.

Рис. 7. Иван Петрович Липранди

Когда И.П. Липранди взялся за поручение Воронцова, оказалось, что разведка на оккупированной территории неотделима от контрразведки, а политический сыск – от криминального розыска. Позднее Липранди упомянет, что по заданию Воронцова он расследовал дело некоего тайного роялистского заговора («Общество черных булавок») и для сего входил «в сношения с французскими начальниками высшей тайной полиции в Арденнах и Шампании». В частности, с Эженом Видоком. Об их близком знакомстве свидетельствует и известный мемуарист Филипп Вигель, который столкнулся с прославленным сыщиком в парижской квартире Ивана Петровича.

«…у него было очень умное лицо, на котором было заметно, что сильные страсти не потухли в нем, а утихли. Он был очень вежлив, сказал, что обожает русских и в особенности мне желал бы на что-нибудь пригодиться; тотчас после того объяснил, какого рода услуги может он оказать мне. Как султан, властвовал он над всеми красавицами, которые продали и погубили свою честь. Видя, что я с улыбкою слушаю его, сказал он: “Я не скрою от вас моего имени; вас, по крайней мере, не должно оно пугать: я Видок”»{25}.

По воспоминаниям уже самого Липранди, Вигель попросил Видока разыскать золотые часы, украденные заночевавшим в его доме учеником парикмахера (Вигель был гомосексуалистом).

Видок обучил подполковника Липранди слежке, правилам допроса и вербовки, прочим полицейским хитростям, познакомил «с трущобами и тайнами Парижа»{26}. Позже Липранди напишет, что «было полезно и интересно узнать все это»{27}. Однако по возвращении в Россию таланты Ивана Петровича нашли применение вовсе не в борьбе с уголовной преступностью, а в военной разведке и политическом сыске.

Военной разведкой Липранди занимается в 20-е годы на юге империи. Он изучает местные языки, нанимает агентов среди местного населения, от которых «узнает всё, что хочет узнать, заводит важные знакомства и связи среди знатных и влиятельных особ в подчиненных [турецкому] султану областях, подкупает турецкое начальство»{28}. Ровно через месяц после приезда И.П. Липранди в Кишинёв прибыл высланный из Петербурга А.С. Пушкин. Они познакомились 22 сентября 1820 года и сразу сдружились. Иван Петрович давал поэту книги из своей богатой библиотеки, рассказывал о военных походах, о Париже, о дуэлях, в которых участвовал, – Липранди был известным бретёром. Литературоведы утверждают, что герой пушкинской повести «Выстрел» Сильвио списан с Ивана Петровича.

«Один только человек принадлежал нашему обществу, не будучи военным. Ему было около тридцати пяти лет, и мы за то почитали его стариком. Опытность давала ему перед нами многие преимущества; к тому же его обыкновенная угрюмость, крутой нрав и злой язык имели сильное влияние на молодые наши умы. Какая-то таинственность окружала его судьбу; он казался русским, а носил иностранное имя. Некогда он служил в гусарах, и даже счастливо; никто не знал причины, побудившей его выйти в отставку и поселиться в бедном местечке, где жил он вместе и бедно, и расточительно: ходил вечно пешком, в изношенном черном сертуке, а держал открытый стол для всех офицеров нашего полка. …Сильвио (так назову его)…»{29}.

Липранди не были чужды прогрессивные взгляды, он даже состоял в тайных обществах. Возможно, эти взгляды стали причиной длительных конфликтов Ивана Петровича с начальством, в результате которых осенью 1822 года он подал в отставку. Липранди собирался ехать сражаться за свои идеалы в Грецию или даже к Боливару в Латинскую Америку, но ему отказали в выдаче заграничного паспорта. В бунтах 1825 года он не участвовал, однако его имя назвал на допросе член Союза Благоденствия Николай Комаров (1794–1853). Липранди был арестован и заточен в крепость. Его выпустили через месяц вместе с А.С. Грибоедовым, с которым они сидели в одной камере, – больше никто из декабристов Липранди не выдал, а показания Комарова сочли недостаточными. Ивану Петровичу даже выплатили годовое жалованье и вернули к прежним обязанностям – вскоре после освобождения он возвратился в Одессу, где продолжил подготовку к предстоящей войне с Турцией. За несколько месяцев до её объявления в 1828 году он отправился в Бухарест, откуда, несмотря на то что его три раза пытались застрелить, не уехал, пока не подкупил всех турецких чиновников и не скопировал все их донесения. Во время войны Иван Петрович, владевший множеством иностранных языков, допрашивал пленных; организовал партизанский отряд из сербов, болгар и албанцев и стал его командиром; добывал провиант и фураж для действующей армии.