Красный нуар Голливуда. Часть I. Голливудский обком
К началу 1950-го в Госдепартаменте уже вовсю – обходясь без советов Маккарти – ловят шпионов. Буквально накануне бенефиса в Уилинге, 25 января, к пяти годам приговорен – на основе показаний мягко говоря неуравновешенного писателя Уайтейкера Чемберса – дипломат Элджер Хисс, председатель первой ассамблеи ООН в Сан-Франциско (1945). Уже застрелился посол в Великобритании военных лет Джон Уайнент (3 ноября 1947 года). Уже выбросились из окон юрист Госдепа Мервин Смит (20 октября 1948 года) и начальник южноамериканского отдела Лоуренс Дагган (20 декабря 1948 года), перерезал себе горло помощник госсекретаря Мортон Кент (11 июня 1949 года). Уже умер, через три дня после допроса в КРАД, подозревавшей его в работе на советскую разведку, экономист, отец МВФ и Всемирного банка Гарри Декстер Уайт (16 августа 1948 года).
К началу 1950-го Голливуд уже пережил первый набег КРАД. Уже приговорены к тюремному заключению «за оскорбление Конгресса» активисты Комитета помощи испанским беженцам и «голливудская десятка» сценаристов и режиссеров, отказавшихся в октябре 1947-го на основании Первой поправки к Конституции отвечать на вопрос, состоят ли они или состояли когда-либо в компартии (этот вопрос, по ассоциации с популярной телевикториной, прозовут «вопросом на 64 000 долларов»). Продюсеры уже капитулировали перед «загонщиками», санкционировав черные списки, а большинство либералов, еще вчера выступавших единым фронтом с коммунистами, уже предали их.
* * *Внешнеполитические резоны играли во всем этом кошмаре второстепенную роль. «Красная паника» была не столько отпором советской экспансии, сколько ползучим государственным переворотом. ФДР умер 12 апреля 1945-го, разменяв четвертый президентский срок; его сменил Гарри Трумэн, и трех месяцев не состоявший в должности вице-президента. Случайный человек (ФДР даже не информировал его об атомном проекте), он и вице-президентом стал случайно – благодаря грубым, «деревенским» интригам правого крыла демократов, выдвинувшего Трумэна, чтобы отобрать вице-президентство у Генри Уоллеса, любимца, верного соратника и очевидного преемника больного ФДР.
Целью «паники» было уничтожение всего политического и культурного наследия «нового курса» ФДР. Ненависть к нему у правых демократов и республиканцев была так же сильна и так же иррациональна, как страх перед коммунизмом. Впрочем, коммунистами «загонщики» считали всех, кто «левее стенки».
Сам Трумэн находился у них в лучшем случае под подозрением. В 1949-м конгрессмен Гарольд Химмель Вельде без экивоков обвинил президента в том, что он «покрывает и защищает [советские планы] установить, если потребуется, силой и насилием коммунистические или социалистические Соединенные Штаты».
Политика Трумэна ведет к установлению коммунистического государства путем осуществления планов Москвы и Ленина. – Генерал Дуглас Макартур.
В 1953-м, возглавив КРАД и превратив ее, по мнению недругов, в «бродячий цирк», Вельде вызовет отставника Трумэна на допрос, но тот повестку все же проигнорирует. Помимо Трумэна, это позволил себе лишь один человек – Рекс Стаут, «отец» великого сыщика Ниро Вульфа, причастный к таким сферам международной разведки, что не только Вельде, но и сам Гувер не мог до него дотянуться.
У Трумэна, особенно после того, как в ноябре 1946-го обе палаты Конгресса перешли под контроль республиканцев, были все основания нервничать. И чем больше он нервничал, тем больше усердствовал в разжигании «паники». Говорят, в личных беседах он сокрушался и даже возмущался происходящим. Но кому какое дело до его приватных откровений? Он даже наложил вето на антипрофсоюзный закон Тафта – Хартли и драконовский закон Маккарэна «О внутренней безопасности». Но республиканское большинство без труда преодолело их в июне 1947-го и сентябре 1950 года.
Речь в Уилинге была увесистым булыжником в огород Трумэна и госсекретарей Джорджа Маршалла (1947–1949) и Дина Ачесона (1949–1953), ославленных Маккарти как укрыватели шпионов. Но не Маккарти определял ход и исход политической борьбы. Вносил свой цент в копилку «паники» – это да. Хоть пешкой его не назовешь, но и ферзем он не был.
Лишь после победы на президентских выборах республиканца Эйзенхауэра в ноябре 1952-го Маккарти возглавил Комиссию Сената по делам правительства и ее Постоянную подкомиссию расследований. Да и то ненадолго: его звездный час длился чуть больше года. Он не мог тягаться с такими карателями-профессионалами, как директор ФБР (1924–1972) Гувер, превзошедший в искусстве тотального сыска и тотального контроля и Берию, и «папашу Мюллера». Персонифицируя «красную истерию», логичнее говорить о «гуверизме».
Однако же: маккартизм.
* * *Маккарти стал лицом «паники» исключительно по эстетическим причинам. Уж больно хорошо было это лицо. Если бы Маккарти не существовало, это чудо природы, Джо из Висконсина, рубаху-парня, измученного манией преследования, манией величия и белой горячкой, стоило выдумать, чтобы гарантировать регулярный гран-гиньоль на телеэкране.
Когда он касается своей магической темы – комми или коммунизма, – тон его голоса становится насыщенным, как у менестреля. Он вроде плебейского Фауста, которому невидимый Мефистофель дал волшебную палочку – пока угроза не исчезла, палочка работает. – Аарон Копленд.
Если «красная паника» – блокбастер, то Маккарти – актер-самородок из провинции, нахрапом прорвавшийся на кастинг. «Фактурный парень», – подумали продюсеры и дали ему роль. Амплуа у Маккарти то же, что у Эриха фон Штрогейма, – «человек, которого приятно ненавидеть».
Конспиролог сказал бы: Маккарти вывели на авансцену, чтобы репрессии ассоциировались только с ним. Чтобы его дичайшие инициативы дошли до сожжения книг. Чтобы, когда его выкинут на свалку, фрондирующая общественность вздохнула с облегчением. Любой политик выигрывал по сравнению с бедным бешеным Джо.
Мне тут Санта-Клаус написал: «Дорогой Роберт, спасибо за новый красивый коричневый костюмчик, который ты мне прислал. Но скажи сенатору Маккарти, что я в любом случае надену свой старый красный». – Боб Хоуп.
Маккарти был необходим, чтобы сделать безумие нормой. На первых порах над ним смеялся даже Сенат. Наутро он забывал, что говорил вечером. В Уилинге объявил – «вот, у меня в руках список», – что знает поименно 205 «врагов народа». Назавтра в Солт-Лейк-Сити и послезавтра в письме Трумэну отрицал, что произносил эту цифру. Нет-нет, он говорил о 57 предателях.
В показаниях он путался безбожно. Выдернув число дипломатов, проходивших проверку на лояльность, из переписки госсекретаря Бирнса, датированной 1946 годом, он, кажется, смутно помнил, откуда оно взялось. В его речах мелькали все новые цифры: то 300 человек, то 81 (эту цифру он назвал в пятичасовой речи в Сенате 20 февраля 1950-го). То есть он может назвать 57 человек, а об остальных, мистер президент, спросите у вашего Ачесона. И кроме того, как я могу назвать кого-то, если вы сами, мистер президент, запретили Госдепу информировать Конгресс о внутренних проверках.
Маккарти собирается обнародовать имена двух миллионов коммунистов. Видать, надыбал где-то телефонный справочник Москвы. – Боб Хоуп.
Маккарти пугал Трумэна, и без того напуганного.
Ваш провал [в деле очищения Госдепа] будет стоить Демократической партии клейма гнездышка международного коммунизма. Конечно, этого клейма не заслужили сотни тысяч лояльных демократов по всей стране и значительное число лояльных демократов в Сенате и Палате представителей.
Методику «убивай всех, Господь отличит своих» он не скомпрометировал, а обкатал. Через три года никто не смеялся, когда Харви Матусов, стукач ФБР, «профессиональный свидетель», нашел среди ста сотрудников воскресной New York Times 126 коммунистов.
Когда же Матусов вызвал национальный скандал, покаявшись в книге «Лжесвидетель» (1955) в клевете на сотни невинных людей, он сам загремел в тюрьму на три года (после апелляции срок увеличили до пяти лет) за лжесвидетельство, каковым признали раскаяние в лжесвидетельстве. Книгу объявили написанной под диктовку коммунистов. На судьбах жертв Матусова его признания никак не отразились: легендарный Пит Сигер мыкался по судам еще семь лет.
Маккарти стал антииконой XX века, а имена и лица тех, кто без истерик и гаерства неторопливо расправлялся с «красными», мало кто помнит: ну разве что Никсона, столь же колоритного, как Маккарти.
Термин «маккартизм» – аналог «ежовщины», сводящей репрессии в СССР к короткому веку наркома Ежова. После его падения Берия казался гуманистом. А если не гуманистом, то хотя бы вменяемым, в отличие от любителя Ежова, профессионалом.
Старый большевик Иван Москвин, покровительствовавший на первых порах провинциалу, будущему «железному наркому», сетовал: «У Ежова есть только один, правда существенный, недостаток: он не умеет останавливаться».
Маккарти тоже был любителем-самозванцем по сравнению с профессиональными антикоммунистами со стажем, располагавшими настоящими, а не фантазийными списками врагов. И тоже не умел останавливаться. Уже в 1953-м даже среди ультраправых, не говоря уже о либералах-антикоммунистах, сложилось мнение, что Маккарти компрометирует саму идею антикоммунизма.
Особенно удручила вменяемых антикоммунистов судьба Роберта «Молодого Боба» Лафолетта. Он двадцать один год представлял Висконсин в Сенате (сенатором был и его отец – Роберт «Боб-Драчун» Лафолетт), но в 1946-м проиграл (вопреки присказке «если Молодого Боба можно побить, то можно побить кого угодно») Маккарти партийную номинацию. «Джо» опередил его на смешные пять с лишним тысяч голосов.
Изначально республиканец, Молодой Боб в 1934 и 1940 годах переизбирался в Сенат от созданной им Прогрессивной партии Висконсина, а в 1946-м вернулся в лоно родной партии. Однако же он был защитником гражданских и профсоюзных свобод, энтузиастом «нового курса». Часто разыгрывал в Сенате элегантную комбинацию: если ФДР предлагал выделить на некую программу, скажем, три миллиарда долларов, то Лафолетт – вдвое больше, и инициатива президента проходила как более умеренная. В 1936–1940 годах возглавлял нашумевший Специальный комитет Сената по расследованиям (в просторечии – Комитет гражданских свобод Лафолетта), расследовавший террор предпринимателей против рабочих активистов.
Однако Молодой Боб был и ведущим изоляционистом, причастным к созданию движения (с внятными фашистскими нотами) «Америка прежде всего», и ярым антикоммунистом. Кампанию 1946 года он строил именно на борьбе с «красной угрозой». Маккарти же, которого Лафолетт легкомысленно считал ничтожеством, о коммунизме помалкивал.
Когда Маккарти стал звездой, Лафолеттом овладела паранойя. Он страшился, что удачливый соперник вызовет его на допрос, припомнив опрометчивые предвыборные утверждения Лафолетта, что он осведомлен о проникновении коммунистов в органы власти. Вдруг Маккарти спросит его, почему, зная имена тайных врагов, он не обнародовал их. Не был ли он их пособником?
24 февраля 1953 года Лафолетт застрелился из стартового пистолета, который в детстве подарил ему отец.
Окончательно победив чувство реальности, Маккарти вторгся на заказанную ему территорию. Попытался ловить красных в церкви, потом – в армии. Этого тем более не стоило делать, что Белый дом занял боевой генерал Эйзенхауэр. Какой-то штафирка поднял руку на святое, на «его» армию. Что ж, штафирка подписал свой смертный приговор. На слушаниях «Маккарти против армии» военные юристы смешали его с грязью, не снизойдя даже до проявления по отношению к нему эмоций: одна холодная брезгливость.
В падении Маккарти сыграли роль отягчающие (особенно в глазах президента-генерала) обстоятельства. Маккарти отслужил два с половиной военных года на Соломоновых островах, в разведке военно-морской авиации. Ну и славно: заслужил право обличать коммунистов от лица фронтовиков. Но ему хотелось быть героем, Джо-Пулеметчиком, а не просто Верзилой Джо, как прозвали его в Висконсине. Поэтому он подделал письмо адмирала Нимица, удостоверяющее, что получил боевое ранение: на самом же деле он сломал ногу во время церемонии пересечения экватора. А еще увеличил число боевых вылетов, в которых участвовал, с 12 до 32, получив, таким образом, право на медаль.
Но в истории осталась легенда (закрепленная Джорджем Клуни в фильме «Доброй ночи и удачи») о том, как Маккарти низвергли, разоблачив 9 марта 1954 года его порочную натуру, лицемерие и диктаторские замашки, храбрые журналисты CBS Эдвард Мароу и Фред Френдли. То, что к политической смерти Маккарти приговорил истеблишмент, не умаляет мужества Мароу, который сам недавно ускользнул от черных списков. Другие в его положении всю оставшуюся жизнь сидели тише воды ниже травы.
Теперь самому Маккарти пришлось досиживать срок своего мандата тише воды ниже травы. В декабре 1954-го Сенат вынес ему порицание, руководящих должностей он лишился, а 2 мая 1957-го его добил цирроз печени. Некоторые считают Маккарти «от жидов умученным»: «убийцы в белых халатах» залечили его, как Жданова, в военном госпитале.
* * *Маккарти на моей совести. – Уэллс.
Если верить Орсону Уэллсу, которому верить нельзя, но не верить невозможно, ФДР, чрезвычайно сблизившийся с ним в годы войны, почти уговорил режиссера оставить кино и театр ради политической карьеры. Предполагалось, что в 1946-м он будет баллотироваться в Сенат от штата Висконсин. Но ФДР умер, Уэллс вернулся к основной профессии, Висконсин выбрал Маккарти.
Маккарти причинил достаточно зла, чтобы обременять его еще и чужими грехами: к погрому Голливуда он не причастен. Деятели культуры – Рокуэлл Кент, Ленгстон Хьюз, Дэшил Хэммет – попадали к нему на допросы в единичных случаях и не в связи с большим «голливудским делом».
Настоящие победители Голливуда – председатели КРАД. Мартин Дайс (1938–1944) и Эдвард Харт (1945–1946) провели разведку боем. Парнелл Томас (1947–1948) сломил волю Голливуда. Джон Стивенс Вуд (1948–1953) сделал террор «большим», а Гарольд Химмель Вельде (1953–1955) и Фрэнсис Уолтер (1955–1963) поддерживали его пламя. С начала 1960-х КРАД боролась уже не со «старыми левыми» – коммунистами, которых справедливо полагала разгромленными (хотя мировой коммунизм оставался ее символическим противником номер один), а с «новыми». Ее клиентами стали борцы за гражданские права, антивоенные активисты и прочие йиппи, включая звездных смутьянов Джерри Рубина и Эбби Хоффмана. В 1968-м КРАД рассталась со своим грозным и одиозным именем, став безликой Комиссией по правительственным операциям. Официально она прекратит существование 14 января 1975-го при Джеральде Форде, седьмом на ее веку президенте.
Вопреки представлению о прогрессивных демократах и реакционных республиканцах, партийность ни охотников на ведьм, ни президента существенной роли не играла. Дайс, Харт, Вуд и Уолтер были демократами, Томас и Вельде – республиканцами. Из 38 рядовых членов КРАД в 1938–1960 годах 22 – демократы, 16 – республиканцы. Узнав об избрании Эйзенхауэра (ноябрь 1952 года), режиссеры Жюль Дассен и Джозеф Лоузи, скорее бежали, чем эмигрировали, уверенные в неминуемом фашистском апокалипсисе. Но именно Эйзенхауэр покончил с Маккарти.
Более того: в январе 1955-го по Вашингтону и Нью-Йорку разбежались слухи о том, что Эйзенхауэр не только сам прослушал с нескрываемым удовольствием, но и поставил на заседании правительства пиратскую пластинку с записью канадской радиопостановки пьесы Ребена Шипа «Инквизитор». Драматурга и сценариста Шипа, обвиненного в том, что он является «литературным директором компартии», депортировали в родную Канаду безобразнейшим образом: прямо из больницы, где он оправлялся после операции, в наручниках, с ночевкой в тюремном лазарете. Местью Шипа стала сатира о мертвом следователе КРАД, силящемся попасть в рай.
Может быть, Эйзенхауэр не утратил здорового солдатского отвращения к шпикам и стукачам?
* * *Стоит уточнить и название пресловутой КРАД.
Забудьте слово «антиамериканская».
Комиссия расследовала деятельность не «антиамериканскую» (anti-American), а «антиамериканистскую» или даже «не-американистскую» (un-American)[1].
Антиамериканскими могут быть конкретные действия, направленные на подрыв государства: шпионаж, саботаж, разжигание «американофобии», наконец.
Под антиамериканизмом в наши дни подразумевают отторжение американской, империалистической экспансии, военной, экономической или культурной. Но до самого своего вступления во Вторую мировую войну США исповедовали политику изоляционизма – невмешательства в конфликты Старого Света. В контексте той эпохи антиамериканизм – категория философская: отрицание или подрыв нематериальных, имманентных основ не США-государства, а США-идеи. Причем это отрицание и этот подрыв – дело рук внутреннего врага, пусть и направляемого из-за границы.
«Американская трагедия» состоит в том, что все ее участники имели все основания считать американизм своим достоянием. Оппоненты и жертвы КРАД инкриминировали антиамериканизм именно ей.
Американизм – американская мечта, воплощенная в общественные нормы и принципы. Но лишь на первых порах колонизации мечта о «сияющем граде на холме» была одной на всех переселенцев. Уже в ходе Войны за независимость и в самом начале государственного строительства каждый стал понимать ее по-своему, никак притом не извращая. Правом на интерпретацию мечты обладали все: иначе эта мечта не была бы американской.
Для одних американизм – это коллективизм, человеческая солидарность. Для других – предельный индивидуализм. Лишь атомарные индивиды обладают правами, защищающими их от посягательств прочих субъектов, коллектива и государства. Коллективное действие преступно (то есть имманентно преступны общество и государство). Коммунизм – это коллективизм. Следовательно, коммунизм и любые версии его конвергенции с капитализмом – антиамериканистские, преступные феномены по определению. С этой точки зрения, чеканно сформулированной Айн Рэнд в середине 1940-х и вскоре обретшей силу юридического аргумента, не было ничего более антиамериканистского, чем «новый курс»:
«Новый курс» стремится сцементировать наше общество, богатых и бедных, работников физического и умственного труда в добровольное братство свободных людей, стоящих вместе, работающих вместе ради блага всех. – ФДР, 1934.
Для одних Америка – гордый маяк свободы, на огонь которого по зову сердца спешат униженные и оскорбленные всего мира. Для других – мессия без границ, огнем и мечом принуждающий народы мира к свободе.
Святость частной собственности или величие труда?
Государство – «ночной сторож», охраняющий собственность тех, кто победил во внутривидовой борьбе, и потому прав? Или арбитр, защитник обездоленных?
Чем следует гордиться? Родословной, восходящей к пассажирам «Мэйфлауэра»? Или любыми – местечковыми, ирландскими, сицилийскими, но нищими и беспородными предками?
Свобода слова и совести – что это? Являются ли убеждения человека его личным достоянием, которыми никто не вправе интересоваться? Или их приватизация криминальна, поскольку честным людям скрывать нечего?
Как примирить незыблемость системы, основанной на (весьма странных) выборных процедурах, с правом на восстание, закрепленным Декларацией независимости?
Когда длинный ряд злоупотреблений и насилий ‹…› обнаруживает стремление подчинить народ абсолютному деспотизму, то право и долг народа – свергнуть такое правительство и создать новые гарантии обеспечения своей будущей безопасности.
Все правы, все. Любая из полярных позиций, безусловно, является американистской.
И что-что, а американский коммунизм был прежде всего американским. Только, в отличие от своих оппонентов, коммунисты полагали, что существующий порядок вещей не имеет отношения к американской мечте. Господствующие классы исказили ее, предали, украли у народа.
Американские левые апеллировали к «джефферсоновской демократии», версии мечты, ассоциирующейся с именем Томаса Джефферсона, одного из отцов-основателей, третьего президента (1801–1809). Его политический и просветительский проект, ограничивавший влияние торгово-финансовой аристократии, был самым демократичным в свое время и в условиях рабовладельческого строя. В 1940-х Джефферсон оказался изумительно актуален. Противостояние красных и «загонщиков» проецировалось на противостояние создателя Республиканской партии и его оппонентов из Федералистской партии Джона Адамса и Александра Гамильтона. Это они провели в 1798-м пакет законов, объединяемых понятием «Закон об иностранцах и подстрекательству к мятежу», калькой с которого выглядели антикоммунистические законы.
Исторически это революционная страна. Даже самый реакционный республиканец притворно, но вознесет хвалу отцам-основателям, которые были радикалами и революционерами. Сила левого движения в тридцатых и сороковых годах была основана на долгой популистской традиции Соединенных Штатов. Эта страна признает инакомыслие. Заявления Джефферсона – хотя бы это: «Дерево свободы должно орошаться кровью революционеров каждые двадцать лет» – стоили бы ему ‹…› черных списков. – Лайонел Стэндер.
* * *История США уникально гомогенна: вся она – единый эпос о поисках американской мечты. Шизофреническая многоликость американизма – благословение американской культуры, ее нерв. Поискам мечты, ее проверке на прочность, ее богоборческому отрицанию посвящено все лучшее, что создано в Америке: от Торо и Уитмена до Керуака и Хантера Томпсона, от Чаплина и Джона Форда до Эдварда Хоппера и Энди Уорхола.
Трагедия голливудского погрома в метафизическом смысле – борьба американской мечты с самой собой.
Красный нуар голливудаПо нашей информации, Голливуд – величайший очаг подрывной деятельности в Соединенных Штатах. Мы идем по следу тарантула и намерены дойти до конца. ‹…› Мы выведем на свет божий элементы, которые впрыскивают… яд в умы наших детей… извращают историю нашей страны и дискредитируют христианство. – Конгрессмен Джон Рэнкин, 1945.
Высокопоставленные люди в правительстве сговорились обречь нас на погибель. Это может быть плодом только великого заговора, заговора столь огромного, что подобного ему не знала история человечества. – Cенатор Джозеф Маккарти, 1951.
Дьявол – их бог. Маркс – их пророк. Ленин – их святой. Маленков – их верховный жрец. Отрицая веру в любые идеологии, кроме религии революции, эти дьяволом вдохновленные люди стремятся извращенными и многообразными путями обратить благостный мир в свою веру смерти и разрушения. – Преподобный Билли Грэм, 1954.
Точка невозврата.13 марта 1947 года. Dance, fools, dance…и каждый вечер был субботним. – Variety, март 1947 года.
Всем известно, что Голливуд, штат Калифорния, – величайший город США, а Лос-Анджелес, Чикаго, Нью-Йорк и Вашингтон – его пригороды. – Los Angeles Times, 13 ноября 1953 года.
Ты даже вообразить не можешь абсолютное бесплодие местных душ. – Герберт Биберман, из письма матери, 1935.
Лос-Анджелес – культурная пустыня. – Артуро Тосканини, 1945.
* * *Dance, Fools, Dance – «Танцуйте, дураки, танцуйте»: так напутствовал летящую в тартарары Америку фильм, вышедший на экраны в самом пекле великого кризиса, в феврале 1931-го. Метафора национальной катастрофы – катастрофа семьи. Отец-брокер умирает, разорившись дотла. Сын-лоботряс, которого мутит от слова «работа», подается в шестерки гангстерского босса и становится убийцей. Дочь, стиснув зубы, осваивает азы журналистики, чтобы разоблачить преступников, правивших бал в эпоху сухого закона.
«Танцуйте, дураки, танцуйте» – лучшее напутствие «всему Голливуду», празднующему 13 марта 1947 года 19-ю церемонию вручения «Оскаров». Голливуд – тоже «благородное семейство».
Той ночью многие «танцевали» в последний раз: они никогда больше не переступят порог главного голливудского праздника. Но тогда – тогда они все были вместе в концертном зале Shrine, впервые отведенном под таинство Киноакадемии.
* * *Вместе, снова вместе – впервые за шесть лет, минувших с последней предвоенной церемонии. Война не нарушила оскаровского ритма, но проредила академические ряды. Теперь же «парни» вернулись! «Волшебный ковер» – операция по репатриации восьми миллионов демобилизованных джи-ай – к февралю 1946-го перенес через океан солдат, освобождавших Западную Европу, а к октябрю и тех, кто сражался на Тихом океане.
Больше всего Голливуд соскучился по Джимми Стюарту, мистеру Смиту из фильма Фрэнка Капры («Мистер Смит едет в Вашингтон», 1939) – святому провинциалу-идеалисту, занесенному судьбой в коррумпированные коридоры власти, но сберегшему чистоту и прямодушие первых поселенцев. Всего через три недели после того, как в марте 1941-го ему вручили «Оскар» за роль в светской комедии Джорджа Кьюкора «Филадельфийская история» (1940), он – первым в Голливуде – надел униформу. Многие звезды баловались авиаспортом, но только Стюарт, уйдя в армию рядовым, вернулся полковником, командиром авиакрыла, бомбившего Берлин.