Берег мистера Моро
Оказавшись на причале, он приблизился к группе людей, продолжавших размахивать руками и что-то горячо обсуждать.
Грузный норвежец, чья яхта стояла рядом со «Снежинкой» и чьи шаги, судя по всему, слышал Говард, компенсируя причиненное беспокойство, просветил американца:
– Какие-то подонки пытались подложить взрывчатку в поплавок «Мелинды».
Суперсовременный бело-оранжевый тримаран10, носящий это имя, считался безусловным фаворитом гонки. Обещания его капитана Рольфа Дженкинса победить с рекордным временем были не беспочвенными: его яхта представляла собой сплав новейшей инженерной мысли, передовой технологии и неограниченной финансовой поддержки. «Мелинда» была настоящим гоночным аппаратом, рассчитанным на достижение максимальных скоростей.
Конкуренцию английскому тримарану могли составить разве что «Дух земли» и «Зеленый пояс», ведомые французами Нуартье и Сола. Эти только что сошедшие со стапелей Гавра катамараны11 отличались прекрасными ходовыми качествами в слабые ветра. Проигрывая «Мелинде» в площади парусности, они имели шансы на победу лишь в том случае, если не сбудутся предсказания синоптиков. Те утверждали: ближайшую неделю над Атлантикой будут властвовать непривычные для северных широт сильные восточные ветры. А свежий попутный ветер катамаранам ни к чему, это для тримарана милое дело. И все же французы бодрились, а некоторые их высказывания в адрес Дженкинса и его яхты были настолько вызывающими, что походили на оскорбления.
Капитан «Мелинды» игнорировал нападки и воздерживался от комментариев, чем разительно отличался от английской публики, разгоряченной газетами и телевидениями. Ведь на карту поставлен престиж страны!
Все ждали рекорда, молились о рекорде, именно на это делались ставки у взмыленных букмекеров. Находились, конечно, рисковые игроки, которые ставили на то, что «Мелинда» сойдет с дистанции, и борьба за лидерство развернется между двумя близнецами-катамаранами, но говорить об этом вслух никто не отваживался. Какой же ты британец, если ставишь на французов?
В общем, как ни посмотри, без «Мелинды» гонка теряла львиную долю своей привлекательности пусть не для поклонников парусного спорта, но уж точно для поклонников азартных игр.
– Кто такие? – спросил Говард. – Экстремисты?
– Пока ничего не известно, – норвежец пожал широченными плечами. – Их сейчас допрашивают.
К ним подскочил итальянец со столь подвижным лицом, что тонкие усики под хрящеватым носом, казалось, отплясывали джигу. Заговорил быстро и возбужденно:
– Да какие они экстремисты! Один в истерике бьется, другой нюни распустил, домой просится. А ведь у них не только взрывчатка, у них у каждого по револьверу было! Могли бы посолиднее держаться. Хотя сейчас раздобыть «пушку» легче легкого. И стоит недорого, рынок-то переполнен. Сэкономил на школьных завтраках, купил и стреляй – хочешь, по голубям, а хочешь, по людям.
– Да, оружия все больше, – произнес кто-то за их спинами, – и оно все доступнее.
Говард обернулся на голос. Это был Горбунов.
– У вас в России та же картина, Андрей?
– Копия.
– А у нас есть города, ну, не города – городки на Юге с тысячью-другой населения, там отсутствие оружия у граждан считается правонарушением. А сколько среди этих законопослушных граждан скрытых психов, готовых палить по малейшему подозрению, кто выяснял?
– Психов везде хватает, – подытожил норвежец.
Русский покачал головой:
– Ладно бы психи. Негодяев много. Вменяемых. Они страшнее.
– Русская мафия покруче сицилийской будет, – подергав усиками, с нотками потаенной обиды заметил итальянец.
– Бандиты везде одинаковые, – отрезал Говард.
Итальянец удовлетворенно дернул усиками: равным быть лучше, чем вторым.
– С другой стороны, что такое оружие? – глубокомысленно проговорил норвежец. – Тот же револьвер? Мертвый кусок металла. Пока из него не выстрелили.
– Лучше вообще не стрелять! – запальчиво воскликнул итальянец.
– Иногда можно и выстрелить, – не согласился Горбунов. – И убить можно. Даже нужно. Только надо быть уверенным, что тот, в кого стреляешь, иного не заслуживает.
– Вы, русские, всегда были агрессорами. Ваш Сталин…
Говард не стал ждать конца филиппики – вмешался:
– А как насчет вашего Муссолини?
Итальянец обиженно фыркнул и удалился с гордо поднятой головой.
– Зря ты так, – сказал Горбунов. – У него как яхта называется? «Дуче». Ты ему в самое больное место угодил.
– Политика, – неодобрительно произнес норвежец. – Грязное ремесло. Разводит людей по углам.
Оглашая окрестности воем сирены, по эспланаде промчалась полицейская машина.
– Хорошо, что никто не пострадал, – скандинав извлек из кармана короткую изогнутую трубку. – А то была бы Робертсу компания.
Дину Робертсу, улыбчивому великану с катамарана «Три звезды», сейчас точно было не до веселья. Какой-то мерзавец пытался подложить в подмачтовую балку его яхты канистру с кислотой, а когда Дин в буквальном смысле схватил его за руку, тот плеснул кислотой яхтсмену в лицо, и в поднявшейся суете благополучно скрылся.
Робертса отвезли в больницу. Врачи обещали спасти глаза, но об участии в гонке Дин отныне мог только мечтать. Преступник, таким образом, добился своего, выведя из строя если не катамаран, так рулевого.
Ходили упорные слухи, что Робертса шантажировали дельцы от подпольного тотализатора. Дин якобы отказался участвовать в их грязных играх, вот его и хотели наказать – и наказали-таки, преподав наглядный урок другим упрямцам. Как бы то ни было, в официальную версию про маньяка-одиночку никто из яхтсменов не поверил.
Через неделю была предотвращена еще одна диверсия. Причем не было сомнений, что вновь дал о себе знать ускользнувший из рук Робертса «маньяк». Потому что в деле опять фигурировала канистра с кислотой! Но на этот раз не только она…
Вообще было очевидно, что преступник отлично знаком с романами почитаемого всеми моряками Сэма Льювеллина, поскольку действовал он в точности, как описано в детективах английского писателя.
Кислота из открытой канистры при качке должна была выплеснуться и разъесть синтетику сотовой конструкции опорной балки, что неминуемо привело бы к катастрофе. Это у Робертса. А на почтенного возраста однотоннике12 голландца Петера Ван Воода – часть обшивки корпуса. А еще преступник заменил титановые болты крепления руля на алюминиевые. Через пару дней после выхода в море болты переломились бы, и яхта Ван Воода лишилась бы управления.
По счастью, Петер присутствовал при спуске судна на воду. До того однотонник двое суток простоял в эллинге13, где его корпус покрыли ядосодержащей краской, препятствующей обрастанию днища водорослями. Когда яхта, установленная на салазки, была уже готова покатиться по рельсам к мутной глади бухты, Ван Воод заметил, что головки болтов крепления руля не четырехгранные, как было, а шестигранные. Так все и открылось. Потом была обнаружена и канистра.
Что удалось преступнику, так это вывести обычно сдержанного голландца из себя. Ван Воод ругался как старый боцман, требуя от устроителей гонки извинений за неумение организовать охрану арендованных ими помещений, а также официального разбирательства. Конечно, извинения последовали, а полицейские рьяно взялись за поиски злоумышленника, однако какими-либо успехами пока похвастаться не могли.
Если после трагедии с Робертсом участники гонки находились в замешательстве, больше похожем на шок, то после происшествия с Ван Воодом многих охватила паника, без устали подогреваемая прессой. Сохраняли присутствие духа лишь те яхтсмены, чьи не претендующие на призовые места суденышки были преступникам явно неинтересны.
На причалах перед гранд-яхтами появилась охрана. На борт перестали пускать не только любопытствующих, что практиковалось ранее, но и журналистов. Те в отместку мило развлекались, предсказывая скорые несчастья то одному паруснику, то другому: дескать, вполне возможно, что где-то что-то лежит и, дай срок, рванет, полыхнет, протечет, расплавит…
Случится ли что-нибудь в этом роде на пути к Америке, а если случится, то с кем именно, не ведал никто, так что подобные пророчества разумнее было бы пропускать мимо ушей. Однако спортсмены народ суеверный, и потому их взаимоотношения с представителями средств массовой информации и прежде не безоблачные, вконец ухудшились. Это подвигло последних на недостойные выходки, вроде обвинений в трусости, нежелании смотреть правде в глаза, а то и просто дешевые подначки.
Будь на то их воля, яхтсмены вообще послали бы пишущую и снимающую братию куда подальше. Сглазят еще! Увы, обязательства перед рекламодателями принуждали гонщиков к беседам с журналистами и все, что они могли, это держаться с холодком и подпускать ответные шпильки зарвавшимся «сухопутным крысам».
– Ну, грызуны, накликали беду! – зло проговорил Говард.
– Не зря, значит, охрану выставили, – заметил скандинав, в чашечке трубки которого наконец-то появился малиновый огонек.
– Не зря, – кивнул Горбунов. – Интересно, для кого они старались, взрывники эти? Не верится, что сами по себе были.
– Об этом мы узнаем в море. – Говард тоже полез за сигаретами. – Не завтра, так послезавтра. В полиции с ними миндальничать не станут. Выпотрошат до донышка.
Норвежец пыхнул едким дымом крепчайшего «морского» табака:
– Пора, пожалуй. Пойду. До завтра!
– До сегодня, – поправил его русский.
Говард огляделся. На пирсе остались он и Андрей. Как ни были взбудоражены спортсмены попыткой взрыва тримарана, а предстартовые заботы звали их на свои суда.
– Наверное, все же надо было сообщить в полицию об этой шантрапе из паба, – неуверенно проговорил Говард.
– Думаешь, они причастны к тому, что произошло на «Мелинде»? – нахмурился Горбунов.
– Нет, конечно. Но после подобных историй особенно хочется порядка. Из таких оболтусов сплошь и рядом вырастают самые настоящие громилы, для которых что яхту взорвать, что человека убить – все едино.
– Не скажи. Кто из нас не хулиганил в детстве? Ничего, пообтесала жизнь.
– Я был пай-мальчиком, – признался Говард.
– Да? Никогда бы не подумал. А я был настоящий сорви-голова. Ох, и доставалось же мне и от отца, и от соседей! А сейчас сделай замечание какому-нибудь разгильдяю, тебя же потом с грязью смешают. О подзатыльник и не говорю, и вовсе дело подсудное.
Говард затянулся сигаретой:
– Думаю, по сравнению с нынешними подростками, ты был милым шалуном.
– Что ж, давай заявим. Бармен подтвердит и официантка, что не мы начали.
Говард поискал глазами урну, не нашел и зло швырнул окурок под ноги. Ему не понравилось, что русский взваливает бремя ответственности за принятие решения на его плечи. Говард предпочел бы обратное.
– С другой стороны, – сказал он резко, – даже если ты чист, как стекло, с полицией лучше не связываться. Особенно перед гонкой.
Горбунов ответил пристальным взглядом:
– Тогда молчим.
Вопросительный знак в конце предложения отсутствовал, и Говард понял: русский просто хотел определенности, интересуясь его мнением, но имея и собственное. Вероятно, ему уже приходилось сталкиваться с копами и приятных воспоминаний эти контакты после себя не оставили.
Говард улыбнулся:
– В Штатах приглашаю на ужин. С пивом!
– Принимается. Можно с десертом из рукопашной.
– Это у нас запросто.
– Так уж и запросто?
– Само не выйдет, так организуем. Ну что, до встречи?
– На том берегу!
Впереди у них было больше трех тысяч морских миль, штормы и штили, а они договаривались о дружеской пирушке, точно выходили в море погоняться на швертботах14.
Перед тем, как вновь спуститься в каюту, Говард снова посмотрел на небо. Грязное, мокрое. Господи, как же неуютно тебе там, наверху!
Говард подумал о Кристине. «И тем, кто рядом с тобой», – добавил он.
Глава 3
Утро выдалось ненастным. Шквалы с дождем морщили серую гладь залива, обещая разогнать вскоре приличную волну. Андрей сидел в кокпите и наблюдал, как маневрируют изготовившиеся к гонке суда.
Ровно в 10.00 с мачты королевской яхты упал сигнальный флаг, громыхнула холостым зарядом старинная пушка, и первые соревнующиеся пересекли стартовый створ.
«Северная птица» была отнесена к четвертой группе, в которую организаторы собрали яхты наименьших размеров. Им предстояло ждать еще шесть часов.
Мера эта была вынужденной. В 1960 году, когда состоялась первая трансатлантическая регата яхтсменов-одиночек, старт давался для всех судов одновременно. Потому что их было пять. Четыре года спустя число участников выросло втрое. Еще через четыре года их было уже тридцать шесть. Раз от раза желающих бросить вызов стихии, собственным силам и друг другу становилось все больше, пока не перевалило за сотню. Во избежание неразберихи и столкновений, чреватых взаимными обвинениями в нарушении правил и официальными протестами, устроители состязаний разделили суда на группы исходя из их водоизмещения и площади парусности. Яхты наибольших размеров, стартующие первыми, сразу уходили в отрыв, освобождая акваторию своим менее габаритным сестричкам, скорость которых, в точном соответствии с законами гидродинамики, была на порядок ниже.
Андрей следил за тем, как гигантские яхты проходят мимо белоснежного судна несколько старомодных очертаний. Он поднес к глазам бинокль, но и цейссовская оптика не позволила ему рассмотреть в толпе на мостике невысокую пожилую женщину. Однако Андрей знал, что она там. Не было ни одной газеты, которая бы не отметила сей факт. Королева Елизавета II почтила своим августейшим присутствием начало трансатлантического марафона. А вот премьер-министра он разглядел: тот держался за поручень, наблюдая за проплывавшими мимо яхтами, изредка, почтительно наклоняя голову, он говорил что-то принцессе Анне, главе Королевского яхт-клуба Великобритании.
Андрей опустил бинокль. Поговаривали, что в Америке победителя будет встречать сам президент. Невзирая на то, что нынешний глава Белого дома был выходцем из сухопутного штата, к парусному спорту он относился с подчеркнутым почтением. Вероятно, беря пример с любимого американцами и поныне Джона Кеннеди.
«Мелинда» пропустила вперед катамараны Нуартье и Сола. Но это до поры. Дайте ей оказаться на просторах Атлантики, тогда она покажет, на что способна!
Андрей не завидовал Дженкинсу, стоящему у штурвала роскошного тримарана. Пусть его «Птичка» сделана из презираемого современными конструкторами шпона и оклеена стеклотканью. Пусть большинство парусов у нее из старомодного дакрона15. Зато он, Андрей Горбунов, здесь хозяин. А Рольф Дженкинс – прекрасный и весьма состоятельный спортсмен – лишь кучер чужого экипажа, так как на сегодняшний день мало быть хорошо обеспеченным в материальном отношении человеком, чтобы не только принять участие в соревновании, но и претендовать на победу. Без спонсорской поддержки тут не обойтись.
Парусный спорт – дорогое удовольствие. А в случае, когда речь идет о гонках на сверхдальние расстояния, вроде трансатлантических или кругосветных, удовольствие это становится умопомрачительно дорогим. Современная крейсерская16 яхта, или в просторечии – крейсер, подобная «Мелинде», «Духу земли» или «Громовержцу» бельгийца Де Корти, стоит большее миллиона фунтов. А с оснасткой, электронным оборудованием – все два, а то и три. И тем не менее многие фирмы не находят эти суммы чрезмерными, вкладывая деньги в разработку и постройку спортивных парусных судов, субсидируют их участие в состязаниях. И все это в заботе о престиже, мечтая, чтобы яхта с их символикой на бортах, палубе, надстройках и парусах была первой на финише. Прекрасная реклама! Отличная иллюстрация собственного могущества! Так что какую бы славу ни стяжал Дженкинс, подлинным победителем гонки будет Ассоциация товаропроизводителей Уэльса, сделавшая его выигрыш возможным.
Настоящий спортивный дух, которым в свое время были движимы Фрэнсис Чичестер, Блонди Хазлер, Дэвид Льюис, Вэл Хауэлз и Жан Лакомб, участники первой трансатлантической гонки, сохранился лишь в четвертом и, отчасти, третьем дивизионах. Да, здесь тоже принимали помощь от спонсоров. Но не служили им! Здесь не ставилась цель установить рекорд по времени прохождении трассы – от английского Плимута до американского Ньюпорта. Это было в принципе неосуществимо. В то же время по-спортивному зло бороться за лидерство в группе намерен был едва ли не каждый. Такие, как Андрей, составляли не просто меньшинство, они были исключением. Им достаточно было победить себя, доказать, опять-таки себе, что им по силам пересечь Атлантику под парусом. Все остальное было за скобками.
«В конце концов, – подумал Андрей. – Самые важные победы, как говорил Жорж Сименон, это те, которые мы одерживаем в поединке с собой».
Просто сидеть и смотреть, как становятся все меньше и меньше паруса яхт первой группы, было невмоготу. Андрей взял суконную рукавицу, зачерпнул полировочного порошка и стал драить ручную лебедку, так называемую «мельницу». Остальные были из нержавеющей стали, легче, прочнее и совершеннее, но эту – из бронзы – ему подарил Сашка!
Во рту появился привкус никотина, казалось, давно и прочно забытый.
* * *
Внизу змеилась дорога. Она едва угадывалась в темноте, но Андрей знал, что она мокрая, грязная, изрытая воронками. За три дня он изучил ее до последней трещины в неровном асфальте, до последней рытвины на разбитой траками обочине.
Завтра их должны были сменить. «Их» – это весь взвод, которому осточертела и эта война, которая не считалась войной, которую подло и юридически безупречно называли конфликтом, и этот редкий, тяжелый снег, и эти горы. Все надоело! До смерти! Хорошо хоть, боевики в эти места не суются.
– Курить будешь?
Сашка обернулся.
– Что?
– Курить, говорю, будешь?
Сашка присел на корточки, привалился к стенке окопа.
– Давай.
Андрей протянул пачку «Примы». Сашка вытянул сигарету дрожащими пальцами с обломанными ногтями.
– Замерз?
– Устал чего-то. – Сашка размял сигарету. – Дай огня.
Андрей зажег спичку, пряча огонь в сложенных ковшиком ладонях.
– Слышь, Сань, я тебя давно спросить хотел. Ты чего институт бросил?
– Так получилось.
– Ну и дурак! Хоть и земляк. Теперь крутись в мясорубке, пока фарш не сделают.
– Не каркай.
– Да я в шутку. Это не считается
Его познабливало. А вокруг никого и ничего. Мрак. Как на обратной стороне Луны. Только дорога где-то внизу, как знак земной цивилизации. Никудышной, надо сказать, цивилизации. Ну, если в мире стреляют, убивают, сходят с ума и во имя этого безумия убивают снова…
Андрей в две затяжки добил сигарету и щелчком запулил окурок в воздух. Тот взмыл по дуге, потом покатился вниз по склону. Красный огонек был отчетливо виден в темноте.
Как же быстро тут, в Чечне, падает на землю ночь. В Питере совсем не так, даже зимой. Там фонари на улицах, фары машин, свет в окнах отпугивают ее. Даже в Крыму тьма не так тороплива. А здесь ночь приходит быстро. Так же быстро, как смерть.
Минуту спустя окоп накрыло миной. Кто стрелял – понятно. Как засекли – можно понять. Почему мина была единственной – оставалось догадываться. А еще клясть невероятную для миномета точность.
Взвод, расслабившийся в этом прежде мирном и тихом местечке, огрызнулся короткими очередями. Стреляли – словно оправдывались.
Утром прочесали местность. Но чечи, будто призраки, растворились в ночи. Даже места, где стоял миномет, и то не обнаружили.
Ни Андрея, ни Сашки к этому времени на позиции уже не было. С рассветом их вывезли на бэтээре с автоматчиками на броне.
– Это же надо, – крутили головами бойцы. – С одной блямбы! Не повезло.
Нет, им повезло. Их матерей не вызывали в военкоматы, с ними не говорили сочувственно и веско, им не вручали скупых на слова извещений, наконец, они не получали страшный груз – тела сыновей в цинковых ящиках.
Андрей отделался легкой контузией и оторванной мочкой уха. Сашка получил осколок в спину, который в два счета удалил посеревший от недосыпания и опухший от спирта врач. Потом были два месяца в госпитале, весна, консилиум – и демобилизация. Не по состоянию здоровья, а просто срок вышел.
До Питера они добирались вдвоем. На перроне расстались, пообещав звонить, встречаться… Но не созвонились, не встретились.
Прислушавшись к уговорам родителей, Андрей подал документы в педагогический и легко поступил. Такое было указание сверху: «чеченцам» в приеме не отказывать!
Учился он ни шатко, ни валко, скорее даже и шатко, и валко, успевая только по «языку», как-то на диво легко он ему давался. Сначала мешали девушки, соскучился по ним за два года. Затем восточными единоборствами увлекся, но не надолго. Потом его целиком захватили яхты.
Политикой Андрей не интересовался, без особых надежд принимая те изменения в государстве, что поставили державу на иные рельсы и вроде бы заставили утвердиться на них. О Чечне языком не трепал, тем более что отношение к этой войне в институте было неоднозначным. Ему говорили: конечно, ты, Андрюха, воин-освободитель, но с другой-то стороны – оккупант! После таких слов хотелось дать шибко грамотному собеседнику в морду. Раз-другой он не выдержал и в результате чуть не остался без диплома. Декан пожалел, у него племянник в Грозном погиб. Аккурат в новогоднюю ночь, памятную бездарностью начальства и сотнями солдатских трупов.
– Не встречал его? – спрашивал декан. – Шароваров его фамилия.
– Нет, не довелось. Мы у Гудермеса стояли.
– Жаль. Мать все плачет, не верит… Ты, Горбунов, поосторожнее на будущее.
– Постараюсь.
– Уж постарайся. А то ведь отчислим к богу в рай! Второй раз тебя отмазываем, в третий может и не выйти.
У него получилось. Он больше не связывался. Он рубил «хвосты» и переползал с курса на курс. Дотянул до диплома и получил его. И стал думать, куда ему с этой бумажкой податься. Ничего не надумал – ну, не в школу же, честное слово, идти, английские глаголы недорослям в головы вколачивать!
Андрей не без сложностей устроился переводчиком в одну серьезную фирму, но быстро сдался: работа от рассвета до заката, а только за такую платили приличные деньги, его не устраивала. Жертвовать же морем, парусами, соленым ветром и солеными шутками яхтсменов, короче, удовольствием и радостью жизни, он был не согласен.
Помаявшись полгода, он написал заявление «по собственному желанию».
– Пожалеешь, – сказал заместитель директора экспортно-импортной фирмы с большими перспективами. – Но дело твое. Мы силком никого не держим. – И отвернулся к монитору компьютера, по которому бегали, уворачиваясь от пуль, розовые поросята. Заместитель директора давно хотел довести количество убиенных свинюшек до предельно возможных двадцати за минуту, а у него не получалось.
Андрей посмотрел с сочувствием на мечущихся поросят, пожелал им удачи, вышел из кабинета и с легким сердцем отправился домой.
Кое-какие деньги у него были, были и кое-какие планы. Правда, тут следовало основательно все обмозговать, потому что риск велик и опыта никакого, но зато в случае удачи у него появится дело, которым он будет заниматься не за бабки, вернее, не только за бабки, и уж точно не за страх, а за совесть. Свое дело!
Настроение было превосходным. Выйдя из метро на Невский, он купил мороженое и с удовольствием его съел, разглядывая выставленные в витрине газетного киоска обложки глянцевых журналов. Кое-какие из представленных на них девиц показались симпатичными, но большинство слишком напарафиненными, шестой номер, не меньше.
После мороженого самое то – покурить. Так, покуривая, Андрей зашагал по тротуару, радуясь весне и вообще… радуясь.
– Что же вы делаете, сволочи?
Кричала женщина – бедно одетая, в каком-то немыслимом платке, в разбитых, потерявших форму туфлях. Кричала, но не вмешивалась. Никто не вмешивался, не возмущался, привыкли, смирились, устали. Лица людей были точно из гипса – белыми и застывшими.
– Отстаньте от него! – надрывалась женщина, судорожно сжимая ручку зонтика.
Стайка беспризорников не обращала на нее внимания. Они были за оградой сквера и, хотя решетка была не больше метра высотой, чувствовали себя в безопасности. Пацаны гоготали, выхватывали из-под кустов боярышника комья земли и швыряли их в парня в пятнистой куртке, некогда доступной лишь военным, а в последние годы ставшей любимой немаркой униформой для миллионов работяг. Парень сидел за столиком с товаром-мелочевкой, закрывал лицо руками и даже не пытался встать.
Один из комков угодил в грудь, парень невольно опустил руку и тут же другой комок попал ему в голову.
Это Андрей увидел уже на бегу. Он перепрыгнул через ограду и кинулся к мальчишкам. Те бросились врассыпную. Двое из них заложили вираж, подскочили к столику и перевернули его. Похватав что-то из рассыпавшегося по мокрому асфальту товара, звереныши, петляя, помчались по улице.