Суженый смерти

Александр криво усмехнулся фразе девушки.

– Сядь, дружище, – обратился он к здоровяку, вставая. – Ты мне только помешаешь.

Здоровяк резко обернулся к Свечкину, и, промедлив пару секунд, кивнул, после чего с готовностью переместился в сторону своего сиденья, обрадованный возможностью выйти из сложившейся ситуации здоровым и без ущерба своей чести. Кто ж его знает, как далеко может зайти тот пьяный мужик с ножом?

– Э! А ты еще откуда вылез? – мужик с ножом обернулся к Свечкину, продолжая отслеживать краем глаза движение остальных пассажиров. Мало ли кто дернется из благородных побуждений помочь?

Свечкину, конечно, очень хотелось в момент своего выхода посмотреть на реакцию красавицы, но он внимательно следил за всеми движениями мужика. Один шрам на лице уже есть, и его вполне достаточно. Но мужчина чувствовал, обращенный на него взгляд выражает интерес.

– Убери нож и выйди отсюда, – Александр встал в полутора метрах от дебошира.

Троллейбус стоял с открытыми дверьми; водитель остановил его в ожидании завершения сложившейся ситуации, предупрежденный о стычке кондуктором.

– Чё, смелый нашелся?! – мужик не хотел отступать без боя. Даже нет, не так: ему очень хотелось сделать что-то плохое со Свечкиным, в частности порезать того на портянки.

– Перо убери… – не меняя тона, спокойно сказал Александр.

– Вот это? – мужик взмахнул рукой с ножом перед лицом Свечкина, нагоняя жути.

Зная, что на таком расстоянии нож не достанет до тела, Александр даже не отдернул головы, продолжая спокойно стоять. Бокс дает отличное чувство дистанции. Но за внешним спокойствием он был точно пружина, готовый к любому действию.

– Тебя уже резали. Тебе мало? – хам продолжал прощупывать Александра, не зная, – злить того было далеко не самой удачной мыслью, пришедшей на ум аборигена. Свечкин не боялся, и это удивляло мужика с ножом.

– Не советую делать подобных ошибок…. – Александр очень не любил, когда говорили о его шраме, и поэтому начал терять терпение. Долгие разговоры перед дракой ему никогда не нравились. – Вали отсюда, урод, или сдохнешь, – от злости шрам на щеке побагровел, в то время как лицо несколько побледнело.

Абориген, видимо, тоже не был по своей натуре склонен к дискуссиям, и сразу перешел к нападению. Он пригнулся и после резко выкинул вперед руку, метя попасть прямо в шею. Александр был готов к такому повороту событий, и как на тренировке, просто убрал корпус влево, чтобы потом проглаживающим движением своей правой по руке с ножом увести ту в сторону. Дойдя до запястья руки, он зафиксировал захват и максимально потянул по инерции удара, отчего мужик застыл в позе летящего купидона, открыв правый бок. Мощный боковой в печень заставил упасть дебошира на колени, а добивающий удар ногой сломал челюсть. Нож остался в руке Свечкина. Он посмотрел на него, а потом сложил и сунул в карман. Занятие поднять мужика с пола за шиворот и пояс, и выкинуть на улицу как мешок, минуя все ступени, принесло удовольствие. Тело приземлилось на бордюр, раздалось подвывание. Стычка заняла по времени две секунды.

– Поехали! – крикнул Свечкин, обращаясь к водителю. Все пассажиры смотрели на него. – А вы чего уставились? Клоун сам выпал… – добавил он, борясь с раздражением, вызванным повышенным вниманием к своей персоне. Как глазеть, так все горазды, а как вмешаться…

Пассажиры нехотя отвернулись, Александр перевел взгляд на девушку. Он ожидал, что она скажет спасибо, но она лишь слегка улыбнулась, кивнув в знак благодарности, и отвернулась к окну.

– Проще будь, королева, – сказал Свечкин без раздражения, но несколько язвительно, раздосадованный, что его поступок не оценили должным образом. Девица была высокомерной и холодной, она даже не испугалась произошедшего, чем вызвала в Александре уважение к себе. Сказанную фразу он обронил, не ожидая ответной реакции, а как само собой разумеющееся. Но, не смотря на то, что он не был расположен к диалогу с красоткой, тот все же произошел.

– Тебе что-то не по душе, воин? – она повернулась к нему. Зеленые глаза выражали некоторое удивление и заинтересованность.

– Твое высокомерие не по душе. Я дал совет, ты же сама делай из него выводы, – теперь он отвернулся к окну, думая, что диалог завершен.

– Каждый рожден для чего-то. – Загадочно ответила девушка. – Ты, – чтобы убивать, я, – чтобы властвовать, – она улыбнулась. – Так что все на своих местах, – и она в свою очередь посмотрела в окно, отвернувшись.

Александр внимательно взглянул на брюнетку, удивленный и заинтригованный словами красавицы. Она знает, или же просто попала пальцем в небо? Интуиция подсказывала, с этой девушкой явно что-то не так.

– С чего ты решила так про меня? – Свечкин подсел к ней, аккуратно коснувшись пальцами плеча, стараясь, чтобы жест не выглядел пошло или грубо.

Она обернулась, и зеленые глаза как-то потеплели.

– Я вижу это. Руки в крови… – она говорила тихо, но Александр слышал ее также четко, как если бы они находились не в гудящем троллейбусе, а в комнате для свиданий.

– Как зовут тебя? – выдохнул Свечкин, заворожено глядя в глаза девушки. У него в уме была тысяча вопросов, но решился он лишь на один.

– Марья.

– Мария? – не расслышал Александр, погруженный в догадки на счет загадочной девушки. Его тянуло к ней с непреодолимой силой, так, что терялись все остальные чувства кроме этого.

– Марья, – ее глаза зло сверкнули. – Не Мария.

Свечкин вздрогнул от этой вспышки, и понял, лишь стоит ему замолчать, как он потеряет эту девушку навсегда. Ему этого не хотелось.

– Ухо контужено. Не злись, – только и смог придумать он, слегка улыбнувшись. Контузия была, но слух оставался в норме.

Девушка улыбнулась в ответ, одними уголками губ, и медленно провела пальцем по шраму на его щеке. Прикосновение овеяло холодом, от руки не исходило ровным счетом никакого тепла.

– Позволь я тебя провожу, – сказал он задумчиво.

– Но ты же не знаешь, куда я иду, – глаза светились иронией. Александр не мог понять, как в них всего за пару минут до того вмещалась вся свирепая ярость мира, когда девушка смотрела на мужика с ножом. – Тебе может оказаться не по пути.

– Мы сами выбираем свой путь, – Свечкин придвинулся ближе, любуясь. – Сегодня я хочу пойти с тобой.

– Тебе еще рано со мной идти, – она улыбнулась впервые по-настоящему тепло; хотя Александру то ли от этой улыбки, то ли от скрытого смысла слов, стало немного не по себе. – Сиди, я пойду, – добавила девушка.

Она встала и пошла к выходу, а Свечкин остался сидеть, провожая ее взглядом. Она, несомненно, почувствовала его взгляд в спину, и обернулась.

– Еще увидимся, воин, – тихий и нежный голос пролетел разделяющие их метры и прозвучал словно бы в самой голове Александра.

Девушка вышла из троллейбуса. Свечкин припал к окну, но на улице уже никого не было. Она просто исчезла в одно мгновение, оставив чувство, будто мужчине привиделась грива черных, цвета воронова крыла, пахнущих корицей волос и колдовские ярко-зеленые глаза.

– Марья… – сказал Александр, тронув шрам. Потом он тряхнул головой и вывел себя из зачарованного состояния. – Чего завис? – спросил он шепотом у себя. – Баб что ли красивых не видел?

И мысли перешли в другое русло.

На рассвете Свечкин сидел на могиле своих родителей, оперев локти на стол и рассматривая фотографию с родными и гордыми лицами. Только он, сигарета и семейная фотография. Еще не было слышно шума города, куда-то затерялись бомжи; и собаки, за ночь устав лаять, разбрелись по своим лежбищам. Его одиночество никто не нарушал, и он был благодарен за это высшим силам. На самом деле благодарен. Иногда нам, особенно в такие минуты, необходимо одиночество и покой.

Такие молодые… Отцу на момент автокатастрофы было тридцать пять, матери на год меньше. А теперь их сын, будучи сам почти ровесником, смотрит на памятник серого мрамора, как на печать, скрепившую и завершившую две книги жизни. Теперь ему много бы нашлось, что сказать им… да куда уж теперь.… Теперь поздно. Тогда он был весел, все куда-то бегал от себя, да и от них тоже. Теперь уже давно ни от кого не бежит, но только не легче от этого на душе. Тогда он не ценил их, думал, что вечны, и это неизменно. Никто не вечен, и этот закон природы осознаешь, лишь потеряв кого-то дорогого. О родителях он помнил все время, каждый момент жизни. Именно их любовь, которую Александр чувствовал еще тогда, в детстве, как ощущал ее и после их смерти, помогала ему преодолевать все на своем пути. Именно с этой любовью он вылезал из таких передряг…. Он помнил о своих родителях, и знал, что ради памяти о них он должен жить. Жить так, чтобы не стыдно было смотреть, вот как сейчас, на черно-белую фотографию с их все понимающими глазами.

Отец хотел, чтобы сын вырос серьезным спортсменом, завоевал золото на Олимпийских играх или на первенстве Европы; и когда маленький Саша выбрал бокс, он только радовался. Если не спортсменом, то непременно хорошим следователем, честным и непоколебимым, как комиссар Катани или Мегрэ…. Отец даже откладывал деньги на поступление сына в школу милиции. Не сложилось. После смерти родителей Александр в этой милиции прописался, но в качестве хулигана, которого таскали по всем делам, по каким только могли. Участковый старался его посадить. Недостарался. В девяностые резали многих, как воров, так и ментов, и поэтому когда на счастье Свечкина одной из жертв стал капитан Проскурин, участковый его района, Александр только обрадовался. О нем потихоньку забыли, но с тех самых пор доблестных работников милиции Александр не любил. Он никогда не сможет простить им отбитые почки и сломанные на допросах в дверном косяке пальцы. Хотя, с другой стороны он был им благодарен за науку, после которой отбивка армией и тяжести Легиона уже не были так страшны. На Свечкина трижды вешали глухие дела, и трижды он мог выйти калекой из допросных, если бы не тренер, что поднимал свои связи и вытаскивал ученика из обезьянника. Политика Семеныча была проста – он помогал Александру из привязанности, как бывшему любимчику, искренне переживая за него и следя за его судьбой, но видеться со Свечкиным лично не хотел, решительно уклоняясь от встреч (да Саша и сам не стремился). В тренере говорила обида, в Саше говорила совесть, колючая и беспощадная. Вкупе этих чувств встреча была нежелательна. Так и жили. Только потом Александр понял, тренер отслеживал его путь через Вовку, друга, занимавшегося в той же секции, и был в курсе всех событий. Вовка стучал, но ему это простительно. Давно уж нет пацана. Все та же Вторая Чеченская….

Мать хотела, чтобы сын вырос врачом. Ну, если не врачом, то просто хорошим Человеком. Не смотря ни на что. А это потруднее чем быть профессионалом какого-либо дела. Даже на скрипке можно научиться играть, пусть и не виртуозно, но все же будет приятно послушать, не всегда слух бывает врожденным. Человеком же можно только родиться, ведь если в тебе есть гниль, она вылезет рано или поздно, как не скрывай. Александр родился человеком, им и остался, не смотря на годы войны. Он не знал за собой тех грехов, которые считал самыми страшными – предательство, трусость, зависть и корысть. Этот квартет весит побольше всего другого, потому как является первопричиной всех остальных грехов…. У Свечкина вообще везде была своя правда, немного расходящаяся с церковными догматами о ценностях и грехах. Так, например, вынужденное воровство, прелюбодеяние или ярость для Александра грехами не являлись вовсе. Украсть что-то, если голод и некуда идти, – не велико преступление. Да, все говорят: воровать легко, зарабатывать труднее. А когда сводит пустой желудок спазмами, здесь и сейчас, а работу еще найти надо? Мало кто голодал по трое суток. Если такое приходится делать не добровольно, а вынужденно, то не только воровать пойдешь…. Прелюбодеяние? Да млекопитающие мы все, ничего с этим не поделать. Кто-то может бороться с влечением, кто-то не может. Редко кто выдержит, если оно само идет в руки…. А ярость помогала жить; и бегать под валящим с ног ветром при глухом минусе, и воевать с полной выкладкой в пустыне на жгучем солнце, и валить врагов без страха ему помогала все та же ярость. Да, Свечкин убивал. Но убивал врагов, пусть и чужого, а Отечества. Он не насиловал женщин в захваченных деревнях, не мародерствовал, он не расстреливал стариков и не жег напалмом детей. Александр не дрался с безоружными. Его жертвы были солдатами. Это война, и он зарабатывал войной себе на жизнь. Заработал. Теперь богат. Теперь есть деньги, полная свобода ото всего, есть возможность спокойной жизни. Да вот жить ему не особо хотелось, не знал он ради чего ему жить.

Там все было просто – казарма, увольнения в город, бои, ностальгия по Родине и недолгая дружба с такими же скитальцами со всего мира. И все знали это, и всем понятны были ценности жизни, равно как и краткость ее. Там все было мимолетно – дружба до «удачного» выстрела или до истечения срока контракта; любовь лишь на одну ночь; ностальгия от боя до боя. Свечкин был похож на человека, который пробирался по извилистой узкой тропе через лесную чащу, пока не вышел в степь, и там обомлел от открывшегося простора. Первый вопрос в такой ситуации: «А куда идти-то?». В лесу ты шел вперед, свернуть мешали кусты, а здесь иди куда хочешь. Да только ты не идешь, просто садишься на пень и ждешь чего-то. Кто-то так и сидит на пне до темноты, а кто-то идет на восход…. Вот так и Александр – вернулся домой, где не было ни родных, ни близких, в дом, пустой как маковая степь; и вроде иди куда хочешь, и идти-то некуда. И лишь пустота. Одна пустота до горизонта. Так бывает, когда достигаешь цели, к которой шел долгие годы….

В трудах и раздумьях Александр и сам не заметил, как пролетело время, и стрелки на наручных часах показали половину десятого утра. Свечкин вырвал весь сорняк на могиле, помыл памятник, заменил старые искусственные цветы новыми и посадил три куста роз. Лопату, купленную заранее, он оставит здесь же, везти ее некуда. В гостинице точно не обрадуются появлению постояльца с таким типом садового инструмента. С таксистом они договорились на десять, и значит оставалось совсем мало времени для прощания с родными. Александр уже знал, как пройдет его день. Привычка планировать распорядок помогала экономить время, и знать чего ты хочешь добиться. Там это было важно, здесь же такая важность терялась, времени стало хоть отбавляй. Первым делом Свечкин собирался заехать к старому товарищу отца Олегу, у которого надлежало забрать оставленные некогда на хранение документы. Этот человек был похож на скалу – незыблем в своих жизненных понятиях, верен в обещаниях, неразговорчив и не ломаем. Именно такому можно доверить не только документы, но и жизнь. Свечкин это знал, и не сомневался, он найдет все на своих местах, при условии, конечно, что Олег за прошедшие годы не переселился в мир иной. Следующим намеченным пунктом распорядка дня был визит почета к Семенычу и поиски квартиры для жилья. Единственное чего боялся Александр, так это что Семеныча уже нет в живых, и Свечкин так и не успеет попросить прощения за свои исполнения, сказать спасибо за поддержку в трудную пору его жизни. Все мы смертны, а лет бывшему тренеру отсчитало немало. Назавтра, в понедельник, запланировано посещение паспортного стола. Свечкин знал, насколько трудоемок процесс восстановления документов, особенно паспорта, но он также понимал, что приехал в Россию, где закон для обычных граждан, переставал быть законом при наличии денег. Плюс еще нужно будет решить с пропиской, поломать голову. Он не сомневался, за отдельную плату получится избежать подачи заявления об утрате паспорта, и всей подобной проволочки. Для воплощения всех задумок документы были нужны как воздух, нужны в кратчайшие сроки. Довершали планы на ближайшее время покупка машины и получение водительского удостоверения. Обретение занятия по душе только маячило на горизонте, и относить его к насущным целям было слишком рано.

Александр закурил сигарету. Дорогой французский табак, привезенный из Парижа, заставлял задуматься, что же он будет курить, едва стоит закончиться сигаретам. Мысль об отечественном табаке приводила в ужас, за десять лет мотаний по загранице он успел отвыкнуть от этого кошмара. Сбоку раздался нечеткий шорох, Свечкин нехотя обернулся в ту сторону. Раздвигая ветки кустов и высокую прошлогоднюю траву, по направлению к Александру шла красивая молодая женщина. Что Александр не видел Милу уже двенадцать лет, не имело значения, он ее узнал почти сразу. Поначалу ему показалось, это плод воображения, галлюцинация, но услышав ее тихие чертыханья, он понял, что это не так. Это была Мила, собственной персоной, пусть и немного набравшая в весе, изменившая прическу, утратившая былой блеск в глазах и юношескую бойкость. Это была Мила, но уже не та, которую он любил так много лет назад. Свечкин затянулся сигаретой, прикрыл глаза и отвернулся в другую сторону. Он ее так и не простил.

Первым в голове возник вопрос: какого хрена она делает на кладбище, в воскресенье, с утра, в одиночестве? Спала б себе дома. Второй вопрос был несколько иного порядка: почему она идет именно к могиле его родителей? Возникло желание встать и уйти, но он сдержался. Бежать от кого-то? Ну уж нет. Он пришел к своим родителям, которых не навещал долгие годы, и с этого места его не согнать даже гаубицей, до тех пор, пока сам того не захочет. Подойдет – поговорят, хотя Александр и сам понимал, что изменился почти до неузнаваемости за годы, проведенные на войне. Его не узнают, скорее всего. Мила что-то искала глазами, неуверенно продвигаясь все ближе и ближе к Свечкину. Он поставил ногу на скамью, обнял колено руками и старался не смотреть в сторону приближающейся женщины. Он смотрел на фото родителей, и терялся в догадках о причинах появления своей первой любви. В конце концов, на ум пришел вывод, это всего лишь случайность судьбы, и не более того. Как подумалось Свечкину, если бы Мила знала, кто сидит на скамье в десяти метрах от нее, она бы бежала подальше.

Мила подошла на расстояние в пять шагов. Александр не смотрел на нее, но следил за передвижением боковым зрением.

– Извините… – обратилась на к Свечкину.

Он не обернулся. Она подошла вплотную и встала сбоку.

– Извините… – она хотела что-то добавить, но осеклась, видя, что на нее не обращают внимания.

Тогда она тронула его за плечо.

– No entiendo… – обронил Александр по-испански, лишь слегка развернув голову. Он очень надеялся что от него после этого отстанут, так как, будучи его одноклассницей, Мила учила французский, и вряд ли сможет выйти на диалог. Кастильское наречие от языка галлов отличается разительно.

Мила в первую секунду растерялась, но затем справилась со ступором:

– Parler vous français? – она улыбнулась.

– No, – односложно ответил Александр, не меняя тона.

– Do you speak english? – Мила его удивляла.

– No, – ответ был неизменен. Свечкин ждал, что его спросят по-китайски.

Но Мила подобного не сделала, лишь кивнула пару раз, как-то неуверенно взмахнула руками, и, обронив тихое: «excusez-moi», отвернулась от Свечкина. Она начала снова осматриваться по сторонам, и случайно ее взгляд упал на памятник, перед которым сидел иностранец. Прочитав фамилию и узнав людей на фото, Мила развернулась лицом к Александру. Она тихо и медленно осела на ограду могилки, хлопая глазами.

– Саша, – тихо сказала она.

Он поднял голову и холодным, стальным взглядом смерил несостоявшуюся жену.

– No entiendo, – слишком жестко ответил он, нахмурившись. И неестественный тон, и привычный поворот головы на имя, только больше удостоверили Милу в правоте догадки, кто перед ней.

– Саша, это ты, – это был не вопрос, а утверждение. Хотя Свечкин изменился до неузнаваемости, она узнала его по голосу, который был бы ей родным и через столетие. Так же родны были лица на фото: дядя Валера и тетя Тая, знакомые с детства родители ее первой любви…. Она заворожено смотрела в лицо Свечкина, как будто стараясь запомнить каждую черточку и унести с собой. Она любовалась им.

Он хранил молчание, не отводя взгляда.

– Саша, зачем ты так со мной?

– Узнала таки… – констатировал он.

Она сломалась и заплакала. Мила до сих пор чувствовала вину за предательство, совесть давала о себе знать все эти годы. Она была уверена, что он погиб в Чечне. Она не допускала мысль, что человек, испытывая такие сильные чувства, какие испытывал Свечкин, не будет по возвращению домой искать встречи. Он должен был это сделать для выяснения причины поступка, почему же с ним так поступили. Она не учла одного, Александр не был похож на большинство, и считал для себя унижением напрашиваться к кому-то на встречу. Тем более он вычеркнул Милу из своей жизни как пройденную главу. А она давно уже его похоронила, и страдала душой, считая себя невольной виновницей смерти, убедив себя, что он потерял вкус к жизни после ее письма. Это было глупо, но совесть всегда находит для нас обвинения, и там не так уж важно, имеют ли они под собой почву, потому как одинаково сильно причиняют боль, вне зависимости от своей реальности или не реальности. Мила считала Свечкина умершим, исходя не только из глупых доводов совести. Ей в этом немало помог дядя Александра, объявивший племянника без вести пропавшим, по его же конечно просьбе. Александр не хотел возвращаться к прошлой жизни, и, уезжая во Францию, просил дядю отвечать на все наводящие вопросы именно так. Мила пришла в гости к Свечкину-старшему через год после демобилизации Александра, очень желая того увидеть. Тогда брак Милы дал первую трещину. Именно из-за ответа дяди она не стала больше искать свою первую любовь, почти смирившись с потерей. Слух о гибели (пропаже) Александра прозвучал эхом по его знакомым, те справили знатные поминки, и не далее как через полгода после того забыли о существовании товарища. Так всегда бывает, жизнь-то продолжается…. Может, будь Александр жив, Мила не корила себя так за проступок. Она бы думала, что Свечкин рано или поздно будет счастлив с другой, испытывая при том некую долю ревности. Зная же, что человека не вернешь, и жизнь никогда не подарит ему счастья или умиротворения; зная, что дорогой тебе человек умирал, считая тебя тварью – это было выше сил простой девушки. Лишь потому совесть мучила ее более десяти лет. И поэтому сейчас она плакала, не отдавая себе отчета в истинной причине слез; просто это было для нее актуально в тот момент. Так выходило горе.

– Прости меня, Саш, – ни всхлипов, ни рыданий. Слезы, оставляя дорожки, текли по щекам, скатывались с подбородка и исчезали в тонкой английской шерсти свитера.

– Меня теперь зовут Анри Дю Труа, я гражданин Французской республики. Саша Свечкин умер тогда, когда получил твое письмо в три строки, – он грустно улыбнулся.

– О чем ты? – она не могла до конца понять смысл его слов, мешали эмоции. Он – француз? Но как?

– Я говорю, что твой знакомый умер. Саши Свечкина больше нет. Сечешь? – он подкурил сигарету.

Мила поежилась от холода его глаз, слезы прекратились так же внезапно, как и начались. Если бы при встрече он раскрыл объятия, она бы кинулась ему на шею; если бы он ее оскорбил, она бы ушла. Он же смотрел на нее как на чужую, и в его взгляде не было ни любви, ни ненависти, ни обиды, ни радости встречи. Там не было ничего кроме холода. Чужой. Он стал чужим, и она это прекрасно поняла. Она удивлялась таким переменам, помня его пылким влюбленным, счастливым мальчишкой. Сейчас же перед ней сидел жесткий мужик, ледяной и мрачный. Вроде он, но и не он вовсе.

– Но это же ты… – она не верила такому холоду.

– Я? Я даже внешне не похож на того паренька, каким был когда-то. Тогда во мне насчитывалось больше ста килограмм мышц, сейчас же едва восемьдесят наберется, и то костей да сухожилий. Тогда я был совсем мальчишка, сейчас уже виски седеть начали. Тогда я верил в радость жизни, теперь от этой «радости» ранние морщины на лице…. Я уже не я.

Недолгая пауза.

– Так ты серьезно француз? – Мила поняла, что продолжать тему бессмысленно. Она успокоилась, и теперь наблюдала за Александром с любопытством и какой-то тихой радостью, наверное, возникшей от неожиданности встречи.

– Да. Теперь.

– Но как?

– Дали гражданство.

– А шрам? Война?

– Она самая…. Но не будем об этом, ни к чему.

– Ты такой красивый… – она чуть прикрыла глаза.

– Спасибо. Жалеешь о чем-то? – голос отдал сарказмом. Он встретил ее взгляд.

– Нет… просто… – она стушевалась.

– Вот и хорошо, что не жалеешь. Говорят, если долго смотреть в бездну, она сама начинает смотреть на тебя. То же самое и с прошлым. Оно затягивает. Если постоянно оборачиваться, будешь спотыкаться, – он закурил.

– Мудро, – грусть в нотках. – Женат?

– Нет. И некогда было – я военный. Десять лет на службе республики, – Александр понимал, что все еще небезразличен Миле; конечно, не так как тогда, но все же оставалась какая-то нежность и привязанность к нему. К нему ли? Или же к тем годам? Один только Бог знает женское сердце. Именно поэтому Свечкин и не гнал ее, жалея. Он видел раскаяние и душевную боль, с которой задавались вопросы.