Капсула
– Я считаю себя литератором. Сейчас мне интересно писать. Может я и графоман, вы же, Лидочка, на это намекаете?
– Что об этом говорить … все графоманы, все дело только в мере таланта. Пишите на здоровье, вас же публикуют. Тут ваша известность работает на вас.
У меня еще к вам вопрос: почему вы окутываете свой имидж тайной, зачем все эти мистификации? Туман даже по-поводу того, где вы родились. Есть три варианта: поселок Дружба на западной Украине, под Тернополем, Рига и Москва. Зачем вам это? Вы родились в Москве, закончили немецкую спецшколу … а вот Дружба и Рига, к чему такое выдумывать?
– А зачем людям про меня знать?
– А затем, что вы считаете себя публичной фигурой. Вы все время упоминаете о своих детях, даже внуках … да, нет у вас детей и внуков, есть даже вопрос были ли бы женаты?
– Я разведен.
– Да, я знаю, кто считается вашей женой. Киевский политолог, ярая украинская националистка. А может это был фиктивный брак? А? А может вы и сейчас живете на два дома, а иметь женой 'бандеровку-фашистку' вам не к чему. Тут для публики очень запутанный вопрос, и путаница вам самому нравится. Сто раз вы говорили, что ваш отец поляк, а мама … тут пришлось признаваться … мама – еврейка. Вы не устаете подчеркивать свое христианство, впрочем вы ни разу не сказали, что православный, может вы католик … В общем … опять туман: верующий, мол, человек, а конфессия не так уж важна.
Лида заметила, что Стас почти не поддерживает разговора. Молчит, смотрит на нее внимательно, с каким-то обескураженным видом. Удалось ли ей зацепить болезненные для него струны. Почему он ей не возражает? Удивительно. Надо его дожать … пусть думает. Он уверен в себе, но это только на публике, любит светские тусовки, но глубоко внутри в нем живет балованный еврейский мальчик, боящийся быть побитым. У этого хамоватого Стаса детская душа, склонная к странному авантюризму, который с ним не ассоциируется.
– Стас, вы помните, как на презентации последней книги вашего друга Проханова про политтехнолога, образ, прототипом которого вы являлись … была сыграна последняя сцена: вас выносят и бросают на кучу мусора и вы в ней погибаете. Смерть на свалке, как бы символично … Помните? Стас, а, ведь, вы – фрик. А? Согласны?
– Да, Лида, я может не очень внимательно вас слушал, но тем не менее думал … и опять рассуждал как системщик. Я был не прав, когда сказал, что моя жизнь прекрасна. Это может показаться правильным, но … если человеческая жизнь система … то в ней всегда гнездится ошибка. Надо искать ошибку, даже, если кажется, что ее нет! Это знает каждый тестер. Вы – тестер моей жизненной программы, вы пытаетесь найти ошибку, и … правильно, так и надо. Просто, в чем ошибка? В чем? Что вы будете исправлять? Для меня это важно. Я должен понять … Иначе, поймите, трудно решиться …
– Станислав Александрович, вам сейчас и не надо ни на что решаться. Мы поможем вам посмотреть на себя со стороны. Ни один человек себя со стороны не видит, но есть же взгляд 'других', вот вы и станете таким другим, не самим собой. Вы получите возможность сходить в 'кино', где вам покажут кое-что про вас.
– Я сотни раз видел себя на экране.
– О, это другое дело: не 'я себя', а 'они меня'. Увидите и мы встретимся еще раз.
– Я могу от этой возможности отказаться? Я наверное и так приму ваше предложение, хотя у меня будут еще вопросы …
– Нет, 'кино' обязательно для всех. Мы сейчас с вами попрощаемся, отдыхайте, вы устали. Встретимся завтра.
– А где я буду тут спать?
– Нигде, вам будет показан особый 'фильм',вы будете им заворожены до такой степени, что антураж кинозала даже не заметите. Вам не нужно ничего делать, не волнуйтесь.
Лида была уже готова остаться одна, но Стал так сник и выглядел таким обескураженным, что она решила еще немного побыть с ним. Лида видела, что у него к ней много вопросов, но он пока не может их сформулировать, растерялся, что вообще-то для него нехарактерно. Собственная растерянность его самого огорчает, а еще он сильно боится. Почти решился, но именно 'почти'. Эпитет 'фрик', употребленный Лидой ему в одно и тоже время льстит и кажется неприятным. Неужели люди его так воспринимают? И еще, Лида это прекрасно видит, Стас чувствует себя одиноким. Он знает сотни людей, но кто ему действительно близок, кто его любит, кому он небезразличен? Он уже и сам не знает, сбит с толку. Что они ему предложили? Жить где-то там … жить по-другому? Как это? Стас встает с дивана и наливает себе еще хересу. Он один и может начинать думать. Ладно, пусть он побудет у нее в доме, не стоит его 'отключать'. Она сама уйдет.
Лида шла по широкой аллее, засаженной цветущими фруктовыми деревьями, белые лепестки усыпали влажный, местами разбитый асфальт. Когда она еще только стала вербовщицей, ей нравилось иметь контроль над капсулой. Она играла с очертаниями рельефа, временем суток, погодой и пейзажем. Ей было приятно ходить по лесу и лугам, взбираться на холмы или идти вдоль живописной речки. Она выходила из своего меняющего дома ранним утром, а потом возвращалась туда звездной ночью, и луна заливала привычную дорожку. Какое это было удовольствие подставлять свое тело мягким солнечным лучам, шелковистая свежая трава ласкала ее ноги, а потом вдруг оказаться в теплой одежде в том же самом месте, но вместо травы видеть снег, который хрустел под ее шагами. Сейчас метаморфозы перестали ее поражать, она редко меняла что-либо. Капсула подчинялась ей, и Лида к этому привыкла.
Она когда-то спрашивала Андрея, что происходит с капсулой, когда ее там нет. 'Ничего не происходит, – отвечал хозяин, там просто работают другие люди. 'Я в капсуле всегда одна, ну не считая конечно клиента … я там правда одна, или рядом вербовщики, которых я не вижу?' – недоумевала Лида. 'Нет, Лида, вы не одна, однако вербовщиков всегда ограниченное количество' – объяснял ей Андрей. Иногда Лиде хотелось увидеть коллег, но это было невозможно, она должна была быть одна. Конечно она могла перед следующим клиентом никуда не ходить, а сразу оказаться в его коридоре, который для этого человека из списка служил переходом. Она так почти никогда не делала, потому что это было неинтересно. Лида любила ощущать капсулу в объеме, придавать ей протяженность. Одинокие прогулки успокаивали ее. Своей волей и воображением в зависимости от настроения, она сама создавала антураж. На прогулке Лида отдыхала от предыдущего интервью и настраивалась на следующее. Она шла в другое место, чтобы сменить обстановку, переключиться на другого человека, стереть из своей памяти чужую судьбу.
Все ли правильно она делала с Красновским? Не совсем. Сейчас, анализируя беседу, Лида ругала себя за то, что она как бы критиковала его жизнь. Не стоило этого делать. Она здесь не для того, чтобы судить клиента, хотя … тут все непросто: большинство клиентов соглашались жить в альтернативной реальности только, если они не были своей жизнью удовлетворены, им следовало обещать по возможности лучшую жизнь, то-есть посулов просто 'другой' жизни могло быть недостаточно. Человек хочет гарантий, что он будет счастливее. Вот поэтому так и вышло с Красновским: вам, мол, будет лучше, так как ваша жизнь не бог весть что … что-то с вами было не так, а сейчас мы кое-что подправим и все пойдет по-другому … лучше. Это 'лучше' никто не мог им гарантировать, и поэтому каждый раз, когда клиент соглашался выйти из портала на 'другую сторону' Лида удивлялась: смелые люди с явным авантюрным духом. Хотя … она же согласилась. Впрочем, у нее другой случай: она сотрудница капсулы, ей не предлагали другой реальности. А если бы предложили? Согласилась бы? Лида не знала. Зачем она сейчас сосредотачивается на себе? Следующее интервью начинается ровно через 20 минут местного условного времени.
Толстяк
Лида вошла в свой дом, откинулась на кресле и перед ней немедленно включилась стена, превратившаяся в яркий экран. Вот он следующий … 12:30, Михаил Ясулович. На экране полный какой-то безвозрастный мужчина, ему можно дать и 50 и 60 и даже 70 … Есть такие законсервированные временем лица. Мягкое интеллигентное лицо, густая шевелюра, усы и бородка, большие добрые, смеющиеся глаза. Лицо уездного доктора. Что мы тут имеем … по известности сравним с Красновским, только это известность совершенно другого рода. Красновский известен больше, он везде мелькает, участвует в любой передаче, на какую позовут. О нем пишут в интернете, больше мерзостей, чем хорошего. Мерзости его тоже, скорее всего, возбуждают, злить 'быдло' Красновскому приятно. Он умный, но ум его какой-то суетный, поверхностный, 'кипешной'. Лида улыбнулась этому жаргонному эпитету. Живя в современной Москве она из воздуха впитывала в свой лексикон блатную феню. Красновский в полном кайфе, что он 'медийная' фигура. Можно ли назвать медийной фигурой Ясуловича? И да и нет. Он очень известен, на международном уровне, но знают его специалисты: культурологи, философы, компаративисты, историки. Широкой публике имя 'Михаил Ясулович' ничего не говорит. И тут главное, что ему на это совершенно наплевать.
По экрану перед Лидой заскользили картинки: маленький толстый Миша с мамой и папой, Мишенька на даче катается на трехколесном велосипеде, рядом дедушка в шезлонге, бабушка готовит на террасе обед. Миша в третьем классе французской спецшколы … перемена … Миша ест большой бутерброд с копченой колбасой, пробегающие мимо ребята кричат ему 'жирный', Миша смотрит на них улыбаясь, обзывалка оставляет его равнодушным. Он толще и выше других ребят. Увалень, но подвижный и легкий. Вес не очень ему мешает. А вот дальше … институт, экзамены, Миша отвечает, комиссия его слушает, создается ощущение, что профессора общаются не со студентом, а с коллегой. В ответах Михаила чувствуется внятность, приправленная изрядной долей небрежности. Он не старается никому понравиться, он просто излагает то, что прекрасно знает. Материал для него слишком простой, чтобы вызывать интерес.
Михаил на уроке в школе, он учитель, Михаил Бенцианович. У молодого учителя нет никаких проблем с дисциплиной. Он держит класс непринужденно и цепко. Врожденная харизма, глубокий ум, нетривиальные мысли, которыми он щедро делится с классом. Ребята его любят, а он их нет. Не то, чтобы не любит, но считает чем-то в своей жизни неважным и временным.
Лида начинает перелистывать кадры быстрее. Еще минут пять и Ясулович становится понятным. Ощущение не придает Лиде оптимизма: ей с ним будет неимоверно трудно. Он умнее, образованнее, опытнее ее самой, и Лида боится, что это сразу станет очевидным. Кто она и кто он? Он – Ясулович с мировым реноме, а она – серая мышка, рядовая преподавательница, которая до капсулы никогда, к своему стыду, про Ясуловича не слышала. А вот про Красновского, идиотка, очень даже слышала. Ну, как все тупицы … не надо удивляться. Она преподает на слишком примитивном уровне, чтобы привлекать работы Ясуловича. Она читала его книги, статьи, слушала интервью. Он блестящ, какой легкий, независимый, глубокий ум! Ладно … посмотрим. У нее есть не более 10 минут. Михаил уже в капсуле. Вздохнув, Лида выходит из дома и немедленно попадает …
Миша задержался на работе и теперь досадовал на себя за это. Ну, что он за человек! Сидел, раскрыв файл со своей статьей, писал, стирал, переделывал, хотел закончить, но дело не шло, хотя основные идеи давно уже выстроились в его голове, но сейчас, когда он пытался оформить их в текст для International Journal of Cultural Studies, все почему-то расплывалось в зыбкий и нечеткий отчет об этнических фильмах на Каннском фестивале. Миша понимал, что это происходило от внутреннего беспокойства: сегодня вечером он решил сходить наконец-то на плазу и купить Дине подарок ко дню рождения. Конечно плаза была открыта до вечера, но все равно поход по магазинам казался неприятным, обременительным делом, которого было не избежать, сколько бы не откладывать. Сегодня он точно пойдет, вот только решил сначала покончить со статьей. А теперь и статья не клеится, и подарка он не купил. Все хватит тут сидеть. Миша вышел на улицу, где его машина была припаркована между 9-ой улицей и 5-ой авеню, на университетском паркинге. За стоянку он ничего не платил. Надо ехать на Коламбус Серкл… там он точно что-нибудь купит. Миша вздохнул и аккуратно выехал на Купер стрит … Зря он на работу на машине поехал. Сейчас будет добираться до магазинов минут сорок, а на метро было бы гораздо быстрее. Миша вышел из своей неновой Тойоты и зашел в помещение молла. Как же все-таки он любил Нью-Йорк, пожалуй даже больше Москвы. Прекрасный город-космополит, огромный, заполненный кишащей толпой, где каждый чувствует себя частью целого. Плаза Мишу совершенно не раздражала: снаружи украшенные маленькими лампочками деревья, сияющие огни, нарядные лифты, яркие витрины дорогих бутиков. Люди с пакетами в руках озабоченно снуют по этажам. В таких местах Мише никогда не было скучно. Он готов был сидеть на лавочке и просто смотреть на толпу. Он вообще любил толпу. Квартира его выходила окнами на пятую авеню, по которой каждый год шли гейпарады. Миша стоял на тротуаре и завороженно смотрел на крикливо разодетых участников. Шум, музыка, сопричастность событию, радость бытия, неподдельное веселье. Он всегда понимал людей, которым было легко чувствовать себя детьми. Он тоже так умел.
Войдя в огромное здание молла, Миша вдруг почувствовал, что очень голоден. 'Сейчас пойду что-нибудь перекушу, а то умру … , а уж потом просто зайду в магазин Сваровский и куплю Динке какую-нибудь цацку' – Миша решительным шагом, помахивая толстым портфелем спустился по эскалатору в ‘фудкорт' Целый подземный город, царство недорогих ресторанов, где у Миши немедленно разбежались глаза: что же взять-то… азиаты … разные американские фастфуды … французская пекарня bon pain … нет, нет, мучное ему ни к чему. Миша уселся за маленький столик Casa Toscana. Как тут здорово, почти Италия, где он так давно не был. Он сидел перед большим куском Пиццы Бианки с моцареллой, прошутто, копченой семгой, салатом аругула и маленькими помидорчиками. А потом он где-то еще выпьет кофе и съест пирожное. А что такого? Он говорил Дине, чтобы они его не ждали с ужином. Эх, жалко, что тут вино не продают, он бы сейчас немного выпил. Миша принялся резать свой большущий кусок пиццы пластмассовым ножом. Другие кусали от огромного прогибающегося в руке куска, но он так не любил. В Европе так есть было не принято, а Миша считал себя европейцем. Как тут все, черт возьми, вкусно.
Пицца еще была не доедена, но Миша уже открыл свой лаптоп. Нужно имейлы проверить, это займет несколько секунд, а потом он поднимется на 4-ый этаж и купит у Сваровского цацку. Динке понравится. Плаза до девяти, времени вагон. Миша сидел за круглым столиком, погрузившись в свои имейлы. Имейлов было не так чтобы очень много, но все интересные, такие, на которые хотелось сразу отвечать. Он быстро печатал и улыбался, погрузившись в свои дела, забыв, что ему еще надо идти за подарком, что он не у себя в кабинете на кафедре и не дома в гостиной в кресле. Люминесцентные лампочки, спрятанные где-то высоко на потолке чуть мигнули и свет в зале стал приглушенным, но Миша ничего этого не заметил. Он пальцем нажал на 'отправить' и поднял голову. Вокруг него никого не было, ни единого человека. Прилавки с едой были пусты, кое-где были спущены железные шторы. 'Что это такое? Ушли что ли все? Сколько же я здесь просидел? Какая-то ненормальность, как они могли закрыть и меня не выгнать … так не бывает' – Миша начинал на себя злиться. Такое только с ним могло произойти: засиделся, увлекся, не заметил, что вокруг него произошло. Кошмар какой-то! Плаза явно закрыта, подарок он не купил, да еще плату за стоянку просрочил, теперь жди штрафа … Миша с досадой захлопнул компьютер, взял свой портфель и вышел в коридор. Там было темновато, все рестораны закрыты и новый, совсем недавно обустроенный фудкорт 'Turnstyle', выглядел, как декорация к фильму ужасов. Не было видно ни уборщиков, ни охранников, ни запоздавших продавцов, ни спешащих к выходу посетителей. Миша пошел по указателю 'лифты', собираясь подняться, чтобы заканчивать этот, как оказалось, дурацкий день, дома с женой и дочкой. Ни одна кнопка не мерцала, лифты явно не работали, но Миша все равно нажал на все … Ну, ладно, лифты отключили, но должна же тут быть лестница. Он пошел налево в поисках выхода наверх, но никаких работающих надписей 'exit' не обнаружил, направо их тоже не было. Стало неприятно, как же отсюда выбраться … какой же он придурок. Рассказать кому – не поверят: в центре Манхэттена, на людной плазе … потерялся.
Миша вдруг почувствовал, что устал, маленькая их квартира казалась ему островом спасения. Там его ждала жена, они будут пить чай. Дина уже скорее всего беспокоится. Надо ей позвонить, рассказать о своем приключении. Телефон не работал, даже время не показывал. Сколько же сейчас времени? Ночь что ли? Все-таки это дикость. Что-то тут не так, но что? Как тихо-то, ни один звук не доносится. Как это может быть? Наверху тысячи машин, а внизу вечно слышно подземку, глухой такой звук. Ну и что ему теперь делать? Миша вернулся за свой столик и в изнеможении уселся на стул, который теперь казался ему шатким и неудобным. Внезапно ему в голову пришла идея: сзади ресторанных стендов везде была надпись 'служебное помещение'. Ну, да конечно, персонал скорее всего имел доступ на улицу, там у них мусорные бачки, продукты привозят, доки для грузов … как он сразу не догадался, как выйти. Может включиться сигнализация … а и хорошо, может хоть кто-то к нему придет. Двери служебных выходов открывались, Миша попадал в темные коридоры, нескончаемо длинные, которые никуда не вели … впрочем потеряться в этих прямых коридорах было нельзя. Отчаявшись выйти на улицу, Миша возвращался в зал, где он с таким аппетитом ел пиццу бьянку. Что ему здесь ночевать? Придется. А Дина будет морги обзванивать. Мишей уже прочно овладевала паника, которой он стеснялся. Ну посидит он тут до утра, утром люди придут, молл откроется. Он вроде с девяти. Миша вспомнил мамины рассказы про подругу, которая вот так же осталась в примерочной, где ее закрыли продавцы комиссионки. Баба шмотками увлеклась, а он компьютером. Ну, и дурак! Голова начинала болеть, захотелось пить.
… Лида попадает в темную центральную аллею Нью-Йоркского молла, подвальный, недавно законченный, этаж фуд корта в Коламбус Серкл. Днем аллею заполняет толпа, она густо наполнена запахами еды, глухой шум, беспрестанно работают лифты из которых выходят оживленные группы людей, в основном женщин. К запахам еды примешивается запах краски, только что закончена реконструкция, корт совсем новый, кое-какие рестораны еще даже не открыты. Сейчас тут довольно мрачно, бетонные стены выглядят неприглядно, жалюзи витрин закрыты, новый блестящий пол кажется в темноте тусклым. Лида невольно вздрагивает, когда представляет себе бедного потерявшегося Михаила Ямпольского. Не хотела бы она очутиться на его месте. Пора его окликнуть. По-русски? Это уж будет совсем какой-то 'сюр' …
– Sir!
Миша резко оборачивается, лицо его сразу озаряется радостью. Ну, наконец-то! Никакой мистики. Сейчас ему помогут. Он видит Лиду и быстро идет ей навстречу.
– Yes… Sorry, meme, I got somehow lost. Can you, please, tell me …
– Михаил Бенцианович, не волнуйтесь. Давайте присядем.
– Кто вы? Сколько времени? У меня телефон не работает. Пожалуйста, помогите мне. Как хорошо, что вы здесь оказались, спасибо. ‘Мэм’ он ее назвать по-русски не может. Чувствует язык, не говорить же 'сударыня'.
Миша говорит быстро и нервно, слишком многословно. Он с органичной легкостью истинно многоязычного человека переходит с английского на русский, не особенно удивившись русской речи. Это же Нью-Йорк. Сейчас это не имеет для него значения. Лида видит пожилого интеллигентного мужчину, постепенно отходящего от только что пережитого стресса. Он видимо сам себя ругает за панику, предвкушая, как он окажется наконец дома и будет с юмором рассказывать жене о дурацком приключении на плазе. Ему придется признаваться, что он туда пошел ей за подарком, но ничего пока не купил. Ерунда, Дина посмеется вместе с ним. Она действительно начала волноваться, его телефон не отвечал, и теперь у нее гора с плеч … Лида читает Мишины мысли. В капсуле она обладает такой способностью. Поначалу ей из-за этого было иногда неприятно, даже стыдно, но она давно привыкла находиться в головах чужих людей, находя там разные шокирующие вещи:
– Михаил Бенционович, я вас сейчас все объясню.
– Я понимаю, что плаза закрылась, а я и не заметил. И все-таки … который час?
– Не стоит нам сейчас говорить о времени, вас это только запутает. Хотя … сейчас 8 часов вечера, вы, Михаил Бенцианович давно дома, включили телевизор, а дочери вашей Маши нет дома. Она у подруги Таси.
– Что, простите? Откуда вы знаете, что мою дочь зовут Маша? И как это я могу быть дома с женой и одновременно здесь? У нас с вами какой-то странный разговор, вы не находите? Как вас зовут? Вы получается меня знаете, а я вас нет. Давайте отсюда выходить, я давно должен быть дома, моя жена Дина очень волнуется. Пожалуйста.
– Михаил, она не волнуется. Нечего ей волноваться. Вы уже довольно давно вернулись. И простите меня, я действительно не представилась. Меня зовут Лида.
– Очень приятно, Лида. Давно вы живете в Нью-Йорке? – Миша на автомате пытался быть светским.
– Михаил Бенцианович, я не живу в Нью-Йорке. Мы с вами сейчас не в Нью-Йорке. В этом-то все и дело.
– Да? А где? – Миша саркастически улыбался, находя ситуацию настолько гротескной, что принимать ее всерьез мог бы разве что идиот, а себя идиотом Миша не считал. Эта Лида с какой-то целью его разыгрывает, причем успешно. Наверное, он пал жертвой какого-то дружеского пари. Узнать бы кто это все заказал, привлек эту Лиду! Ничего он узнает … и мстя его будет ужасной. Миша тоже умел искусно кого-нибудь разыграть.
– Лида, давайте серьезно. Я вам предлагаю пойти к моей машине, мы поедем ко мне домой и вы мне все объясните. Ладно?
– Нет, Михаил, я вам здесь все объясню. Даже не потому что я не хочу ехать к вам в гости, а просто это невозможно. Я сейчас какое-то время буду говорить, и пожалуйста, не перебивайте меня. Это очень важно. Кстати, я не уверена, что нам стоит здесь в этом темном помещении оставаться. Давайте отсюда уйдем … где для вас будет комфортно?
– Что вы имеете в виду?
– Хотите оказаться в Гурзуфе на даче у Володи Житомирского? Вам там всегда было хорошо. А можно в каком-нибудь маленьком кафе в Женеве. А вас же там много любимых кафе. Для того, чтобы вы приняли то, что я скажу, подобный 'перелет' будет нам только на руку.
– А давайте в Женеву … Михаил хитро улыбался, показывая, что Лиде не удалось его провести, но он принимает игру.
Лампочки под потолком снова чуть мигнули и Миша с изумлением обнаружил себя в кафе 'La Clémence' в старом городе, куда он часто заходил с друзьями с кафедры. Столики с площади были убраны, они сидели с Лидой внутри, за столиком у окна, по которому струились капли дождя. Небольшой зал был совершенно пуст. Перед Мишей стояла большая чашка с дымящимся супом и отдельно на тарелочке лежал сендвич. Лида пила кофе. Знакомая маленькая площадь, окруженная старыми пятиэтажными домами. Миша прекрасно знал это место. Он когда-то два года проработал в женевском университете, успел почувствовать себя европейцем.
– Лида, я поражен. Как вы это делаете? Какая-то компьютерная графика?
– Михаил, ну, какая графика! Разве вы можете графически есть горячий суп? Ешьте, а то остынет. Впрочем, вы же не так давно ели пиццу. Может кофе?
– Не надо мне ничего. Я вас слушаю.
Лицо Михаила стало совершенно серьезным. Версия с розыгрышем не подтверждалась. Слишком уж все сложно. Теперь он действительно был готов ее слушать. Каким-то образом до него дошло, чтo единственно для него теперь важным было то, что скажет Лида.
– Так вот, Михаил, я надеюсь, вы не против, что я вас так называю. Вы не в своем мире, тут нет привычных вам городов, ни Нью-Йорка, ни Москвы, ни Женевы. Вы во временном, условном и промежуточном мире, который мы называем 'капсулой'. Можно назвать его иначе: 'порталом', 'шлюзом' или 'гейтом'. Название неважно. 'Капсула' – это окно в параллельную действительность, одну из непостижимого множества. Мы вам предлагаем начать жить в такой 'другой' действительности. Ваша жизнь там не будет конечно совершенно идентична вашей жизни в известном вам мире. Ваша личность будет слегка модифицирована и таким образом есть все основания полагать, что вы станете счастливее …
Лида видела, что на лице Михаила появилось нетерпеливое, слегка раздраженное выражение, которое свойственно культурным людям, желающим прервать собеседника, но не делающим этого из вежливости. Слушать то, что им говорят, делается невыносимым, и чужой вздор они не прерывают из последних сил.
– Михаил, вы хотите мне что-то сказать? Я понимаю, что у вас возникли вопросы, у вас будет возможность их мне задать, хотя … ладно … давайте сейчас …