Скрижаль Тота. Хорт – сын викинга (сборник)
Причина выяснения отношений была весьма серьезной. После того как закончились бои, мрачный Вим, который проиграл заклад, полез в кошелек, дабы расплатиться, отдав несколько монет устроителю захватывающего зрелища, и с ужасом обнаружил, что в кошельке вместо золота и серебра лежат обычные камушки! Это было непонятно и невероятно.
И только хорошо присмотревшись, Вим сообразил, что кошелек чужой, а его «казну» прибрал к рукам искусный вор. Он так ловко подменил кошелек, срезав кожаные шнурки, которыми тот был привязан к поясу (притом под плащом!), что Вим ничего не почувствовал. А как почувствуешь, если по весу оба кошелька были почти одинаковы.
Теперь у бандитов возникла большая проблема – где взять деньги на дорогу. У Бамбера в тощем кошельке лежало полсотни пфеннигов на мелкие расходы, но что толку? В Италии все было очень дорого из-за неурожая; здесь даже хлеб пекли не из пшеницы или ржи, а из растертого в порошок миндаля.
Он, конечно, получался вкусным, но не всем по карману. В конечном итоге бандиты помирились и пошли в таверну заливать свое горе крепким и недорогим итальянским вином для простолюдинов, где заказали две пузатые бутылки-фиаски, каждая вместимостью в один канна…[45]
Следующий день был самым обычным в череде дней, которые остались за спиной путешественников. Тем не менее Себальд чувствовал волнение. Как встретит его епископ? Лиутпранд был весьма странной личностью, и уговорить его, тем более обмануть, предложив себя и Геррика в качестве телохранителей, представлялось нелегкой задачей.
Родился Лиутпранд в Северной Италии в 920 году. Он был выходцем из лангобардской фамилии, его отец считался приближенным короля Италии Гуго. В 927 году отец ездил послом к ромеям для укрепления связей нового короля с империей, но по возвращении в Италию умер, оставив Лиутпранда ребенком. Мать вышла вторично замуж, и ее муж имел при дворе большое влияние, а Гуго за хороший голос взял Лиутпранда в капеллу.
Когда Гуго был изгнан из Италии в 945 году, семья Лиутпранда вместе со многими другими аристократами приняла сторону его более счастливого противника Беренгария II, а отчим молодого человека успел даже устроить пасынка секретарем короля. Беренгарий II обнаружил такое доверие Лиутпранду, что отправил его в 949 году послом в Константинополь.
Но вскоре Лиутпранд, поссорившись с новым королем, бежал из Италии в Германию ко двору императора Священной Римской империи. В 963 году, когда папа Иоанн XII объединился с сыном Беренгария Адальбертом и затеял заговор против Оттона, Лиутпранд вместе с императором отправился в Рим, где принял участие в тайном собрании епископов. Результатом этого собрания стало низложение папы 4 декабря 963 года, а затем и суд над ним.
После этого его сделали епископом Кремоны (еще при Беренгарии он получил звание дьякона Павийской церкви). Лиутпранд всецело посвящал себя делам своей новой епархии, по-прежнему оставаясь близким лицом к императору Оттону…
Себальд ехал, не обращая внимания на Геррика, которой балагурил практически без умолку. Рыцарю из Вайсенбурга все было интересно: и деревушки вдоль дороги, и стада овец, пасущиеся на лугах, и крестьяне, которые везли на городской рынок на продажу птицу, рыбу, фрукты на повозках, степенно топая рядом. Иногда он и вовсе оживлялся, когда их обгоняла повозка с бархатными занавесками, из-за которых выглядывала обладательница прелестного личика. В таких случаях Геррик гордо выпрямлялся в седле и его взгляд становился орлиным.
Дороги, по правде говоря, были скверными. Построенные во времена римской империи или вновь проложенные, они оставались без присмотра. К тому же они были настолько узкими, что больше напоминали тропы, а зимой или в дожди они и вовсе становились непроезжими.
Мосты в большинстве случаев были построены монастырями, а не правителями, поэтому въезжать на них приходилось с большими осторожностями – а ну как провалится. Обычно они возводились арка за аркой, по мере накопления средств, и часто оставались недостроенными. Поэтому небольшие реки приходилось преодолевать вброд.
Рыцари знали, что в более-менее сносном состоянии поддерживались всего две дороги, проложенные ранее римлянами, которые связывали Северную Европу с Италией. Первая шла из Аугсбурга через Тааль на Этш, к Вероне, вторая выходила из Брегенца через Хур и тянулась к берегам озера Комо, а затем к Милану. О них заботился сам император Оттон, чтобы его армия могла совершать быстрые переходы. Но эти дороги остались в стороне, и Себальд с Герриком полностью прочувствовали на своей шкуре все «прелести» бездорожья.
На улицах в городах не было тротуаров, а чтобы отводить дождевые воды от оснований домов, мостовым придавали вогнутый профиль, и улица напоминала большой желоб.
Кремона, расположенная у левого берега реки По, встретила путешественников нестерпимой жарой. Они сильно изголодались, поэтому постарались как можно быстрее найти таверну, где можно было спрятаться от палящих лучей солнца и набить желудки. Это желанное заведение находилось неподалеку от строящейся колокольни – кампанилы. Если судить по фундаменту и мощным стенам из красного кирпича, это сооружение должно было стать просто громадным.
Похоже, весело перекликающимся каменщикам, работающим на лесах, жара была нипочем. Возможно, потому, что наверху дул легкий ветерок.
Зато внизу царил сущий ад. Рыцари не стали заходить в душное помещение таверны, а расположились в тени раскидистой сикоморы. Как появилось в Кремоне это восточное дерево, можно было только гадать. Возможно, саженец сикоморы привезли купцы. Или матросы. Ее ствол был густо облеплен созревающими плодами, которые, по утверждению немало попутешествовавшего Себальда, были очень вкусными. Они напоминали фиги.
Им подали зайчатину под красным пивом, очень неплохое вино и «торроне» на десерт – смесь жареного миндаля с медом и каким-то вкусными специями. Рыцари и их оруженосцы дружно набросились на еду, и вскоре от двух зайцев остались лишь обглоданные кости.
Попивая с удовольствием охлажденное вино и закусывая «торроне», Себальд с интересом рассматривал дома Кремоны с покатыми терракотовыми крышами, благо таверна находилась на небольшой возвышенности, и вид перед ним открывался поистине сказочный. В его душе царили спокойствие и умиротворение, – наконец они прибыли к месту назначения! – чего нельзя было сказать про Хаго.
Юный воришка, а теперь паж рыцаря, не находил себе места от волнения. Он, как и его господин, глазел по всем сторонам. Только его совсем не интересовали архитектурные красоты города. Он выискивал в толпе бандитские физиономии подручных херра Альдульфа. Но их нигде не было видно, и мальчик постепенно успокоился.
Пощупав увесистый кошелек у пояса, он злорадно ухмыльнулся. Если и могли случиться какие-либо затруднения у бандитов в пути, то отсутствие средств было главным. Хаго понимал, что Бамбер и Вим, конечно же, пополнят свою казну, ограбив кого-нибудь по дороге, поэтому он молил Деву Марию, дабы она примерно наказала негодяев – чтобы их поймали и заключили в темницу.
Кошелек Вима предусмотрительный Хаго давно выбросил (он был меченым) и прикупил у бродячего торговца другой. Так что если он встретится с соглядатаями скупщика краденого, они не смогут уличить его в краже.
Отобедав, рыцари двинулись дальше – искать постоялый двор. Для небольшой Кремоны это была проблема – город находился в стороне от путей, по которым передвигались паломники и купеческие обозы. В конечном итоге они оказались на небольшой площади, где в этот момент разворачивалось интересное зрелище.
Там стояла объемистая бадья, высотой в человеческий рост, наполненная нечистотами. Над ней была подвешена деревянная клетка, в которой находился человек. Клетка имела лишь один выход – через дно. Человек внутри нее был упитанным, в годах, и явно не обладал большой физической силой. Он изо всех сил цеплялся за прутья клетки, с ужасом глядя вниз, где в бадье пузырилось забродившее дерьмо.
Вокруг бадьи толпился народ и с нескрываемым злорадством веселился, отпуская в адрес бедолаги соленые шуточки.
– Кто этот человек? – спросил Геррик у прилично одетого сеньора, который тоже зубоскалил, хотя и старался соблюдать приличие.
– Пекарь, – коротко ответил тот.
Оглянувшись и увидев, кто задал вопрос, он с почтением добавил:
– Мессир…
– За что его так?
– Был чересчур хитрым и жадным. Он отбеливал мелом и костной мукой ржаной и овсяный хлеб, выдавая его за пшеничный. Теперь этот негодяй сначала искупается в дерьме, а затем заплатит большой штраф.
Себальд с пониманием кивнул. Пшенице, выращивание которой требовало немалого труда и при этом не сулило больших урожаев, крестьяне стали предпочитать другие зерновые – более стойкие и надежные: рожь, ячмень, овес, полбу, спельту, просо, сорго… Раньше их использовали для подкормки скота, но теперь таким хлебом кормили крестьян и прочий работный люд. Пшеничный хлеб предназначался для господ и был предметом роскоши.
Бывший монастырский послушник невольно улыбнулся, вспомнив случай из своей монашеской жизни. Как-то обитель навестил епископ, который исполнял обет покаяния. На виду у всех он ел наихудший хлеб – овсяный, и, чтобы не впадать в гордыню, выставлял напоказ свои лишения. А сам тайком ел пшеничный.
Но самым печальным было то, что от ржаного и овсяного хлеба люди заболевали «огнем святого Антония»[46]. Болезнь нередко разрасталась до размеров эпидемии, особенно в неурожайные, голодные годы, когда с полей собирали все, что более или менее походило на злаки, и зачастую раньше положенного срока. В большинстве случае от «огня» святого Антония люди умирали.
– Это еще ничего, – снисходительно сказал Геррик, который услышал разговор Себальда с сеньором. – В моем городишке к этим вредным для здоровья отбеливающим средствам в хлеб один ушлый пекарь запекал сушеных мух в качестве изюминок.
– И что?
– А, пустяки… – беспечно отмахнулся Геррик. – Просто мы устроили на него охоту, как на дикого кабана – с собаками и загонщиками. Полдня бегал, пока не изловили.
– Вы его прикончили?
– Зачем? Мы ведь не звери. Псы слегка помяли нашу «дичь», а затем слуги раздели мошенника догола, вымазали маслом, покатали в перьях и пустили по городу прогуляться, для большей прыти стегая его нагайками.
– Не по-божески это… – ханжеским голосом сказал Себальд, едва сдерживая смех.
В этот самый момент изрядно уставший пекарь наконец выпустил прутья клетки и плюхнулся в зловонную жижу. Толпа удовлетворенно взревела, и люди начали расходиться, чтобы не нюхать миазмы, исходившие от бадьи. За ними поторопились и рыцари.
Локанда Кремоны называлась без особых затей – «Taberna perpetua»[47]. Оказалось, что постоялый двор был один на весь город. Но, похоже, рыцарям везло.
Когда они подъехали к двухэтажному зданию постоялого двора, оттуда в этот момент два дюжих молодца выбрасывали двух постояльцев вместе с пожитками. Судя по разговорам, все свои деньги незадачливые путешественники пропили в таверне и проиграли, и платить за жилье им было нечем. Позади слуг торчал хозяин постоялого двора, который ругался нехорошими словами, среди которых «грязные свиньи» были наиболее ласковыми.
Завидев рыцарей, он хотел было скрыться внутри помещения, но Геррик преградил ему дорогу своим конем.
– Любезнейший синьор, нам нужны две комнаты! – сказал он с мягкой улыбкой на изрядно обветренном востроносом лице.
– Мессиры, мне нечего вам предложить, – неприветливо буркнул хозяин постоялого двора. – Все комнаты заняты.
– Разрешите вам не поверить, – вступил в разговор Себальд, строго сдвинув брови. – Мы прибыли в Кремону по приглашению его преосвященства епископа Лиутпранда. Поэтому извольте предоставить нам приличное жилье!
Хозяин постоялого двора в отчаянии поднял руки к небу и забормотал под нос что-то малопонятное, при этом вспоминая всех святых. А затем решительно сказал:
– Ладно, мессиры, будут вам комнаты! Но плату за постой наперед!
– А что так? – поинтересовался Геррик. – Вы не верите благородным рыцарям?
– Что вы, мессир!? Конечно верю. Но моя локанда – не монастырская госпиция, где все бесплатно. А те сеньоры, – между прочим, весьма состоятельные! – которых только что вынесли на улицу мои слуги, решили пожить у меня на дармовых хлебах в свое удовольствие. Я с такими постояльцами по миру пойду!
– Понятно. Держи… – Себальд достал из кошелька безант и бросил его хозяину постоялого двора.
Тот поймал монету с потрясающей ловкостью, попробовал на зуб и с удовлетворением осклабился.
– Милостивые господа! Покорно прошу! – Он сделал на удивление грациозный для его тучной фигуры реверанс в сторону входной двери. – Что стоите, болваны?! Отведите лошадей в конюшню! – набросился он на слуг, которые с интересом наблюдали за разговором хозяина с рыцарями, готовые вмешаться в любую минуту.
Они были вооружены длинными тесаками и в случае заварушки могли представлять большую опасность. Судя по шрамам и дерзким выражениям лиц, это были немало повидавшие на своем веку отставные солдаты.
Видимо, идти им было некуда, – военные действия нередко стирали начисто небольшие деревеньки; да и городам доставалось – и хозяин постоялого двора приютил их в качестве охранников. Себальд совершенно не сомневался, что слуги по приказу своего господина могли напасть даже на рыцарей – судя по тому, как они весьма бесцеремонно обошлись с богато одетыми должниками, явно происходившими не из низов общества.
– Меня зовут Лука. Мессиры, скоро ужин, я вас приглашаю… – тараторил возбужденный хозяин постоялого двора, воодушевленный щедрой платой. – У меня есть превосходное вино! Уверяю, вам пить такое еще не приходилось. Божественный нектар! По вечерам в таверне собирается приличная публика, и если хотите испытать судьбу, то Бог вам в помощь. Музыка, разные игры, наконец, красивые женщины… развлечений вам хватит до утра!
– Покорно благодарим, – сдержанно сказал Себальд. – Но для начала нам нужно умыться и отдохнуть с дороги.
– Всенепременно! Джустина, где ты запропастилась, чертовка?
Откуда-то из глубины двора появилась худощавая, смуглая девушка с огромными черными глазищами. Она так глянула на Себальда, что тот обмер. «Чур меня! – подумал он и едва не перекрестился. – Ведьма! Истинно говорю…»
– Отведи господ в их комнаты. Да-да, те, что освободились! Только приберись там хорошенько. Да быстрее поворачивайся! Мессиры желают отдохнуть перед ужином.
Рыцари поднялись вслед за Джустиной на второй этаж, она быстро подмела пол, поменяла постель, застелив ее чистым покрывалом, и была такова. Комната рыцарям досталась просторная, светлая, чего нельзя было сказать про Хаго и Горста; их определили в крохотный чулан с одним-единственным окошком под потолком. Но уставшим путникам было не до смотрин своих жилищ.
Спустя недолгое время они уже спали как убитые.
Digressio III. Ахет
Тот-Джехути стоял на ступеньках недавно построенного храма своего престольного города Хут-Ка-Птах[48], которые сбегали прямо к воде, и прислушивался к шуму Приносящей Ил. Раннее утро повеяло долгожданной прохладой, и строгое лицо гиганта ласкал легкий ветерок. Правителя Та-Кемет редко кто видел смеющимся; разве что жена Сешат, верная подруга и помощница во всех его деяниях. Ее почитали как божество, а как иначе, если Сешат – супруга самого Тота?
Правитель обратил на нее внимание, когда она была совсем юной. Его поразил рост девушки – она была выше всех придворных прелестниц на голову. Разобравшись в ее родословной, Тот узнал, что ее прадедом был один из тех, кто прибыл в Та-Кемет из гибнущей Атталанты. Это обстоятельство повлияло на решение правителя, привычного к случайным связям с женщинами, взять Сешат в законные жены.
Она была очень красива и чрезвычайно умна и вскоре стала ближайшей помощницей Тота. Он дал ей мудрость Атталанты и поставил руководить огромным архивом «Дома жизни», в котором хранились уникальные рукописи жрецов Атталанты и богов. Сешат записывала на листьях священного дерева «шед» деяния своего господина, и кроме того, во главе сонма писцов занималась подсчетом военных трофеев, пленных, даров и дани.
В последние годы у нее появился талант зодчего, и она начала заниматься составлением строительных планов и покровительствовать подрядчикам, сооружавшим великолепные храмы и дворцы.
А еще Сешат любила животных. Казалось, что она понимает их язык. Ее ручная пантера бегала за ней словно котенок, исполняя малейшие прихоти своей хозяйки. Наблюдать со стороны за их общением было чрезвычайно занятно.
Правитель Та-Кемет был встревожен. Наступило первое время года – «ахет», когда Приносящая Ил разливалась на четыре месяца, а река все еще молчала и неспешно несла свои тихие воды в низовье. Все сельскохозяйственные и земледельческие работы уже прекратились, и народ Та-Кемет начал готовиться к длинным праздникам. Днем по реке плыли украшенные разноцветными лентами и букетами цветов суда – большие и малые, а по вечерам люди веселились и славили богов за то, что они милостивы к ним.
Обычно во время «ахет» велись строительные работы по восстановлению и возведению пирамид и гробниц, а также храмов. Благодаря древней технике Атталанты, огромные сооружения строились быстро, не так, как до появления в Та-Кемет морских скитальцев, утративших родину, погрузившуюся в пучину Океаноса. В те древние времена по приказу правящих страной богов надсмотрщики пригоняли тысячи пахарей и ремесленников, которые вынуждены были гнуть на строительстве спины от зари до зари, надрывая себе жилы и теряя здоровье.
Тот прислушался. Жрецы храма, встревоженные задержкой половодья, пели гимн в честь разлива Приносящей Ил:
О Творец света, приходящий из темноты,Вскармливающий стада,Могущественный образ всего сущего.Никто не может жить без него!Люди одеты в одежды изо льна,Что произрастает на его полях.Ты облагораживаешь все землиИ насыщаешь их непрестанно,Спустившись с небес…«Почему задержался Хапи? – тревожился Тот. – Никак не выберется из своей пещеры? Ленивый толстяк!»
Хапи – «Единственно текущий» – был богом Приносящей Ил (которую иногда называли его именем) и покровителем урожая. А еще Хапи именовали «Повелителем рыб и птиц болотных», «Повелителем реки, несущей растения». Хапи изображали толстяком с синей кожей и большим животом в одной набедренной повязке, приносящего дары богам. А иногда Хапи и вообще рисовали в образе священного животного богини-матери Та-урт – бегемота.
Он был, пожалуй, старше всех богов, его считали отцом небожителей. Хапи дружил с Гебом, богом Земли, и Непером – богом зерна. Он жил в пещере возле одного из источников Приносящей Ил, сибаритствуя и отсыпаясь, что было неудивительно – работать четыре месяца сутки напролет нелегко…
У ног правителя плеснула волна; он глянул на водомер и с удовлетворением улыбнулся. «Ахет» пришел! Наконец послышался и долгожданный рокот, который предшествовал разливу Приносящей Ил. Это с верховьев, преодолевая пороги, надвигалась высокая волна. Мысленно извинившись перед Хапи за непочтительность, Тот-Джехути не пошел в храм, чтобы продолжить обучение Просвещенных, а направился на псарню. Там его ждали недавно рожденные щенки-волкодавы.
Злобные псы ростом с осла были личными телохранителями правителя Та-Кемет. Они сопровождали его в воинских походах и на охоте. С некоторых пор их стали использовать для защиты стада. Располагаясь на возвышенностях для лучшего обзора охраняемой территории, псы зорко следили за хищными зверями, которые всегда шли вслед за гуртом одомашненных животных. Скот был главным богатством кочевников Та-Кемет, а главным врагом скота были даже не львы и леопарды, а волки.
Ничто – ни воинское мастерство, ни охрана – не могло спасти стадо от волков. Только исполинские волкодавы, которым были не страшны степные хищники. Два пса в защитных ошейниках, покрытых бронзовыми шипами, могли растерзать даже льва, не говоря уже о других зверях.
Пастухи не могли нарадоваться поистине царским подарком правителя Та-Кемет и дорожили волкодавами больше собственной жизни. Каждый взрослый пес мог свободно сражаться с четырьмя волками.
Достаточно было волкодаву подать голос, и хищники торопились ретироваться. Волки обычно нападали только в том случае, если были уверены, что нет силы, которая может их покалечить. Целая стая волков, конечно, с одним волкодавом могла справиться, но не без серьезных потерь. А этого хитрые и благоразумные хищники не любили.
Правителя Та-Кемет встретил начальник псарни, которого звали Нехи. Он склонился перед ним в низком поклоне, но не стал падать ниц, как это было положено. Так наказал Тот-Джехути. Начальник псарни был очень сведущим человеком в своем деле. Это он отыскал где-то в горах страны Нуб этих псов и убедил правителя создать государственную псарню. Тот-Джехути испытывал к нему благодарность, потому как лучше и надежней друзей, чем его личные псы, нельзя было сыскать во всем белом свете.
– Как щенки? – спросил Тот.
– Время кормежки, повелитель…
– Веди! – оживился Тот-Джехути.
Щенки уже изрядно подросли, и молока матери им стало не хватать. Поэтому их прикармливали, притом из деревянных мисок, отделанных внутри волчьей шкурой. С юных клыков щенков приучали воспринимать запах волка, как пищу, поэтому у взрослых волкодавов не было никакого страха перед хищниками. На псарне были и другие миски – обитые львиными и леопардовыми шкурами. Но их применяли, когда псу исполнялся год.
Немного повозившись со щенками, довольный Тот пошел в Большой Дом или Пер-о – свой дворец, где должен был состояться прием иноземных послов. Несмотря на высочайший сан, правитель Та-Кемет был босым, хотя, конечно, у него имелись сандалии. Тот любил ощущать подошвами босых ног ласковое прикосновение Геба, божественного правителя Та-Кемет и бога Земли.
Внешний вид дворца, в особенности фасад, повторял формы гробниц умерших богов. Гробница считалась домом усопшего в его загробной жизни, поэтому она была похожа на жилище правителя в земной жизни. Стену дворца разделяли уступы с фигурными зубцами поверху и украшали барельефы и орнаменты. Они рассказывали своим художественным языком о победах Тота-Джехути. Территорию дворца четырехугольной формы окружала крепостная стена с башнями. Ворота были оббиты полированными бронзовыми пластинами и сверкали на солнце так ярко, будто там по меньшей мере был вход на небеса.
За долгое время существования Та-Кемет при дворе сложился строгий этикет, следование которому было обязательным для всех. Называть правителя по имени никому не разрешалось. Придворные обозначали его безличным «Они» и «довести до Их сведения». Были и другие выражения, которыми щепетильный придворный мог пользоваться, говоря о своем божественном владыке. Это не очень нравилось Тоту-Джехути, привыкшему к воинской простоте, но древний обычай, заведенный Первыми богами, он нарушать не хотел.
Для каждой потребности его царственной персоны имелся специальный придворный вельможа, который носил соответствующий титул. В покоях правителя толпилась небольшая армия изготовителей париков, сандальных мастеров, парфюмеров, прачек, белильщиков и хранителей царского гардероба. Что касается наряда Тота-Джехути, то он не просто превосходил роскошью одеяние сановников и высших военачальников армии – ему надлежало соответствовать его божественной сущности.
Он никогда не появлялся с непокрытой головой и даже в семейном кругу носил парик. Волосы Тот стриг коротко, чтобы носить разные парики, самый простой из которых – круглый с диадемой, закрепленной сзади, и спускавшимися на затылок подвесками. Диадему обвивал золотой урей – кобра, чья голова с раздутой шеей поднималась над серединой лба. Парадным головным убором была двойная корона, похожая на удлиненную ступку. Кроме того, Тот-Джехути охотно надевал, особенно во время военных парадов и на войне, изысканный и простой синий шлем с уреями и с двумя лентами на затылке.
Накладной бороды, сплетенной в косичку, которую носили боги, у Тота не было. Он завел себе обычную бородку. Его набедренная повязка была гофрированной. Она придерживалась широким поясом с металлической пряжкой, с превосходно исполненными иероглифами спереди и бычьим хвостом сзади. Иногда к поясу подвязывали передник в форме трапеции. Он был целиком сделан из драгоценного металла. С обеих сторон передник украшали уреи, увенчанные солнечными дисками.
Завершали это убранство драгоценности и украшения. Тот-Джехути носил самые различные ожерелья: нанизанные на шнур золотые пластинки, шарики, бусины с плоской застежкой сзади, от которой спускалась очень красивая золотая кисть из цепочек с цветами. Эти ожерелья весили немало, но гигант их тяжесть не ощущал.
Кроме того, Тот подвешивал на шею на двойной золотой цепи нагрудное украшение в форме фасада храма и надевал три пары браслетов: одну – на предплечья, вторую – на запястья, третью – на щиколотки. Иногда он накидывал длинную прозрачную тунику с короткими рукавами и таким же прозрачным поясом, завязанным спереди…