Я выбираю солнце
Однажды, когда баба Рая отоваренная вернулась с мороза, Изольда Павловна оставила работу и поспешила отпоить её горячим чаем. Злата прокралась через залу и подсмотрела на кухне: баба Рая выкладывала добытые продукты и говорила:
– Вот, харчишек, вам, барышня. Узнала, завтра костей обещались давать, на бульон-то и хорошо, с килограммчик и вам прихвачу.
– Да, полно, Раечка…. Много ли мне надо? Лучше, давайте, чайку сначала. Зазяблись совсем, голубушка.
Злата на цыпочках побежала назад, схватила кисточку, обмакнула её в оранжевую краску и в правом углу над портретом девушки нарисовала махонький кружочек – солнышко. Потому как от серых туч все будут грустные, а от солнышка весёлые – простая детская логика. Потом всё беспокоилась – поругает её Изольпална или нет? Но та ничего не сказала и оранжевое пятнышко не тронула, только чаще стала Злату по голове гладить.
Перед Новым годом папа пришёл домой с огромным мешком, разжился в своём институте. Мандарины, давно исчезнувшие с полок элитные конфеты «Трюфели», розовые весёлые баночки мармелада с надписью «Апельсинные и лимонные дольки» и много ещё разной остродефицитной вкуснятины вывалил на диван. Весь вечер они увлечённо собирали подарки, Злата по-честному поделила на шесть кучек, строго выстраивая иерархию важных в жизни людей.
– Мне, Андрюше, папе, бабе Рае, Бабане, Изольпалне.
Поделила на всех, никого не обидела, правда, затем три кучки объединились в одну, а конфеты вытаскала сама.
Растроганная преподавательница смахнула выкатившуюся слезинку, с достоинством княжны кивнула и сказала:
– Благодарю великодушно!
В ответ Злата тоже получила подарок – один из мольбертов-раскладушек, простой карандаш «Koh-i-noor» с золотым тиснением и голубую коробочку с надписью «Ленинград», настоящие профессиональные акварельные краски. Достать подобную редкость и в добрые времена было сложно, а на пике перестройки практически невозможно.
– Не надо, Изольпал-лна, – пыталась возразить смущённая баба Рая. – Денег-то каких стоит!
– У папы попросим, – быстро вставила Злата, сердито глянув на неё. Если у папы денег не хватит, то она готова распечатать свою копилку-собачку, лишь бы заполучить вожделенные подарки.
– Берите, Раечка, не стесняйтесь. На тот свет с собой не заберу, а Златочке на первое время пригодится.
– Ой, да что ж вы говорите. Жить да жить ещё, а то и своим бы кому отдали.
Изольда Павловна чиркнула зажигалкой, глубоко затянулась и отвернулась к окну. Долго смотрела, не шевелясь, на узорный переплёт заснеженных веток на сером акварельном небе. Злата встревожено думала: хоть бы отдала, хоть бы отдала просто так! Деньги они с Андрюшей копили на важное дело – велик в деревню купить. Мечта одна на двоих – лихо пронестись вниз по улице до озера, позвякивая блестящим звоночком. Так и виделось: Андрюша уверенно заруливает, привстав на педали, а она весело подпрыгивает, сидя на багажнике.
– Мои меня уже заждались, – с грустью улыбнулась, оборачиваясь, Изольда Павловна. На светлом лице её, покрытом сеточкой глубоких морщин, отпечаталась накопленная за долгую жизнь усталость. – Племянник один остался, пройдоха, не по моей линии. Так что, забирайте. Да и Виталию Геннадьевичу передайте, может, картины его заинтересуют. О деньгах пусть не беспокоится, просто подарю.
Злата выдохнула с облегчением и всю дорогу до дома помогала тащить бабе Рае мольберт. Крепко держала его, когда та отдыхала, и радовалась, что не пришлось деньги потратить. А папа сначала сказал – неудобно бесплатно брать, но Злата уговаривала, используя весь наработанный арсенал женских хитростей.
– Ну, папочка, родненький, пожалуйста, – канючила она, чуть не задушив его сверх ласковыми объятиями. Зацеловывала, защекотывала пушистыми волосами, повторяя: – Знаешь, как там красиво? Не зна-аешь, в сто раз лучше, чем в музее!
Уломала. В конце зимних каникул они набрали деревенских гостинцев и вчетвером, с бабой Раей и Андрюшей, отправились в гости. Массивная дубовая дверь неприветливо встретила приклеенной поперёк полоской бумаги с печатью. Папа помрачнел, а баба Рая мгновенно побледнела и беззвучно зашевелила губами. Сверху спускался пожилой мужчина с бестолково тявкающей болонкой на поводке. Он остановился возле них и угрюмо сказал:
– Схоронили, два дня уж как схоронили. А вы-то кто, тоже родственники? Поналетели, вороньё! При жизни бы….
– Нет, нет, мы уроки брали, – поспешно перебил папа и покраснел.
– А-а, ученики. Много их было, и никто даже…. Эх, жизнь, какая женщина! А умерла в одиночестве.
Они перешли дорогу и в молчании брели вдоль замёрзшей реки. Стелилась под ноги позёмка, колючий морозный ветер подсвистывал, обдавал холодом лицо, но ни Злата, ни Андрюша не решались попроситься домой. Как обычно, держались за руки и попеременно оглядывались назад, за их спинами папа под локоть вёл бабу Раю. Та долго всхлипывала и вытирала глаза скомканным клетчатым носовым платком. В руке у отца болталась коричневая матерчатая сумка с уже ненужными гостинцами.
После этого случая Злата впервые осознала слово «смерть». В её понимании оно виделось жирной чёрной линией на бумаге, где «до» – это жизнь, а переступив через черту, человек растворяется, исчезает и никогда больше не появляется. С пониманием пришёл страх: так растворились бабуля с дедулей, так может растаять папа, баба Рая, Бабаня, и она смутно подозревала, что и мама, от которой остался только размытый образ да картина Ренуара в Пушкинском музее, также исчезла без следа. Всё чаще спрашивала у отца, когда мама вернётся из командировки, а он всё убедительнее сочинял истории о секретной работе жены. Потом появились невиданные в СССР подарки от мамы – джинсы, комбинезончики, платья, кофточки невообразимо красивых пастельных тонов, мяконькие, приятные к телу. Однажды Злата открыла огромную коробку, а там принцесса в алом, расшитом серебром, бальном наряде. Самая настоящая принцесса и совсем как живая, наклонишь её, а она песенку поёт на незнакомом языке. Хоть особо и не играла с девчачьими игрушками, но резиновое личико с приметными ямочками на пухлых щёчках, локоны и малюсенькие туфельки на каблучке сразили наповал. Из рук такое диво дивное выпускать не хотелось, она и не выпускала. Эта ни в чём неповинная кукла впоследствии приняла на себя главный удар Златкиного внезапного взросления.
Глава четвёртая
В Краснопресненскую художественную школу Злата не поступила, не прошла по конкурсу, сдали документы в обычную. Огорчилась, конечно, но ещё стояло лето с его назойливым комариным звоном деревни, запахом жарко вздыхающей земли и спелой антоновки, а, значит, с Андрюшей. Родители его приехали в отпуск и на толкучке купили подержанный велосипед «взрослик». Дети на пару без устали гоняли вверх-вниз по грунтовой улице, учились кататься, периодически заваливаясь то в жирную пыльную лебеду у магазина, то в высокую полынь у озера. Только и успевала Бабаня замазывать зелёнкой ободранные локти и коленки, да ворчала:
– Чумовые, от чумовые, что дети, что родители! Купили баловство мне на беду, того и гляди шею свернут.
Сворачивать себе они ничего не собирались. С утра отрабатывали повинность на огороде, продёргивали морковку, пололи грядки. Злата непременно тянула время, ждала – Андрюша закончит свою и на корточках поползёт навстречу. Потом седлали велик и вскачь пускались по деревенским колдобинам, до синяков отбивая попы. С визгом уносили ноги и колёса от заливающихся вслед дворняг или шипящих длинношеих гусаков. К вечеру отмытые и отъетые залезали на полати.
На кухне собирались местные певуньи, выпивали домашней наливочки и душевно затягивали глубокими голосами:
– И тако-ой на небе ме-есяц
Хоть иголки подбира-ай….
Под эту колыбельную Злата с Андрюшей шептались, пока язык ворочался, и обессиленные проваливались в сон. Лёгкий ветерок от распахнутого настежь окна тормошил льняные шторки, поддувал ночной прохладой, наполняя бескрайним счастьем цветные детские сны.
Во время летнего балбесничанья желание рисовать вылетало напрочь, а вместе с ним и наработанные в школьном кружке навыки. Иногда она порывалась что-то начать, но, кроме как разложиться во дворе с художественными причиндалами, ничего не получалось. То коза отвязалась, то куры пролезли через дырку в сетке-рабице, то невесть откуда прилетела бабочка с таинственным названием махаон. Вот её-то как раз очень хочется нарисовать, но для этого нужно сначала поймать. Пока ловили, нашли первые покрасневшие помидоры, а они так и просятся, чтобы их оборвали и съели. Бесконечная каникулярная круговерть кипела, неслась во весь опор, уйма деревенских забот не оставляла времени на любимое занятие.
К тому же, в десять лет у Андрюши проснулся лекарский дар. С чего вдруг сия божья милость спустилась на него – неизвестно, в роду к медицине близко никто не подходил и даже не дышал в её сторону. Если только в городскую аптеку зайти, да медичка Настасья рыхлое ангинное горло посмотрит.
В школьной библиотеке ему случайно попалась на глаза книга «Справочник врача скорой и неотложной помощи». Невзрачная, в белом переплёте, с хрустящими ещё страницами. По всей вероятности, сроду никому не нужная, а вот Андрюше понадобилась позарез. Открыл однажды и утонул в плюснах, предплюснах, переломах и ушибах. Принялся лечить всех подряд – обеих бабок, кошек, собак, птиц, Злату. Она и стала его первым анатомическим манекеном и тренажёром для отработки наложения повязок. Все бинты в обоих домах поизвёл, то руку сестрёнке до плеча замотает, то ногу упакует по самый пах. Бабаня в первый раз как увидела на Злате белый марлевый чулок, чуть в обморок не сползла. Покачнулась и тяжело присела на табуретку, бессильно свесив руки с болтающейся поварёшкой.
– Чтой-то с тобой? – только и смогла продавить, с ужасом глядя на ковыляющую на несгибаемой ноге внучку.
– Андрюша двойной перелом зафсик… засикфи… р-ровал.
– К-какой перелом?
– Двой-ной! Бедра и колена… коленастопа, вот.
– А ну, иди сюда.
Бабаня потянула её за руку, поварёшка накренилась и бордово-масляный шлепок впечатался в домотканую дорожку, мгновенно расползаясь в тёмное пятно.
– Ба, ну как маленькая! Аккуратно надо, не руки, а крюки, – укоризненно покачала головой Злата, в точности передавая бабкины слова и манеру разговора, и распорядилась: – Компотику нам и печеньица, руку ещё лечить будем.
– До инфаркта доведёте со своими хворобами, – утомлённо вздохнула Бабаня, подбирая с пола ошмётки варёной капусты. – Никакого печеньица, доктора своего зови, обедать будем.
С животными сложнее. Соседский кот с обмороженными ушами повадился женихаться к Муське. Гроза окрестных кошаков, разбойник этот бросался в драку с потенциальными ухажёрами, отстаивая право на лапу и сердце зазнобы. Частенько рычащий и визжащий клубок катался в Бабанином дворе, котяра в кровь бился, бывало и сам огребал, но к пятнистой возлюбленной не подпускал никого. После недавней отчаянной стычки хромал на заднюю ногу, однако регулярно выныривал между потемневшими штакетинами забора. Его-то дети и поджидали, чтобы исцелить. Место засады облюбовали в зарослях величественной мальвы. Полдня отсидели среди выброшенных стрел с лиловыми, розовыми и белыми розетками. Обрывали цветы, слюнявили лепестки, клеили их на нос, на лоб, от запыленных шершавых листьев голые руки и ноги чесались нестерпимо, да и солнце жарило так, хоть блины на макушках пеки. Но пациента подкараулили и со всего маху накрыли старой Бабаниной курткой. Кот оказался бывалым, лечиться не хотел ни в какую, благим матом орал, брыкался, норовил улизнуть от медицинских процедур, но Андрюша крепко прижимал его к себе, а куртка и не такое на своём веку повидала.
– Сдох? – с тревогой спросила Злата, когда пациент подозрительно затих.
Доктор вручил ей спеленатого кота и осторожно сунул руку внутрь, за что и был незамедлительно оцарапан.
– Крепче держи! – рявкнул он, выуживая из недр куртки лапу с выпущенными когтями.
Перетрусившая ассистентка что есть мочи сдавила живой кулёк, пока Андрюша решительно накладывал повязку и шину из палочки. Еле успел, обезумевшая животина издала дикий вопль, выгнулась всем телом и опрометью рванула, спасая оставшиеся ноги. Видимо, кошачья любовь отошла на второй план, пациент на трёх лапах сиганул в кусты и скрылся на соседской стороне, волоча за собой белую культю. Кто уж потом её сдёрнул – неизвестно, но кот исчез на несколько дней, а когда объявился, то резво вышагивал на всех четырёх, вальяжно размахивая пушистым хвостом.
Андрюшины навыки в области медицины подкреплялись постоянной практикой. Оттачивались, шлифовались и, на удивление, к тринадцати годам он стал местным светилой в области хирургии, помогал в медпункте. Спокойно, основательно, без боязни и отвращения оказывал первую помощь односельчанам, уверенной рукой обрабатывал раны, перевязывал. Однажды во время уборочной у комбайнёра рука попала в молотилку, председательский сын Серёга влетел во двор с криками:
– Андрюха где?
– Чтой-то как заполошный? – спросила Бабаня, от мух завешивая дверь старым тюлем.
– Батя зовёт, там Макарова перерубило! Кровищ-щи!
– Осссподи…. Беда-то какая! А Настасья где?
– В Туле, за медикаментами уехала. У хахаля, видать, заночует.
– Ты-то куда лезешь? Грамотей!
– Не-е, батя сказал, матюкается. Так Андрюха где?
– Да на озере, поди, где ещё быть.
До приезда скорой Андрюша оставался рядом с пострадавшим. Аккуратно выровнял на подложенной доске повреждённую конечность, остановил кровотечение, умело затянув жгут. Ослаблял его, бдительно контролировал кровообращение и подбадривал посеревшего комбайнёра:
– Потерпите чуть-чуть, дядь Вась. Знаете, какие в медицине сложные случаи бывали? По кусочкам кости собирали, а у вас-то ничего страшного. Сейчас загипсуют и будет как новенькая.
Председатель сельсовета теребил в руках кепку да растерянно перетаптывался на месте, глухо бормоча:
– А если посинеет? Что тогда, а?.. Ребятишек у Васьки трое, без руки никак нельзя. Ты, Андрюх, того-этого…. Хужей чтоб не стало, гляди.
– Да не волнуйтесь, дядь Петь, полчаса ещё не прошло, – невозмутимо ответил Андрюша, в душе исходя страхом за настоящего пациента.
Пожилой врач со скорой оценил первую помощь и уважительно сказал:
– Ты, брат, не правнук Пирогова, случаем? Грамотно сработал, не придраться.
Сарафанное радио новость о происшествии разнесло быстро. Деревенские, кто не в поле, столпились у правления как на митинг. Давно перестали всем селом собираться, а тут такое событие! Перестроечная неразбериха, крах привычной системы, смена эпохи на фоне очередной денежной реформы – всё это на простых людях отразилось возрождением принципа «моя хата с краю». Растревоженный улей гудел, приплетая всё подряд, без разбору: Ельцина с Горбачёвым, сгоревшие деньги, гречку, которую сами выращивали всю жизнь, а теперь стоящую пол зарплаты за килограмм. Доллары, миллионы, инфляция – словами этими уже владели виртуозно, к месту и не к месту высказывая собственное мнение.
Злату, в силу возраста, непонятные споры озлобленных людей не интересовали. Замирая от волнения, ждала, когда выйдет Андрюша. Измаялась, исстрадалась, столько дум передумала. С Макаровскими детьми погодками они дружили, папу их жалко было, сможет ли брат спасти его от смерти? Почему-то именно так и представлялось – дядя Вася лежит неестественно бледный, а Андрюша делает ему искусственное дыхание. Вот с силой разжимает дяди Васины челюсти, щётка пшеничных усов топорщится, мешает, но Андрюша геройски набирает полную грудь воздуха и выдыхает больному в рот. Ах, да – ещё зажимает ему нос для герметичности. Теорию юный доктор знал хорошо, сто раз устно сдавал экзамен Злате. Она сверяла его ответы с книгой, а он никогда не ошибался, но практических занятий по реанимационным мероприятиям ни разу не было.
От переживаний в тревоге заходилось сердечко, руки нервно метались, не находя себе места, ногти незаметно изгрызались под корень. Подъехала скорая, через короткое время на крыльце появился на своих двоих дядя Вася с перемотанной рукой. Злата шумно всхлипнула – спас! Это Андрюша его спас! Он вышел вместе с толстеньким врачом и разговаривал с ним на равных, потом тот пожал ему руку, крепко, по-мужски.
Исчезло всё: толпа, лето, волнение, катаклизмы в стране. Злата во все глаза смотрела на брата и ничего не соображала, кроме того, что вот этот белобрысый, самый лучший, уверенный, спасающий людей уставший мальчик – её Андрюша. Только она знает все до одной его веснушки, обе макушки, закрученные в разные стороны, крошечную тёмную родинку под правой лопаткой. Знает, что вишню он обожает в любом виде, а когда «бомбочкой» с мостков прыгает в озеро, подтягивает колени к подбородку и прижимает их руками не просто так, как все пацаны, а группируется. Сам так сказал, специально делает, десантником хочет быть. Внезапное осознание придавило, испугало, ошеломило. Отстранённо слышала выкрики – молодец, Андрейка! Доктор наш, настоящий доктор!
Смущённый, он подошёл к Злате, взял её за руку и снова стал обычным братом, возбуждённо зашептал:
– Пошли домой. Врач сказал, я правнук Пирогова, представь?
– Кто это?
– Хирург знаменитый, он первый гипсовую повязку наложил.
– А-а….
– Солдат от ампутации спасал. И я….
Дальше она не слушала. Неожиданное чувство замерло глубоко-глубоко, вскользь царапнув по душе незнакомым доселе смятением. Непомерная гордость за Андрюшу захлестнула, затопила, благоразумно скрыв под собой сумбур первой подростковой влюблённости. Злата вышагивала рядом с братом, высоко вздёрнув подбородок, и с величием императрицы кивала встречным и поперечным:
– Здрась-ьте! А Андрюша дядь Васю спас!
– Ты чего? – шикнул было тот, но справедливые похвалы соседей оказались настолько приятными, что он примолк и сиял как начищенный до блеска тульский самовар.
Глава пятая
Деревня…. Кормилица-деревня, она стала не только первой ступенькой в Андрюшиной медицинской карьере, но и позволила выжить в девяностых. Шоковая терапия по науке ударила наотмашь, целая система, ранее финансируемая государством, ни о каком хозрасчёте и знать не знала. Папино НИИ умирало, разработки свернули и зарплату не платили по нескольку месяцев. Картошка да Бабанина консервация – основное питание в то время. Цены как с цепи сорвались и взлетели ввысь, на несколько порядков превышая доходы граждан. Страна билась в припадках частной торговли, торговали чем угодно и повсюду. Обнищавшие люди пытались заработать хоть какие-то деньги, сплочённо, плечом к плечу, стояли у Большого театра, Детского мира, у станций метро, впихивая свой товар. На таких стихийных рынках дефицит, который раньше доставали только по блату, свободно можно было купить с рук за бешеные деньги. Бабульки продавали какое-то тряпьё, заезжие торгаши из независимых теперь республик связки колбасы, сало, гирлянды сосисок. Проповедники, самопровозглашённые мессии, колдуны полезли со всех щелей как тараканы, задуривая людям головы. Шлюхи, бандюки, гопники – всплывшей на поверхность мутной пены было предостаточно.
Папа строго-настрого запретил Злате одной ездить по опасной Москве. Дом пионеров на 2-й Фрунзенской, куда она ходила пятый год, держался за счёт энтузиастов. Пока занималась, баба Рая отиралась по маленьким рынкам, пристраивала перекупщикам деревенские продукты. Предприниматель из неё вышел хоть куда, никакими основами маркетинга и менеджмента она не владела, тогда и слов таких не знали. Без всякого высшего образования бизнес-леди баба Рая могла договориться с кем угодно, выторговать цену повыше, за счёт этих доходов семья и жила.
Папа расстраивался, всё меньше занимался дочерью, всё больше мрачнел и возвращался домой за полночь. Не до живописи было, денег-то с гулькин нос и те с материного хозяйства. Единственное, за продуктами в деревню наведывались все вместе, усаживались в «копейку» и для Златы наступал праздник. Только там и оставался привычный мир без толп хмурого народа, грязных улиц с летающими коробками и обрывками газет, заплёванными и загаженными площадями. Ездили к Бабане всегда с ночёвкой и Злата с Андрюшей болтали до утра. Родители его, честным трудом заработавшие свой длинный рубль, до денежной реформы успели купить две кооперативные квартиры в Печатниках, благополучно их сдали и вернулись на север пересидеть лихолетье. Сын так и остался с бабкой. Эти короткие встречи-свидания как проблесковые маячки в серой обречённости, в которой жила Злата. Тогда же вопросы о матери всколыхнулись с новой силой и назойливо лезли в голову. Как-то за ужином она спросила папу:
– А мама теперь приедет?
Он нахмурился, смотрел на неё долго, затем встал из-за стола и сказал:
– Не сейчас, Солнышко. Видишь, какая обстановка? Страна рушится.
Больше не приставала. Дурочкой не была, но почему-то верила – мама делает всё возможное, чтобы вернуть прежнюю жизнь для всех. Установка, давным-давно обозначенная отцом, ещё срабатывала. Читала Злата всегда много, папа приучил к запойному чтению, а библиотека от дедули досталась солидная. Плюс у Алёнки, одноклассницы, отец привёз из загранки «видак» и с «бондианой» она уже познакомилась.
Новый образ матери вырос на основе питательной смеси из американских фильмов, искусства и полёта фантазии, неиспорченной достижениями западной цивилизации. Злата представляла необыкновенной красоты и изящества женщину с лёгким изгибом губ, взглядом, замешанном на гордости римской патрицианки и чувственности русских красавиц с портретов Маковского. Это она, мама, так кокетливо взмахнула ножкой, отстреливая туфелькой притаившегося в кустах поклонника на «Качелях» Фрагонара. И мать, с кротостью Мадонны принимающая отеческий поцелуй на парящей букетно-синей прозрачной ночи Шагала. Недосягаемый космос, тайна за семью печатями, куда вход был замурован. Отец с дотошностью ответственного строителя зацементировал малейшие щели, через которые могла просочиться правда о матери. Ни писем, никаких упоминаний, одна свадебная фотография. Рослый, широкоплечий папа с белокурыми вихрами. Чёрный костюм на нём кажется тесноватым, от этого он выглядит напряжённым, серьёзным, глаза неестественно вытаращены как от вспышки. Мама, наоборот, тоненькая берёзка, одна рука в белой перчатке выглядывает из-под папиного локтя, в другой тяжёлая охапка алых гладиолусов. Такое впечатление, если она не будет держаться за папу, то громоздкий букет перевесит и опрокинет её в противоположную сторону. Широкополая шляпа с вуалью скрывает верхнюю часть лица, но надменно поджатые губы выдают своенравный характер невесты.
По большому счёту, Злата от матери отвыкла, думала о ней только когда Андрюша был далеко и она грустила. Цеплялась за смутные воспоминания и сочинила свою легенду. Мама – этакий русский агент 007 в юбке, Джеймс Бонд, Штирлиц и Мата Хари в одном лице. Обворожительной улыбкой пленяющая сильных мира сего, проникающая в закулисье политических интриг с единственной целью – выведать коварные замыслы врагов России, а раньше СССР, и передать их в центр. Зашифровать и отстучать как радистка Кэт и снова с головой ринуться добывать разведданные.
Злата заметно выросла в художке, изменив стиль живописи. Преподаватели сравнивали её с Бертой Моризо: порывистые похожие мазки, расплывчатость силуэтов, фигуры словно растворяются в дымке красок.
– Всё зыбкое, летучее, понимаешь? – убеждённо сказала она Андрюше.
Они сидели на Бабаниной кухне. За окном заунывно пела метель, швыряла охапками снега в узорчатое окно, гремела, хлопала жестяными листами на крыше, но дома было тепло и уютно. Нет ничего лучше, чем сидеть рядышком, ладонями обнимать большие кружки с горячим чаем и болтать обо всём. Можно повернуть голову на мгновенье и поймать разноцветный перепляс ёлочных огней в зале, вполуха слушать, как Бабаня негромко стучит спицами, а из телевизора чопорно доносится: «Лауреат «Песни года…»».
– И люди?
– Конечно! Знаешь как? Они мягко, плавно перетекают из одного состояния в другое.
– Жизнь и смерть слишком полярны, – возразил Андрюша, она засмеялась: – Нет, это ты слишком приземлённый. У тебя два варианта: отрезать или пришить.
– Не только. Можно ещё сломанное починить.
– Да помню я, помню, и рану гнойную вычистить и швы наложить. Вот что ты тут сидишь? В Москве бы уже на курсы какие-нибудь ходил.
– А мне здесь нравится, у меня тут практика, – сказал Андрюша, а Злата загордилась им ещё больше.
Неожиданно жизнь изменилась в лучшую сторону откуда совсем не ждали. Сначала работу Златы отправили на международный детский конкурс, где она заняла второе место, а затем опубликовали в журнале «Юный художник». Её лучшая картина, трудилась над ней самозабвенно, выкладывая на холст нежные романтические чувства. Московский парк в буйстве осенних красок, природа ещё не увяла и купается в оранжевом сиянии низкого солнца, две фигуры, держась за руки, уходят вдаль по усыпанной листьями дорожке. Картина сочная, яркая, пронизанная внутренним светом, выполнена маслом короткими мазками её любимым мастихином. С тыльной стороны твёрдой рукой вывела – «Солнце рыжего цвета», Москва, Воронкова Злата, 1995 г.