История русской торговли и промышленности

Конечно, при анализе содержания договоров возникает немало споров и сомнений. Но этот упрек можно было бы сделать и большинству других исторических памятников. Наиболее спорным является вопрос о взаимоотношении между договорами. Их насчитывается четыре, из которых текст первого – договор Олега 907 г. – не сохранился, а лишь изложен летописцем, тогда как текст остальных трех договоров – Олега 911 г., Игоря 945 г. и Святослава 971 г. – помещен в летописи, хотя и передан, по-видимому, в редакции несколько попорченной и неполной. Сомнения возникали по поводу первого договора 907 г. В то время как Срезневский, Бестужев-Рюмин, Сокольский, Пахман, Мейчик признают его вполне самостоятельным договором, Эверс считает его лишь предварительным соглашением[39].

Г. М. Барац усматривает в нем документ, сочиненный на основании последующего договора 945 г.[40], а А. А. Шахматов полагает, что он взят из состава договора 911 г. и перенесен летописцем в 907 г.[41] И по мнению В. И. Сергеевича, ограничительные статьи, которые касаются торговли русских с Византией, не могли входить в договор 907 г., когда русские полчища стояли еще у ворот Константинополя, – греки думали тогда лишь о том, как бы поскорей убрать Олега с его воинством со своей территории, но не могли вести никаких переговоров об условиях торговли. Но в то же время он не соглашался с тем, чтобы договор 907 г. имел предварительный характер в смысле установления общих начал для последующего окончательного мира, ибо это было бы слишком искусственно для первобытных условий того времени[42].

Как бы то ни было, вопрос этот при изучении истории торговли имеет лишь второстепенное значение. Для нас важно признание подлинности договоров, заключенных русскими князьями с Византией, того обстоятельства, что содержание их дает нам действительно сведения о жизни Х ст., а не сочинено впоследствии. Это позволяет рассматривать договоры в качестве источника, характеризующего торговлю Руси с Византией в древнейшую эпоху. Но заимствованы ли отдельные части договора 907 г. из последующих договоров того же Х ст. и являлся ли договор 907 г. действительно таковым, а не проектом договора или договором, устанавливающим лишь общие начала – это мало меняет дело. Во всяком случае, он указывает на то, как производилась торговля Руси с греками в рассматриваемую эпоху.

Договоры эти, как видно из летописи, являлись результатом предварительных военных походов русских князей на Византию. Еще А. Н. Егунов обращал внимание на то, что норманны, являвшиеся бичом для стран Запада («Освободи нас, Боже, от ужасов норманнов», – молились они: a furore Normannorum liberia nos, Domine), попав в Восточную Европу, нашли здесь мало соблазнительного вследствие бедности населявших ее племен, но «зато она представляла другую и чуть ли не более важную выгоду: через нее пролегали живые, ближайшие пути на Восток и, что еще важнее, в Грецию, где уже в те времена было чем поживиться, было кого грабить»[43]. Действительно, мы видим, как грабительские набеги норманнов на Францию, Британские острова и другие страны Запада все более усиливаются: в 845 г. Карл Плешивый вынужден был заплатить им 7 тыс. фунтов серебра, спустя 9 лет они потребовали от него уже 685 фунтов золота и 3250 фунтов серебра; в 988 г. Этельред отделался от них 9 тыс. ливров, а через 14 лет должен был уже заплатить 24 тыс. фунтов серебра, чтобы только избавить свою страну от разорения[44]. Не иначе те же норманны, или варяги, действовали, укрепившись на Днепре (если только русы действительно были скандинавами, что, по-видимому, в настоящее время считается наиболее вероятным[45]) и предпринимая оттуда походы на Византию – «беспрерывный ряд набегов на Константинополь, два столетия тяготевших над столицей Византии и вполне обнаруживших норманнский характер тех, которыми совершались они».

Уже спустя 20 лет после того, как в Киеве основалось новое русское государство, оно совершает поход на Царьград. На основании найденной венецианской хроники, двух речей патриарха Фотия по поводу русского нашествия и некоторых других свидетельств выяснилось, что поход был для русских удачен, и, заключив мир под стенами Царь-града, они удалились от города[46]. И Олег, овладев Киевом и заставив древлян, северян и радимичей платить ему дань, стал помышлять об исполнении заветной мысли – добыть золота и паволок греческих. Летописец подробно описывает, как «иде Олег на греки, Игоря оставив в Киеве», что он там учинял и вытворял. «Много убийство сотвори около града Греком, и разбиша много палаты, пожогша церкви; а их же имаху пленникы, овех посекаху, другие же мучаху, иныя же растреляху, а другые в море вметаху, и на многа зла творяху Русь Греком». В результате греки предложили ему дань – «чего хощеши дамы ти», и Олег вернулся в Киев с богатой добычей, «неся злато, и паволоки, и овощи, и вина и всякое узорочье». И на этом основании его прозвали вещим: «Бяху бо людие погани и невеголоси», – поясняет летописец[47]. При этом Олег заключил в 907 г. соглашение с греками, касавшееся торговли Руси с Византией, а затем новый договор в 911 г. Эти договоры по своему содержанию и сущности свидетельствовали о том, что русские имели в виду посещать Византию и с мирными намерениями, хотя, надо сказать, из предыдущего (приведенного нами) изложения летописи такого намерения вовсе не видно. Все внимание греков при заключении договоров с Олегом «сосредоточено на том, как бы обуздать воинскую наглость Руси, как бы заставить ее приходить в Грецию с куплей и с миром»[48]. «Греческое правительство должно было позаботиться об обуздании приезжавшей в Царьград Руси»[49]. Однако, несмотря на то что мир с Византией был установлен, как только Олега заменил Игорь, договор потерял всякое значение, и Игорь со своей стороны пошел «на Греки» и стал творить те же неистовства, которые производил до него Олег: «Гвозди железныи посреди главы вобивахуть им, много же святых церквий огневи предаша, монастыре и села пожьгоша» и при этом, конечно, «именья немало от отбою страну взяша»[50]. Греческий огонь заставил его вскоре возвратиться «восвояси». Но Игорь не унывал, а «пришед нача совокупляти вое многи» и снова «поиде на Греки, в лодьях и на коних, хотя мьстити себе». Греки, узнав об этом, начали просить, «глаголя: не ходи, но возьми дань юже имал Олег придам и еще к той дани». Игорь стал советоваться с дружиной. Последняя решила – неизвестно еще, «кто весть, кто одолеет, мы ли, оне ли»; к чему нам воевать, раз мы можем «не бившиеся имати злато, и сребро, и паволоки». Игорь послушался дружины, взял у греков злато и паволоки и отправился домой[51]. Цель ведь была достигнута, дань получена. В следующем 945 г. был заключен новый мирный договор с греками.

То же повторилось при Святославе. Он заявил грекам: «Хочю на вы ити и взяти град вашь». Они предложили ему не ходить, а взять дань, но не дали, и Святослав стал «грады разбивать». После этого он получил дань, почти дойдя до Царьграда. «Взя же и дары многы и возратися в Переяславень с похвалою великою». Но, желая иметь «мир и совершену любовь со всякимь великимь царем Гречьским», и он заключил договор – уже четвертый – с Византией 971 г.[52]

Любопытны и последующие факты, сообщаемые летописью. Когда Владимир Святой отказал варягам в выкупе, они потребовали от него, чтобы он по крайней мере показал им «путь в Греки», где бы они, очевидно, могли вознаградить себя[53]. Тот же Владимир стал в 988 г. добиваться руки греческой царевны Анны. Она на это ответила: «Луче бы ми зде умрети». Но братья стали ей объяснять необходимость согласиться: «Гречьскую землю избавишь от лютые рати; видиши ли колько зла створиша Русь Греком и ныне аще не идоши, тоже имут створити нам»[54]. Греки, видно, весьма боялись Руси, ожидая от нее всякого зла, а Русь смотрела на Грецию как на источник легкой наживы.

«Известно, – говорит Егунов, – что в истории всех почти торговых народов, от древних арабов до нынешних англичан включительно, торговля всегда прокладывала себе пути оружием, войной; но известно также, что недолго продолжалась такая дружба между торговлей и войной; скоро первая, в свою очередь, объявляла войну последней… Далеко не так было у нас». Единственной целью всех походов на Грецию являлась дань. «Имете ми ся по дань» – вот общее и единственное требование всех наших князей. Удовлетворялось ли это их требование в самой Греции или на половине пути – все равно: в том и в другом случае цель была достигнута и князья возвращались домой. Что же касается торговли, то, по мнению того же автора, «торговля в предприимчивых походах наших предков не только занимала далеко не первое место, но даже именно она служила для них одним из средств скрыть свою удаль. И вот важнейшая причина, почему, с одной стороны, Греция так нелицемерно жаждет мира в сношениях с Русью, с другой, почему наши князья так охотно и так самонадеянно сулят мир Греции, прикрывая его разными формами… В самом деле, основная мысль договоров не имеет ни малейшего соотношения с торговлей: у Олега “греци почаша мира просити”, а не торговли; Игорь точно так же обновляет “ветхий мир”; наконец, и Святослав говорит; “хочю имети любовь с царем”, а не торговлю. О последней не заикнулась ни одна из договаривающихся сторон. Греция ищет мира, Русь хочет Дани»[55].

Однако то обстоятельство, что в договорах в качестве цели заключения их указан мир, а не торговля, еще ровно ничего не доказывает. Мир являлся необходимым условием торговли, он обозначает нечто более общее, из чего затем вытекала возможность достижения и более специальных целей, в том числе возможности торговать. Грекам нужно было обезопасить себя от нападений Руси, заменить насилия их мирным обменом. Они готовы были давать Руси то же злато, те же паволоки и другие предметы, но без того, чтобы Русь предварительно жгла и грабила страну, мучила и «в море метала» жителей («не погубляй града»), и с тем, чтобы князья с своей стороны давали в обмен за получаемые от греков товары свои – невольников, воск и меха. Ради этого они и заключали договоры. В последних мы находим ряд статей, касающихся именно торговли, так что отрицать эту цель нет основания.

Больше всего о торговле говорится именно в первом договоре 907 г., где греки ставят следующие условия русским, приезжающим в Царь-град: «Аще придуть Русь бес купли, да не взимают месячины; да запретить князь словом своим приходящим Руси зде, да не творять пакости в селех в стране нашей; приходяще Русь да витают у святого Мамы и послеть царьство наше и да испишють имена их и паки ис Чернигова и ис Переаславля и прочии гради; и да входять в град одними вороты со царевым мужем, без оружья, мужь 50 и да творят куплю, якоже им надобе, не платиче мыта ни в чем же»[56].

Здесь находим прежде всего общее правило, чтобы Русь, являясь в Византию, «не творила пакости», не занималась вместо торговли грабежом и насилиями. Мало того, в целях предосторожности приезжающим в Царьград купцам предоставляется жить только в предместьях у монастыря св. Мамы, но отнюдь не в городе; они предварительно переписываются греческими властями («да испишють имена их»); они могут входить в город только через одни определенные ворота, партиями не более 50 человек, без оружия и в сопровождении царева мужа, т.е. греческих властей. Все это устанавливается «да не творять пакости в стране нашей». «Греки побаивались Руси, – поясняет В. О. Ключевский, – даже приходившей с законным видом»[57].

Когда А. Н. Егунов заявляет, что «все эти предосторожности, очевидно, не могли бы иметь места, если бы договор этот был торговый договор»[58], то он этим доказывает лишь незнакомство с характером торговли в ранние эпохи. Такие меры, как обязанность иноземных купцов селиться за городом или по другой стороне реки, протекающей через город, на островке или во всяком случае подальше от прочего населения в предместьях, находим везде и всюду на Западе в средневековую эпоху[59]. Мы видели это в хазарской столице Итиле, увидим в отношении немецких поселений на Руси. Первоначально новгородцы даже, по-видимому, не впускали немцев в город, а торговля происходила в Гостинополе, которое было, как можно думать, островом на Волхове. В Пскове немецкое торговое подворье находилось в предместье на левом берегу реки Великой, и немцам запрещалось переходить на другой берег реки в город[60]. Точно так же требование приходить в город без оружия, ходить по городу не иначе как в сопровождении местных властей устанавливается сплошь и рядом в отношении иностранцев – последнее нередко и в видах защиты их самих от нападений местного населения. Еще ранее по приказу греческого императора франки толпою не смели посещать город, но могли входить по 5 или 6 человек[61]. Самое пребывание русских купцов имело лишь временный характер – они получают месячное содержание, причем в требованиях, предъявляемых Олегом, говорится о том, что эта «месячина» в виде хлеба, вина, мяса, рыбы и овощей должна им выдаваться на 6 месяцев[62]. Очевидно, такой порядок выдачи припасов на полгода установился, он сохранен и в договоре Игоря 945 г. Здесь говорится, что русские не могут «зимовать у святого Мамы», как и «в устюе Днепра, Белобережи, ни у святого Ельферья; но егда придеть осень, да идуть в домы своя в Русь» (ст. 2. 10)[63],[64]. И это соответствует рассматриваемой эпохе – речь идет о временных поселениях иностранных купцов, караваны которых появляются в определенные времена года и по распродаже товаров возвращаются обратно[65], так что по этому договору 945 г. Руси не дозволяется зимовать не только в Царьграде, но и в весьма отдаленном от него устье Днепра – они обязательно должны отправляться домой. Так велик был страх греков перед насилиями со стороны русов, они желали иметь их возможно дальше от Черного моря, где купцы легко превращались в пиратов.

В правах русских, оговариваемых Олегом, прибавлено также, «да творять им мовь, елико хотять». Имеются в виду баня и пользование колодцами в Царьграде. Баня являлась исконным русским обычаем. Ольга «веле деревлянам мовь сотворити». Одинаковое с русскими разрешение пользоваться пресной водой для мытья получили венецианцы и генуэзцы по договорам с греками. По возобновленному договору с Исааком Ангелом 1192 г. генуэзцам разрешалось набирать воду из цистерн для домашнего употребления, но с тем, чтобы они не засаривали и не загрязняли их купаньем скота[66].

Приведенные выше постановления Олега 907 г., устанавливающие условия пребывания русских в Царьграде и предохраняющие греков от насилий, повторяются и в договоре Игоря 945 г. (ст. 2)[67]. Во всяком случае наличность приведенных постановлений в договоре 945 г. существенна для нас, ибо никаких сомнений в том, что последний договор во всяком случае является подлинным, не может быть.

Впрочем, отчасти упомянутая 2-я статья договора 945 г. отклоняется от договора 907 г. Исключено упоминание о беспошлинной торговле русских; из фразы «да творят куплю якоже им надобе, не платяче мыта ни в чем же» последние слова «не платяче» и т.д. отпали. Купленные паволоки «да показываеть цареву мужю и то е запечатаеть и дасть им». Обязанность предъявлять купленные товары цареву мужу наводит на мысль о том, что это делалось не только для накладывания им клейма на товары, но и для взимания сбора с купленных товаров. «Царев муж» фигурировал в качестве своего рода посредника между местным населением и Русью (своего рода маклера) для устранения непосредственных сношений между ними, как это было в рассматриваемую эпоху и в Западной Европе и на Востоке. Но задачей такого посредника являлось и следить за уплатой иностранцами торговых сборов. Наконец, «царев муж» являлся, по-видимому, и судьей в столкновениях между русскими и греками, который чинит управу при всякой совершенной кривде («кто от руси или от грек створить криво, да оправляет то»[68]).

В ст. 2 договора 945 г. установлено еще новое ограничение для русских купцов: они могут «купити паволок лишь по 50 золотник». Такое стеснение в отношении приобретения паволок (не более чем на 50 золотых на каждого) находим в Византии и в отношении купцов других национальностей (например, в договоре с Болгарией 715 г.)[69].

Прибавлена и дальнейшая предосторожность со стороны греков – приходившие в Царьград русские послы и гости обязаны иметь при себе грамоты от князя и бояр с указанием числа отправленных судов, в доказательство того, что «с миром приходят». «Требование греков в договоре с Игорем, чтобы все мореходы российские, – говорит Карамзин по этому поводу, – предъявляли от своего князя письменное свидетельство о мирном их намерении, имело без сомнения важную причину: ту, кажется, что некоторые россияне под видом купечества выезжали грабить на Черное море, а после вместе с другими приходили свободно торговать в Царьград. Надобно было отличить купцов от разбойников»[70]. Такая выдача грамот купцам вообще практиковалась в те времена: по договору греков с дунайскими болгарами 715 г. в обеих странах купцов надлежало снабжать грамотами и печатями, в противном случае товары отбираются; в договоре Владимира Святого с волжскими болгарами 1006 г. русским и болгарам предоставлено торговать по Волге и Оке с выдачей и тем и другим печатей. И впоследствии представление таких письменных свидетельств, выданных на родине купца, было обязательно для приезжих иностранцев в качестве удостоверений личности[71].

Корабли посылаются в Византию, – согласно этой статьи, – князем и боярами. Они отправляют послов и гостей, т.е. своих собственных приказчиков и вольных гостей[72]. «А великий князь русский и бояре его да посылают в греки к великим царем гречьским корабли, елико хотять, со слы (с послами) и гостьми якоже им установлено есть» (т.е. как установлено, по толкованию Владимирского-Буданова, в договоре 907 г.). «Дань, которую собирал киевский князь как правитель, – поясняет В. О. Ключевский, – составляла в то же время и материал его торговых оборотов: став государем, как конинг, он, как варяг, не переставал еще быть вооруженным купцом»[73].

Спорным является вопрос относительно толкования ст. 8 договора 911г., отменяющей береговое право. Последнее, как указывает Д. М. Мейчик на основании источников, практиковалось в Византии еще в XII ст., причем суда, выбрасываемые бурей, подвергались разграблению не только тогда, когда они принадлежали иностранцам, но, по-видимому, и будучи собственностью туземцев. Правительство пыталось бороться с «безумным обычаем», согласно которому прибрежные жители не только не оказывали никакой помощи кораблю, застигнутому бурей, а, напротив, хуже всякого урагана разносили и расхищали все, чего не унесло море. В договорах, заключенных Византией с различными государствами, корабельщикам, потерпевшим крушение, предоставляется возможность спасать и продавать свой груз, местные же жители должны оказывать им помощь и получают за это вознаграждение[74]. И в ст. 8 договора 911 г. говорится о таком случае крушения греческой ладьи, и если при этом случается кто-либо из русских, то он обязан спасать (или охранять) ладью с грузом и провожать ее в землю христианскую (греческую) до безопасного места. Однако неясно, где выброшен корабль и что следует понимать под «чужой» землей («аще вывертена ладья будет ветром великом на землю чюжю»). А. В. Лонгинов полагает, что чужая земля есть для греков земля русская, для русских – земля греческая, так что обе стороны взаимно гарантируют друг другу помощь при кораблекрушении, тогда как он считает невозможным подводить под чужую землю страну третьего народа, ссылаясь при этом на другие договоры, – нигде место разбития судна не переносится за пределы дружественной державы[75]. В этом смысле понимает эту статью и Г. М. Барац, переводя дальнейшую фразу «аще ли ключится тако же проказа лодьи Рустей, да проводим ю в Рускую земьлю» словами: «Равным образом такую же помощь должны оказывать и греки, если подобное несчастье случится русскому кораблю близ земли греческой»[76]. Напротив, А. С. Мулюкин утверждает, что чужая земля есть именно третья страна, а не греческая и не русская. Говорится об обязанностях русских, оказавшихся на месте крушения ладьи, отослать ее в Грецию, а также о том, что крушение произошло «близ земли Грецькы», – значит, это не греческая земля. Но это и не земля русская, на что указывает случайное нахождение на месте крушения ладьи русских и налагаемая на них обязанность проводить ладью «в Рускую земьлю»[77]. Наконец, Д. М. Мейчик полагает, что статья имеет односторонний характер, устанавливая обязанность только сопровождения русскими греческой ладьи, подвергшейся крушению, но не предоставляя тех же прав русским. Он указывает на то, что хотя в статье и упоминается о русской ладье, но последняя могла означать ладью греческую, отправляющуюся в Русь, подобно тому как впоследствии на Руси называли гречниками русских купцов, торговавших в Греции[78],[79].

Статья эта во всяком случае любопытна в том смысле, что свидетельствует о готовности не только Византии, но и Руси уже в Х ст. отказаться от берегового права и оказывать при кораблекрушении всякое содействие к спасению товаров и к возвращению их владельцам. Но утверждать, что она не имела действия на Руси, как это делает А. С. Мулюкин, после изложенного было бы трудно. Есть основания предполагать, что она именно относилась к грекам, приезжавшим на Русь, и в этом отношении, как справедливо указывает В. И. Сергеевич, является единственной распространяющей действие договора 911 г. за пределы греческой территории. «Статьи частного международного права, – продолжает В. И. Сергеевич, – предназначались для действия только в пределах греческой территории и притом в столкновениях русских с греками, а не русских между собой; до споров русских с русскими грекам, конечно, не было никакого дела». На греках лежала трудная задача. «Надо было обеспечить спокойствие Константинополя и его окрестностей и в то же время удовлетворить русских, обычаи которых именно и угрожали спокойствию и безопасности греческих подданных». С одной стороны, греки сохраняли русские обычаи, поскольку они были терпимы, и даже ссылались на русский закон, «чтобы северные варвары видели, что в договорах содержится их право». А с другой стороны, поскольку русские обычаи противоречили условиям культурной жизни, «их надо было искусно обойти и заменить началами греческого права». Во всяком случае хотя «в самых договорах нет прямого постановления, в котором бы определялось место их применения, но из взаимных отношений договаривающихся сторон и из некоторых выражений договоров надо заключить, что составители их, определяя частное право греков и руси, имели в виду только греков и русь, находящихся в пределах греческой территории. Русь часто и в значительном числе приезжала в Константинополь, оставалась там подолгу и вела себя не совершенно спокойно… Но если греки и приезжали в Русь, то весьма редко и в небольшом числе. Как наши, так и иностранные источники говорят только о поездках греческих послов в Русь; о пребывании же греков в Руси по своим делам указаний не встречается»[80].

На этой точке зрения стоят и другие авторы. «Здравый смысл, – говорит А. Димитриу, – требует того, чтобы та сторона возбуждала вопрос о сделке, которая наиболее в ней нуждается. Что касается договора 911 г., то заинтересованной стороной, несомненно, была Византия, а не Русь, для которой в то время даже выгоднее было быть свободной от всяких уз и препятствий в своих стремлениях к добыче»[81]. «Русь ездила в Грецию, но не греки в Русь, – подчеркивает А. С. Мулюкин. В договорах нигде нет указаний, чтобы какое-нибудь из их постановлений имело применение в России, что при многочисленности указаний на место действия статей и в Греции, и в Корсунской стране, и «на коем-либо месте», и в устье Днепра и в земле чужой, – словом, где угодно, только не на Руси, – более, чем странно». В самом деле, какой интерес для греков в смысле торговли могла представлять бедная Русь того времени? «Сам знаменитый путь из Варяг в Греки… назывался путем в Грецию, а не из Греции; им пользовались не греческие купцы, а бесшабашная вольница, которая столько же намеревалась торговать, сколько и грабить. Для греков не было надобности пускаться в опасные приключения торговли по этому пути, когда все, что им было нужно с севера, само являлось к воротам Царьграда и столь настойчиво просило о торговле с ними, т.е. о размене привезенного на золото и паволоки, что грекам приходилось обуздывать наглость являвшихся оружием и договорами. Такое именно значение имели договоры Олега и Игоря»[82].

Как мы видим, наука, сделавшая большие успехи с тех пор, как писал А. П. Егунов в «Современнике», все же немногим изменила свой взгляд на сношения Руси с Византией в наиболее раннюю эпоху. Если Егунов в 1848 г. утверждал, что Русь имела в виду не торговый обмен, а добычу, то и новейшие исследователи считают нужным подчеркнуть, что Русь «столько же намеревалась торговать, сколько и грабить» (Мулюкин), что она, «прибывая в Византию, обнаруживала стремление к добыче» (Димитриу), что грекам необходимо было “позаботиться об обуздании приезжавшей в Царьград Руси» (Сергеевич).