Торговая, таможенная и промышленная политика России со времен Петра Великого до наших дней
Усвоенная Петром «система покровительства промышленности» проявлялась сперва спорадически, в силу условий момента или домогательств удачливых рыцарей наживы. Лишь впоследствии отдельные предписания были нормированы общим образом[14]. К концу царствования Петр вознамерился помочь и ремеслу учреждением цехов, в связи с сословной организацией городов (указ 15 декабря 1720 г.). Эти цехи никогда не приобрели, впрочем, в России заметного значения; кроме балтийских провинций, где немецкое население успешно развивало свою хозяйственную деятельность, цехи остались искусственно взрощенным тепличным учреждением.
К концу царствования Петра Великого в России насчитывалось свыше 200 фабрик. Так как число таких предприятий в допетровское время было незначительно, то, казалось бы, деятельность царя, направленная на насаждение фабричной промышленности, должна быть признана имевшей значительный успех. Но приведенная цифра не свидетельствует о действительном движении вперед, ибо последнее в действительности было гораздо менее значительным, чем можно было ожидать. Официальное расследование 1730 г. установило, что многие фабрики являлись только ширмой, за которой мануфактуры пользовались предоставленными им привилегиями. Хотя Сенат признал эти мнимые фабрики «недействительными», тем не менее было решено сохранить за ними их права и даже обнадежить их дальнейшими привилегиями на случай, если бы они захотели превратиться в «действительные» фабричные предприятия[15]. Пятьдесят лет спустя после смерти великого царя-преобразователя из существовавших тогда, числом около 300, фабричных предприятий оказались возникшими еще при жизни Петра только 22. Таким образом, то, что было создано волей царя, нередко поспешно и без соображения с внутренними потребностями народа и отсутствием необходимых элементов производства, просуществовало недолго.
Созданное при Петре промышленное развитие представляло собой нечто искусственное, извне заимствованное и механически пересаженное на еще не подготовленную русскую почву. Петра нередко упрекали в том, что он направлял экономическое развитие страны на ложный путь, насаждая и выращивая в тепличной обстановке капиталистическое крупное производство, вместо того чтобы обратить свое внимание на развитие «национальной» формы производства – кустарной индустрии. Туган-Барановский[16] справедливо признает этот упрек незаслуженным. Новая крупная индустрия не могла вырасти на основе семейно-кустарных промыслов сельского крестьянского населения. Она требовала концентрации капитала, которую ей могли дать только государство или разбогатевшие торговцы; она нуждалась в технических силах, которые в пределах государства можно было получить лишь в весьма ограниченном количестве; в отношении рабочего материала, способов производства и сбыта она должна была считаться с совершенно иными отношениями, чем кустарь, который примитивнейшим ручным способом изготовлял простые и дешевые продукты народного потребления. Словом, в России отсутствовали все условия, необходимые для превращения этого мелко-ремесленного производства в фабричную индустрию. Экономическому прогрессу в промышленности путь нужно было пролагать оттуда, где могли быть найдены творческие элементы. Это и произошло благодаря энергичной инициативе, всестороннему содействию и широкому материальному участию царского правительства.
Новые формы производства были, таким образом, заимствованы с Запада в готовом виде и поставлены рядом с национальным, во всех отношениях отсталым, промыслом. То обстоятельство, что выросшая на чужой почве крупная индустрия оказалась неспособной примениться к своеобразным условиям новой среды было виной тех, кто ее насадил, но неспособность эта осталась ей присущей как постоянный момент ее слабости; домашне-кустарное производство, напротив того, при всех неблагоприятных условиях своего развития, выросло из своих примитивных форм и явило такую жизнеспособность, что смогло с успехом конкурировать с покровительствуемым капитализмом. Как мы увидим ниже, силы русской кустарной промышленности, как и немецкого ремесла, еще выросли в борьбе с надвигающимся крупным производством.
Сделанными указаниями мы, впрочем, забежали вперед эволюции, которую изучаем. Ко времени Петра противоположность фабрики и кустаря еще едва только намечалась. Возникавшие то здесь, то там фабрики имели прежде всего целью создать национальную индустриальную основу для господствовавшего над всеми остальными интересами царского милитаризма, возможно лучше снабжать его всем необходимым, претворять в действительность высоко заносившиеся политические планы деспотического реформатора. От острого взгляда такого царя, как Петр Великий, просвещенного притом постоянным соприкосновением с Западом, не могло, конечно, ускользнуть, что порох и пушки сами по себе еще не составляют силы государства; но в своей хозяйственной политике – как торговой, так и промышленной – Петр до конца жизни оставался сыном своей эпохи, которой идея индивидуальной свободы была чужда. И это основное направление приняло в варварской стране, составлявшей тогда для Европы «Дальний Восток», такие грубые формы, что «народ» представлял собой исключительно только вынужденное к долготерпению и предназначенное для эксплуатации орудие в руках царского деспотизма. Успехи петровской политики частью имели тот самый источник, который в свое время придал такой чрезвычайный блеск меркантилизму, – «злоупотребление властью», по выражению Шмоллера. Мы отнюдь не отрицаем, однако, что необузданная энергия Петра послужила на пользу развития государства, – она пробудила в стране дух предприимчивости, расшевелила внутренние производительные силы, содействовала развитию торговли и оборота.
Глава 4
Отступления от петровской системы. – Торговая и таможенная политика преемников Петра
Недовольство промышленной и таможенной политикой Петра Великого проявилось тотчас же после его смерти с такой слой, что уже вскоре оказалось необходимым проломить брешь в его системе. Против мелочной регламентации промышленной деятельности восстали заинтересованные круги и достигли некоторых облегчений; таможенный тариф 1724 г. уже при Екатерине I (1725–1727) вызвал жалобы со стороны живших в Петербурге иностранных купцов (английских, голландских и гамбургских), так как этот тариф грозил затормозить всю внешнюю торговлю. По поводу этих жалоб Сенат должен был высказаться, полезен или вреден торговле новый тариф, и ответ его гласил, что, ввиду слабого развития отечественного производства, представляется нецелесообразным закрывать доступ иностранным продуктам. Главным аргументом против закрытия границы служила явная невозможность борьбы с контрабандой. Пограничный надзор был до крайности несовершенен, а где он осуществлялся – там господствовали обман и злоупотребления. Таможенные чиновники приобрели славу наиболее продажных, а народ правильно оценил положение дела приговором: «таможня вымощена золотом»[17].
Уже в 1726 и 1727 гг. тарифные ставки по целому ряду статей были понижены. Мотивы к таможенному тарифу 1731 г. следующим образом выясняют недостатки таможенной политики Петра. При установлении тарифа 1724 г., читаем мы здесь, имелось в виду посредством устранения иностранных товаров двинуть вперед отечественное производство. Но этим путем достигли немногого: хотя русские фабрики и производили некоторые продукты, но последние по качеству не выдерживали сравнения с иностранными фабрикатами. Многие продукты притом вообще не производятся в России. Представляется поэтому правильным установить нижеследующую пошлину: для продуктов, которые вырабатываются в России, в размере 20 %, а для всех остальных в размере 10 % от их стоимости. Покровительственная таможенная система Петра была, таким образом, оставлена.
Поворот длился, впрочем, недолго. Уже в царствование императрицы Елизаветы Петровны (1741–1761) корыстолюбие влиятельных фаворитов вновь ухватилось, под флагом патриотизма, за петровские рецепты; в последних копировалась при этом самая буква, а не дух их. Государственные монополии, от которых Петр отказался, как от финансовых источников, тормозящих прогресс, вновь расцвели в руках отдельных счастливцев, а тариф 1757 г. явился не исправленным, а усиленным изданием тарифа 1724 г. Но к этому времени относится и весьма благодетельная мера. Чрезвычайно обременявшие торговлю внутренние пошлины и сборы, под 17 различными наименованиями, были все без остатка отменены манифестом 20 сентября 1753 г.; для покрытия же недобора в доходах со всех статей ввоза и вывоза был введен дополнительный тринадцатипроцентный сбор. Народ ликовал – конечно, только по поводу первой части этого манифеста. «Со времени Ништадтского мира ни одно событие не приводило населения в такой восторг»[18].
Торгово-политические связи с иностранными государствами, устанавливавшиеся уже Петром Великим, то здесь то там от времени до времени укреплялись и дополнялись при его преемниках и преемницах[19].
Была сделана попытка установить правильный (регулярный. – Ред.) товарообмен с Францией и Италией, в Испанию были даже зафрахтованы три корабля с русскими товарами, как это проектировал уже Петр. Довести, однако, дело до активной торговли русские купцы не сумели. Во всех внешних торговых сношениях России давала себя чувствовать рука Англии; даже южноевропейским торговцам приходилось обращаться с требованием русских товаров к английским фирмам. Заключенный в 1724 г. торговый договор с Англией должен быть признан сравнительно целесообразным. Он обеспечивал подданным и торговым судам обоих контрагентов свободное плавание и наибольшее благоприятствование в сфере торговли. Для большей части товаров были установлены обеими сторонами одинаковые таможенные пошлины. В случае возникновения войны России или Англии с каким-либо третьим государством не участвующая в войне сторона могла беспрепятственно продолжать свою торговлю с воюющими державами. На случай же войны между самими договаривавшимися государствами подданным и судам противника должен был быть предоставлен по крайней мере годовой срок для ликвидации дел. В 1742 г. этот договор был возобновлен на 15 лет.
В 1726 г. аналогичный договор был заключен с Пруссией и в 1743 г. продолжен на 18 лет. После вызванного войной 1757 г. перерыва этих торговых отношений последние возобновились, как только к тому представилась возможность.
На Востоке Россия стремилась к расширению сферы своего влияния частью силой оружия, частью путем мирных соглашений. Персия и Турция, Средняя Азия и Китай постоянно имелись в виду, чтобы в благоприятный момент вырвать что-либо у этих стран в пользу России.
II. На исходе XVIII в.
Глава 5
Эпоха императрицы Екатерины II (1762–1796). – Фритредерские тенденции в таможенных тарифах с 1767 по 1782 г. – Либеральная промышленная политика и оценка ее
Петр Великий, как мы видели, почти насильно привил России, до тех пор еще совершенно первобытной, определенные хозяйственно-политические начала Запада. Если эта «европеизация» и не была вполне приспособлена к условиям русского народного хозяйства, то все же было установлено по крайней мере духовное соприкосновение с культурно и экономически более прогрессивными странами, выбранными в качестве образца для подражания. Западноевропейские течения и идеи легче, чем прежде, находили себе почву и распространение в России. Тонкий слой более или менее просвещенных элементов, покрывший к тому времени толщу темной народной массы, обнаруживал тенденцию усматривать в чужестранных образцах масштаб для оценки отечественных явлений и подвергать последние соответственной критике.
В особенности в последней четверти XVIII в. восприимчивость к «духу времени» сделалась в России необыкновенно интенсивной. Петровскими реформами высшие общественные круги выведены были из безнадежной ограниченности их кругозора. Если современники Петра Великого не сумели тотчас же проникнуться экономическими идеями Запада, то следующие поколения сделали в этом отношении большие успехи. Им помогло и то обстоятельство, что на трон вступила императрица, сама одухотворенная идеями просвещения и прогресса; то была Екатерина II (17621796), «философ на троне».
Источником философских и экономических идей Екатерины II была господствовавшая тогда французская школа; императрица заявила себя ревностной сторонницей светских гуманитарных идеалов Вольтера и Дидро и усвоила экономическое учение Кенэ и других физиократов. Если меркантилисты усматривали спасение подвластной массы в государственном принуждении, то по учению физиократов гармония экономической жизни создается свободой индивида в сфере хозяйственных начинаний. Индивидуалистическое учение о естественном праве проложило путь теории свободной торговли. По Кобдену, свободной торговли требуют «Бог и природа»; Екатерина II хотела внести и свою лепту в исполнение этого требования. Абстрактные идеи претерпевали, впрочем, при перенесении их на почву действительности весьма существенные изменения. Хотя Екатерина II придерживалась взгляда, что «торговля уходит оттуда, где ее угнетают, и приходит туда, где не мешают ее спокойному развитию», однако она была очень далека от того, чтобы открыть границы империи для беспрепятственной свободной торговли.
Как бы то ни было, таможенный тариф 1 марта 1767 г. представляет собой по сравнению с тарификационной политикой 1757 г. решительный шаг по пути к «свободной торговле». В секретных предуказаниях, которыми должна была руководиться комиссия для выработки тарифных ставок, намечаются, между прочим, следующие начала: 1) продукты, которые не могут производиться в России, но представляются необходимыми, должны оставаться свободными от обложения или же с них должны взиматься лишь совершенно незначительные пошлины; 2) товары, производство которых внутри государства еще не начиналось, должны оставаться свободными от обложения в видах поощрения земледелия и мануфактуры; 3) продукты, внутреннее производство которых представляется неудовлетворительным в качественном или количественном отношении, должны быть обложены в размере приблизительно 12 % их стоимости; 4) с продуктов, ввоз которых мог бы затруднить конкуренцию русским фабрикантам, пошлина должна составлять 3 % их стоимости, причем в мотивах указывается, что такая пошлина должна быть достаточна для поощрения производителей и что в противном случае производств не следует заводить[20]; 5) наконец, высокими ввозными пошлинами должны быть обложены предметы, служащие потребностям роскоши – по тогдашним понятиям[21].
Этот таможенный тариф, выработка которого началась тотчас же по вступлении на престол императрицы Екатерины II, в некоторых своих частях носит еще явные следы петровского меркантилизма. Поворот к более либеральному пониманию торгово-политических задач совершился лишь постепенно и обнаружился яснее только в таможенном тарифе 1782 г. Последний отменил прежде всего сохранившиеся еще вывозные пошлины и запрещения импорта и во многих случаях уменьшил тарифные ставки.
Неизмеримо более важным, чем облегчения, данные внешней торговле, было освобождение как внутренней торговли, так и промышленности от многочисленных тягостных ограничений, являвшихся частью пережитками из эпохи петровского правительственного гнета, частью отпрысками той произвольной и корыстной системы правления, которая господствовала до Екатерины II. Новая императрица тотчас же по вступлении на престол объявила отмененными все монополии частного и государственного характера в области торговли и индустрии. Впоследствии она торжественно провозгласила, что занятие промыслами свободно для всякого, и подтвердила свое стремление к созданию свободной внутренней конкуренции отменой учрежденной Петром Великим Мануфактур-коллегии. «Регламент Мануфактур-коллегии, – гласит соответственный указ, – был издан в такое время, когда для распространения полезных ремесел и фабрик собственная выгода казалась недостаточно заманчивой; тогда правительству приходилось, путем поощрения предпринимателей, бороться с существующими предрассудками. Но в настоящее время всем подданным предоставлена неограниченная свобода в их торговой и промышленной деятельности. Они не стеснены ни необходимостью испрошения концессий, ни надзором над их промыслами; лучшим и надежнейшим средством к развитию промыслов является теперь собственная выгода». Ввиду этого Екатерина «подтверждает», что «частные» фабрики и мануфактуры не должны быть рассматриваемы иначе как частной собственностью, которой каждый распоряжается по своему усмотрению, не испрашивая на то разрешения власти[22].
Из этих указаний следует прийти к заключению, что свобода хозяйственной деятельности и раскрепощение частной предприимчивости являлись краеугольным камнем в системе идей императрицы. Если прибавить к этому, что основным источником всякого внутреннего производства она считала сельское хозяйство и отменила запрещение вывоза хлеба, индустрию же считала заслуживающей исключительной поддержки лишь в определенных пределах, что машины она считала не безусловно и не при всех обстоятельствах полезными, так как они отнимают работу у рабочего и мелких производителей, и, наконец, что она восставала против роскоши и всяких монополистических привилегий, – то мы будем иметь все те взгляды императрицы, которые делают ее последовательницей физиократических принципов. При этом следует, однако, иметь в виду, что либерализм императрицы был весьма сомнительного свойства. Он обнаруживался только в сочинениях императрицы, реально же осуществлялся лишь постольку, поскольку это оказывалось совместным с политическими и фискальными интересами. Если, например, как уже упомянуто выше, введены были некоторые облегчения для ввозной торговли, то в основе этой меры лежало намерение удешевить сырье для внутренней индустрии; если, далее, императрица особо оттеняла важность мелкого производства вообще и в особенности ремесленного труда по сравнению с крупной индустрией, то и здесь решающее значение имели весьма реальные соображения.
«Сельская промышленность» сделала в течение XVIII в. поразительные успехи, частью в форме помещичьих промышленных предприятий, частью в виде самостоятельного семейного (кустарного) производства. Поместное дворянство было весьма заинтересовано в возможно широком распространении расцветавшего промышленного производства среди крепостных крестьян, ибо с этим, как мы это сейчас увидим, были тесно связаны его собственные материальные выгоды, и оно, как преобладающий при дворе общественный класс, сумело использовать в своих узкосословных интересах хозяйственно-политические течения эпохи и идеалистические наклонности императрицы. Те из крепостных крестьян, которые вместо того, чтобы отбывать барщину, занимались каким-либо промыслом и платили своим владельцам соответственный доходности промысла оброк, были для помещиков особенно выгодны. Отсюда и ревностная защита помещиками предоставления большей свободы промышленной деятельности крестьян. Они правильно уяснили себе, что в их руках находится главный рычаг национальной индустрии: человеческая рабочая сила.
Фактически русская промышленность развивалась в течение всего XVIII столетия главным образом на плечах крепостного крестьянства. И это почти одинаково применимо как к старым формам побочных сельскохозяйственных промыслов и кустарного производства, так и к новым фабричным организациям – и здесь, и там важнейшим фактором производства был крепостной труд. Создать прикрепленную к фабрике принудительным трудом рабочую массу долго составляло одну из серьезных забот государства, пока постепенно не вырос класс свободных наемных рабочих. Но пока эти свободные рабочие силы отсутствовали, именно несвободное население должно было доставлять материал для принудительных фабрик дворянства и государства, а равно недворянских владельцев (посессионные фабрики).
Промышленная политика императрицы Екатерины II существенно содействовала тому, что фабрики потеряли характер принудительных рабочих домов путем ограничения предоставленных прежде непомещичьим фабрикам привилегий в отношении покупки крепостных. Это не смягчило, впрочем, суровости крепостного права; отнюдь не преследовалось при этом и улучшение положения фабричных рабочих, но с точки зрения объективной хозяйственной политики это все же было прогрессом. В организованной Петром системе государственной опеки над промышленностью могла быть пробита брешь, так как экономические отношения не требовали уже такого же энергичного, как прежде, ведения промышленности на помочах; от этой системы пришлось отказаться в пользу принципа более свободной самодеятельности, так как политически-сословные влияния настойчиво указывали на необходимость нового порядка[23].
Глава 6
Перемена торговой политики (1793–1796). – Из эпохи царствования императора Павла I (1796–1801). – На пороге нового столетия
К концу царствования (примерно с 1793 г.) Екатерина II во всяком случае совершенно отказалась от фритредерских мечтаний, которые прежде оказывали некоторое влияние на ее хозяйственно-политические мероприятия. Внутри государства равноправность общественных классов оставалась совершенно призрачной, несмотря на декретированную свободу промыслов и отмену монопольных ограничений. Но и в отношениях России к иностранным государствам чуждой зависти совместной деятельности для достижения согласия между народами не наблюдалось. Напротив того, к концу XVIII столетия, когда мир был потрясен катастрофами наполеоновского времени, Россия с ее политическими интересами и честолюбивыми стремлениями стояла в центре международных интриг. Кроме того, против космополитической теории свободной торговли начала уже обнаруживаться реакция здорового национального эгоизма. Если в Соединенных Штатах Сев. Америки Гамильтон и впоследствии в Германии Фридрих Лист с неопровержимой убедительностью доказали несостоятельность веры во всеобщую гармонию интересов в сфере мирового хозяйства, то именно в России, значительно отставшей от других государств в торговом и промышленном отношении, указанные идеи должны были найти сочувственный отклик.
Мы не хотим этим сказать, что «система национального покровительства» была сознательно воспринята в России уже в эпоху Екатерины II. Но в высшей степени неудовлетворительное финансовое положение государства давало повод к пересмотру таможенной политики, и с тем вместе изменились ее руководящие принципы.
Непосредственный толчок к более решительному повороту в сторону протекционизма дан был, правда, политическим разрывом с Францией, но тарифные приложения к манифесту 8 апреля 1793 г. не оставляют сомнения в том, что ввоз иностранных фабрикатов вообще должен был быть ограничен. Эта тенденция проявилась также в таможенном тарифе 14 сентября 1795 г., и если новый тариф практического применения не нашел, то не по вине императрицы – смерть положила конец всем ее расчетам.
Новый таможенный тариф должен был вступить в силу 1 января 1797 г. Император Павел, вступивший на престол в ноябре 1796 г., отменил, однако, таможенный тариф своей предшественницы и вернулся к прежнему тарифу.
Бессистемность и деспотизм, которые новый император обнаруживал во всех своих действиях, проявлялись и в его отношении к иностранной торговле. Несмотря на выраженное им намерение покровительствовать последней, он в действительности причинял торговле невознаградимый ущерб своими конфликтами с иностранными государствами. Гамбург, Дания, Франция, Англия – все от времени до времени испытывали на себе последствия этого своеобразного режима[24].
Особенно враждебно Павел относился, как известно, к Англии. Его политика вызвала течение, поведшее в торгово-политическом отношении к отмене всех ограничительных мероприятий против Франции и к тем более упорному преследованию английской торговли. В конце концов, чтобы нанести удар морской торговле Англии, было издано распоряжение, что товары могут быть вывозимы из русских портов не иначе как с высочайшего разрешения. Такой приказ был издан 10 марта 1801 г. На следующий день императора Павла не стало.
* * *На пороге нового столетия бросим еще раз беглый взгляд на эволюцию русского народного хозяйства со времени Петра Великого. Государство прежних московских царей стало более близким западноевропейскому континенту не только вследствие расширения его границ до Балтийского моря и заимствования многих социальных учреждений и порядков, но и по своей хозяйственно-политической организации. Но вызванные этим сближением с Западом глубокие изменения встретили упорное противодействие, так как в народе совершенно отсутствовали элементы, необходимые для плодотворного расцвета этого реформаторского труда. Не было ни культурной городской жизни, ни сознательного и трудолюбивого среднего сословия, ни свободного и политически развитого дворянства. Проложить путь прогрессу выпало на долю самодержавного деспотизма в союзе с всевластной бюрократией. Деспотизм старался выполнить эту задачу по мере своего – нередко весьма ограниченного – разумения при помощи варварских средств, заимствованных из жестокого и темного прошлого, руководясь убеждением, что не власть создана для народа, а народ для власти.