Ружья и голод. Книга первая. Храмовник
«Конечно же я помню, что такое интернет и телевидение. Также как газеты, журналы, радио и кино. Чрево лжи, языки Дьявола, голоса ереси. Вы ни на минуту не давали нам забыть об этом.
– Да, – коротко ответил Белфард.
Старик внимательно всматривался своими голубыми, пронзительными глазами в лицо Белфарда. Один из них был подернут молочного цвета бельмом – последствие многолетней борьбы с еретиками и иными. И в них вечно пылало пламя Очищения. Он мог сжечь человека одним взглядом, даже не возводя на костер.
– Обман. Ложь. Развращение умов и размягчение для мозга людей, – Калавий говорил эти слова с гневом. – Вот что представляли собой эти вещи. Они не давали людям увидеть суть, добраться до истины, осознать, в какую бездну на бешеной скорости летит этот мир. Они крали у людей последние зачатки критического мышления…
«Можно подумать, вы делаете что-то отличное от этого. Бесконечная муштра и правила для непонятно каких целей. Путь! Путь! Путь! Да что это дерьмо вообще значит».
– А меж тем молодые и старые, совсем еще дети умирали в бесконечных войнах, – продолжал капеллан. – И для каждой стороны эти войны казались победоносными. Короткими и бесчеловечно смертоносными. Смертные со смертными. Бессмертные со смертными. Я был в городе, где за пятнадцать минут сгорело девять миллионов человек. Я видел пепел и боль, страх и удивление на лицах тех мумий, что раньше были детьми и матерями, женами и мужьями, друзьями и соседями, богатыми и бездомными. Что тогда было толку от вечности жизни или от ее неминуемой конечности? Все они поджарились в этот ничтожно короткий промежуток времени. Много ли это для нас – пятнадцать минут? Возлечь с женщиной? Испражниться? Позавтракать? Кто-то за это время успел срезать розы в саду, а кто-то сгореть заживо вместе со всеми, кого ты знал. Такими страшными были эти войны. Но политики твердили с экранов, что это крайняя мера, необходимость на пути осуществления мечты и желаний каждого живущего – долгого мира. Ложного пути. А мир все не наступал. Младенец при рождении первым чувствовал запах пороха и кострищ, а не вкус материнского молока.
Но ничего страшного в этом нет, ведь правда? Их одиннадцать миллиардов, не будет лишним проредить стадо и очистить место для себя. Так они думали – власть имущие. В руках единиц было богатство и власть над сотнями миллионов. Эти войны казались договорными. Мой отец был боксером, не самым лучшим, но все же он многое мне рассказывал. В том числе о договорных боях. Упасть в третьем раунде, лечь в пятом. Для них эта была забава – смерть. И деньги. Они тогда не знали, что дети перестанут рождаться. Что чрева матерей будут вынашивать мертвых детей. А те, что рождались… Иные… Они уже не были людьми. Эти твари, эти мутанты могли издавать только вой и сеять смерть. Когда они рождались, их матери практически всегда умирали. А те, что оставались в живых, сходили с ума, увидев то, что они произвели на этот свет. Потом иные стали плодиться меж собой, и вот их стада по числу уже ничем не уступали здоровым людям.
Но куда хуже политиков и богачей были ученые. В своей еретической страсти познать все тайны Бога, углубиться туда, где есть только Дьявол и его деяния, они копали так долго и так жадно, что забыли к чему все это может привести. Даже те открытия, что, казалось бы, должны принести пользу, стать для человечества панацеей, несли лишь тьму и смерть. Лекарство от рака – будем продавать его по такой цене, что простые люди просто не смогут его себе позволить. Открыта новая планета с неисчерпаемыми запасами природных ресурсов – исчерпаем! Новый термоустойчивый экзоскелет – на фронт! Новый вид транспорта – на фронт! Новый источник энергии, что позволил бы питать мегаполисы столетиями – сделаем из него оружие, и, конечно же, на фронт! Наука и природа подарили нам долгую жизнь, чтобы мы наблюдали за падением рода людского, не в силах что-то изменить. Или скорее думали, что не можем ничего изменить.
Познание человека жестоко. Оно алчно и слепо. Это изъян, что Бог не искоренил в людях. Но я видел этот изъян. Его видела наша Матерь. В том сгоревшем городе, склонившись над искореженными трупами детей в школьном автобусе, я дал клятву, что истреблю источник этой заразы в душах людей. И ты дашь эту клятву – так или иначе ты послужишь нашей цели. Это цель – благо для всех нас. Эта цель – Истинный Путь, который согревает в своих объятьях Матерь. Этот цель – плод, что она убаюкивает в своих руках.
Белфард больше не смотрел на клинок капеллана. Он жадно всматривался в лицо старика, силясь угадать, что сейчас произошло. То, что он сейчас рассказал, было откровением. Или ловушкой? Белфарду порой казалось, что вместо сердца у Калавия был сгусток голубого пламени, которое не сжигало его только потому, что оно омывалось кипящей кровью. Но все же этот рассказ был странным. Он не значился ни в одном из его жизнеописаний, хранившихся в библиотеке Ордена.
Такая откровенность удивила Белфарда. Не смотря на свою подозрительность, он был уверен, что капеллан говорит правду. Белфард пытался представить себя на месте Учителя, представить, о чем он думал и какие чувства терзали его душу в тот момент. От этой мысли ему стало неприятно. В отличие от других монахов, его всегда одолевали сомнения. Его мысли касаемо учений Ордена были двойственны. И у него это плохо получалось скрывать, о чем сам капеллан только что напомнил. Но ему также всегда казалось странным, почему Учитель предпочел костру избиения. Многие были убиты и за меньшие проступки. Однажды он сказал одному из учеников, что Превосходительство ему противен, и что называть этого мерзкого жирдяя свиньей будет оскорблением для настоящей свиньи. Это, конечно же, услышал капеллан. В тот день Калавий отвел его и того, ученика, с которым говорил Белфард, во внутренний двор и побил обоих. И все, что он сказал тогда, это «Держи язык за зубами». Причем в это момент смотрел он вовсе не на Белфарда.
Почему тогда он не отправил его на костер? Такой грех карается Сводом анафемой и смертной казнью. Но Белфард остался невредим, не считая сломанного ребра и униженного самолюбия. Всю неделю тогда он боялся доноса Морана. Так звали монаха, которому Белфард имел неосторожность высказать свои мысли. К счастью, этого не произошло.
Все в Ордене знали о напряженных отношениях Превосходительства и капеллана Калавия. Конечно, они никогда не выражали ее открыто. Но это прослеживалось в том, что Калавий до сих пор был капелланом, а не капитаном-инквизиторием, и в том, что капеллан очень редко говорил на своих уроках о Превосходительстве, в отличие от других учителей, которые видели в нем новую мессию. Даже их слава разделяла их – первый сыскал славу благочестивого святого, второй – фанатика и убийцы. Однако кровь на руках была у обоих, и неизвестно еще, кто в ней запачкался больше. Кровью и Плотью – таков выбор – и оба выбрали кровь.
Калавий вытряхнул трубку в чашу на столике. Было видно, что он изучал реакцию Белфарда на происходящее. Страх, удивление и странное восхищение – вот что чувствовал капеллан. Они повисли в воздухе, ими разило от ученика. Оба это знали. Белфарду вдруг пришла в голову идея, что этот разговор напоминает ему партию в шахматы. И раздумывал, как подвинуть свою фигуру в следующий ход, чтобы ему не поставили мат. Но чувство опасности постепенно покидало его. Да, Калавий определенно имел мотивом своего визита допрос. Но в этот раз целью допроса было не признание вины, а изучение реакции собеседника.
«Старик здесь не за тем, чтобы вершить правосудие. Но тогда зачем?»
Калавий сидел, сдвинув брови. Он явно обдумывал то, что хочет сказать. Так в молчании они провели около минуты. Наконец капеллан продолжил:
– Убивать у людей в крови, Белфард, – капеллан смотрел куда–то в пустоту. – Так всегда было и будет. Умение сохранить жизнь – это может быть только в душе. Но это ничто по сравнению с умением эту жизнь отнять. Во имя высшей цели. Отринув все предрассудки, все человеческое. Мои грехи всегда будут со мной. До того, как я начал служить Матери, я сделал не мало ошибок. И еще больше после этого. В тебе есть то, чего ты пока не знаешь. Но знаю я, знает Превосходительство, но не знает Храмовый Совет.
– Я не понимаю, о чем вы? – удивился Белфард. – В Обители много достойных и куда более способных учеников, чем я.
– Способных – да. Достойных – возможно, – сказал Калавий. – Но ни у одного их них нет того, что есть у тебя.
– Что вы имеете в виду? – в голосе Белфарда звучало недоумение.
– Твоя кровь, Белфард. И твоя плоть, – загадочно ответил капеллан.
– Я не… – начал монах.
– Мне пора, – отрезал Калавий. – Час поздний, а завтра ты получишь ответ на многие из своих вопросов.
Капеллан растворился во тьме коридора, оставив Белфарда наедине со своими мыслями и сомнениями. И этот разговор их только помножил.
Глава 2. Слезы Матери
Выбор или Посвящение – последний этап, который проходят ученики перед посвящением. Всего этих этапов пять. Первые десять лет жизни монахов в Обители посвящены первому этапу – Откровению. В этот период ученики изучают Свод, жизнеописания духовников Ордена и другие священные книги. Все остальные книги и письмена, кроме тех, что содержатся в библиотеке, под запретом как источники ереси и инакомыслия.
Следующий этап – Заточение. Ученика, который проходит его, отправляют в катакомбы – естественные пещеры под Обителью, в которых выдолблены специальные кельи, похожие на камеры для заключенных. Здесь монахи под замком ровно один год проводят наедине с собой. Единственное занятие в это время – это чтение книг из библиотеки, подземного хранилища знаний и мудрости, всего около тысячи томов различной литературы. Здесь же содержится дневник Матери, который она начала вести в первые дни после Утраты и до самой своей смерти. Кроме того, в этот период ученики молятся и медитируют. Смысл этого обряда – максимальное единение с Матерью, поскольку именно под землей, под обломками здания, на нее снизошло Истинное Откровение и появился дар предвидения.
Третий этап – Страстность. После выхода из катакомб ученику дается три дня на отдых от мрака подземелья, полноценную еду и привыкание к дневному свету. На третий день монах должен возлечь с женщиной и попытаться зачать с ней дитя. Если женщина беременеет, что случается крайне редко, ученик берет ее в храмовые жены и девять месяцев он должен хранить и оберегать ее, а затем продолжить обучение. Если рождается мальчик, он остается с отцом в Обители и становится монахом. Если же на свет появилась девочка, она отправляется с матерью в Храм Матери. Чему учат и как готовят девочек, является тайной, в которую посвящены только Превосходительство и Храмовый Совет.
Затем монахов отправляют в Дом Страстей – башню левого крыла Обители. Если говорить проще – это пыточная. Здесь монахов обучают искусству допросов и дознаний, а также учат переносить боль и истязания. Это время символизирует муки, которые Матерь испытывала при рождении Дитя – первого живого ребенка, рожденного после начала Утраты. На этот этап выделяется еще три года жизни учеников
Воззвание – четвертый этап обучения монахов. Самый долгий период, в который учеников обучают ковать мечи и мастерить другое оружие и боеприпасы, в том числе ружья и пистолеты. На ристалищах ученики познают военное дело – искусство сражения на мечах, стрельбу из луков и огнестрельного оружия, рукопашный бой, теорию, стратегию и тактику ведения боевых действий. В этот же период монахов обучают возделывать сады и поля, строить временные жилища, что затем пригодиться в походах, ухаживать за лошадью и скотом. Машины и компьютеры запрещены Сводом, поэтому весь труд производится руками самих учеников. Также каждый ученик должен освоить одно из пяти искусств на выбор, чтобы затем передать свой опыт и знание другим монахам – живопись, поэзия, скульптура, музыка или архитектура. Этот период символизирует Воззвание Матери – начало ее борьбы с пороками этого мира, когда она созвала первый Храмовый Совет, собрала под своими знаменами первый легион храмовников и повела в первый Истинный Крестовый Поход, длившийся тридцать три года, и присоединивший к Храмовым Землям первых сателлитов, образовал таким образом Обитаемые Земли с метрополией в Обители – именно столько лет жизни ученика уходит на освоение данного этапа.
Последний же этап – Выбор – длится тринадцать лет. Все это время ученик проводит в походах с уже посвященными храмовниками и возвращается в Обитель, чтобы принять решение, которое определит его дальнейшую судьбу. Там он наблюдает за Очищением, а если проще за истреблением еретиков и иных. Самому монаху в битвах и казнях участвовать запрещено. Обучение, как правило, проводится на границе Обитаемых Земель, и глубоко в Пустоши учеников не отправляют. В походах ему также необходимо вырезать Знамение Матери, чтобы при возвращении представить его на изучение и оценку Превосходительству. Час Одиночества, который на самом деле длится пять дней и в который запрещено общаться с кем бы то ни было в Обители, монаху и предстоит сделать самый тяжелый в своей жизни Выбор – чем он жертвует для Ордена – Кровью или Плотью. Отказ сделать Выбор приведет любого ученика на костер.
Слезы Матери льются рекою,
Должен Выбор поход расколоть,
Матерь жертвует чистою Кровью,
У Дитя отбирают Плоть.
Смысл выбора достаточно прост. Выбор Крови определяет тебя в инквизиториев – храмовников, задача которых участвовать в крестовых походах против еретиков и иных, чьи деяния нарушают мир и гармонию нового мира, который строят Превосходительство и Храмовый Совет.
Выбор Плоти определяет тебя в преториев – стражей Обители и личной гвардии Превосходительства и Храмового Совета. Их задача – оберегать Обитель и территорию Храмовых Земель от нападения из вне, держать осаду, а также патрулировать помещения Храма Матери в ночное время.
Этот этап олицетворяет Выбор Матери – жертву, которую она принесла ради спасения своего легиона, разбитого в сражении с жестокими варварами Восточных Пустошей. Армия отступала, и, зная, что еретиками нужна только она и ее Дитя, Матерь приказывает командующим когортами – капитану-инквизиторию Логрену и капеллану Калавию – отходить без нее. Логрен впоследствии отказался от своего имени и нарек себя новым. Теперь все его знают как Превосходительство. А Калавий так и остался на прежнем месте, хотя легиона уже фактически не существовало. Он стал судьей и палачом священного огня Очищения. Участь же Матери и Дитя были не завидны – она была ранена в бедро и ей пришлось наблюдать, как еретики-каннибалы убивают и съедают Дитя (по хроникам ее сыну на тот момент было тридцать три года), после чего она сама истекает кровью и умирает. Отсюда и слова молитвы, которые определены в Выборе – Кровь Матери и Плоть Дитя, пожертвованные ими ради сохранения дела Ордена на Пути Очищения.
Весь период обучения занимает шестьдесят лет. И эти шестьдесят лет Белфард провел в тренировках, походах и молитвах. Он прошел тот же Путь, что прошла Матерь, но едва ли смог обрести ту же святость. Наоборот, он сделал его черствым и безучастным. Во время Воззвания он наблюдал совсем не то, о чем им твердили учителя. Дикие, жестокие и безмозглые дикари – вот характеристика жителей Пустошей, которую им давал Калавий и прочие. Да, они были дикими, жестокими и невежественными. Но они были живыми людьми, иногда абсолютно беспомощными. Преступлением многих было лишь то, что они жили на границах Обитаемых Земель. Хотя, разумеется, попадались и редкие ублюдки, чьими любимыми занятиями было жрать друг друга, грабить, убивать, насиловать и заниматься инцестом. Этих было абсолютно не жаль. Но вот другие…
Раньше продолжительность жизни людей была в среднем шестьдесят-семьдесят лет. Но с появлением гена Фокенау – названного в честь открывшего его ученого, который иначе называл его Геном Ассов – примерно за сорок лет до Утраты, треть населения планеты фактически стала бессмертной. Наверняка это неизвестно, поскольку это предположение строится лишь на том принципе, что ни один из обладателей данного гена с момента его открытия не умер естественной смертью. Видимо поэтому ученый называл его по-другому – Геном Асов – древних и могущественных богов северных земель, наделенных долголетием, но все же не бессмертием.
Печально то, что именно благодаря этому открытию и произошло тотальное перенаселение. Из-за чего начались ядерные войны, которые привели к бесплодию у большей части населения Земли. Природа всегда умела восстановить баланс, и в этот раз она сделала это руками самих людей.
«Да, пожалуй, в этом Калавий был прав», – с такими мыслями Белфард встречал утро.
Конечно же, он был носителем гена Фокенау, как и все монахи и храмовники Обители. Однако в сравнении с Превосходительством и Калавием, лично знавших Матерь, Белфард чувствовал себя на их фоне совсем еще мальчишкой.
В келью постучали. Белфард вздрогнул от неожиданности. Как и всякий раз, ожидая чего-то неприятного, его мозг отказывался объективно оценить время. Сон так и не посетил его в эту ночь, ограничившись лишь образами, всплывавшими на горизонте бокового зрения. Он не помнил, как они выглядели, но ничего приятного они не сулили.
Едва ли солнце справлялось лучше луны, пытаясь пробиться сквозь этот нагар на окне. Он заставил подняться свое окаменевшее тело и подойти к двери.
– Кто там? – спросил Белфард.
Ответом было молчание.
«Идиот, конечно же никто тебе не ответит».
Он открыл дверь и вгляделся в посетителей. Делаф и Скотти. Эти двое вечно, как испуганные щенки, таскались друг за другом. Они начали обучение позже Белфарда и проходили этап Воззвания. Судя по всему, сегодня была их очередь прислуживать в Обители. Делаф был высокий и худой как жердь, с длинными прямыми волосами, а его плоскими ладонями он мог бы обхватить себя вдоль талии, и его пальцы при этом еще оставались бы висеть в воздухе безвольными макаронинами. Скотти был широкий, коренастый, невысокого роста и коротко стрижен.
– Приветствую вас, братья. Да прибудет с нами Матерь и Дитя, – от голоса Белфарда несло нескрываемой иронией.
Оба практически одновременно кивнули. Они не заметили в словх Белфарда издевки. Белфард всегда пытался быть саркастичным, когда нервничал.
– Кровью и Плотью, – сказал Белфард с хитрой кривой улыбкой
По традиции нужно было повторить знамение, но обет молчания в Час Одиночества нарушать было нельзя. Делаф и Скотти переглянулись. Потом посмотрели на Белфарда своими щенячьими глазами. И снова переглянулись.
Белфард поднял подбородок и звучно захохотал.
– Чертовы идиоты, – сквозь смех выдавил он. – Ей богу, если бы вы не были такими милахами, я бы спустил вас с этой лестницы до самой трапезной.
Скотти насупился, а рот Делафа растянулся в идиотской улыбке.
– Я смотрю вы с дарами от самого Превосходительства. Как поживает Его Святейшество? О, прошу прощения, вам же не положено со мной говорить, – он уже сам начал уставать от этих шуток, но вид их озадаченных лиц приводил доставлял ему удовольствие.
«Какого хрена меня расперло на эти шутки?! Можно подумать, через час меня не будут терзать в Зале Выбора, а Его Святейшество не будет трясти меня за грудки, требуя сделать Выбор, пока я, как эти идиоты, буду стоять как истукан, не в силах вымолвить и слово».
Монахи продолжали пялиться на него, застыв на месте.
– Разрази вас гром, вы так и будете стоять?! – выкрикнул Белфард.
Оба резко подскочили, так, что Делаф едва не перевернул поднос с едой, а Скотти расплескал часть воды из кувшина с водой для умывания.
Белфард снова засмеялся.
– Одно слово, милейшие идиоты. Хотя нет… Получилось два слова!
Пока он корил себя за приступы неуместного веселья, двое гостей перепутали местами предметы, которые несли для посвящающегося – Делаф поставил поднос на пол, а Скотти кувшин на стол. Белфарда снова разобрал истерический смех.
– Вы ставите меня перед тяжелейшим Выбором, ребята! – взглянув на эту картину, произнес монах. – С одной стороны, мне хочется выбрать Кровь и поскорее уехать отсюда карать грешников и еретиков, чтобы не видеть ваши рожи. Возможно меня даже застрелят, и мне не придется сюда периодически возвращаться. Но с другой стороны, выбери я Плоть, останусь здесь с вами, чтобы тридцать лет, каждый день, с превеликим удовольствием, колотить вас… В любом случае, дайте мне одно обещание – чтобы я не выбрал, вы потом выберете обратное, и тогда нам всем будет спойненько-приспокойненько. А теперь сделайте одолжение, убирайтесь, а?
Обоих сдуло как ветром. На самом деле Белфард пользовался своим положением. Он был без пяти минут храмовник, а значит выше их по положению. Если бы он полез с ними в драку, то, скорее всего, они отделали бы его не хуже славного капеллана Калавия.
Он наспех умылся. На подносе лежало яблок, тарелка со сливочным маслом, кусок хлеба и ломтик отваренной говядины. К еде Белфард не притронулся.
В дверь снова постучали. Открыв дверь, Белфард обнаружил за ней Калавия и Морана. Ночное беспокойство Калавия как рукой сняло. Он был холоден и спокоен. Во взгляде читалось недовольство.
«Щенки пожаловались папе псу. Думаю, он их не слабо за это оттаскал их за хвосты. Оттаскал бы и меня, но сегодня я неприкосновенен».
В уголках губ Морана читалась ухмылка. С тех пор, как он, Калавий и Белфард разделили тайну о свиноподобности Превосходительства, она не сходила с его лица. Этот латентный шантаж раздражал Белфарда. Он всегда ненавидел Морана. Та фраза, которую он бросил ему в адрес Его Святейшества была связана только с тем, что Моран в тот день бесконечно зудел с соседом по скамье о величии и неповторимости Превосходительства. Белфард даже иногда думал, что недолюбливает Превосходительство только из-за него.
Моран, так же как и Белфард, направлялся на церемонию Посвящения. Он уже был облачен в серебряный доспех с гербом Ордена – Последней слезой Матери на фоне голубой розы. На плече отсутствовал знак фракции, к которой ты принадлежишь. Его наносили ювелиры уже после того, как ты сделал Выбор. На бедре висели инкрустированные топазами пустые ножны.
Они прошли по коридору и спустились по крутой лестнице на этаж, где проводились церемонии. Внизу их уже ждал командующий преториев Вар. По традиции, на церемонию посвящения учеников провожали капитаны обеих фракций, но поскольку капитан-инквизиторий Аргус был сейчас в походе на Северные пустоши, его подменял капеллан Калавий.
Рядом с Варом стоял его оруженосец. Левее возвышалась стойка для лат, на которой поблескивали доспехи Белфарда – его будущая кожа на всю оставшуюся жизнь. Он и раньше носил броню, когда был наблюдателем в походах, но она была легче и надевалась скорее как мера предосторожности, поскольку монахи в битвах не участвовали.
Оруженосец Вара – Бомо – снял со стойки доспех и начал облачение. Застегнув последние ремни и отдернув латы вниз, чтобы проверить их фиксацию, оруженосец, довольный своей работой, отошел в сторону. Белфард, в свою очередь, снял со стойки ремень, на котором были закреплены пустые ножны. В отличие от ножен Морана, цвета состаренной меди и украшенных прозрачно-голубыми камнями, ножны Белфарда были серебристыми, а красоту их венчали черные, словно бездна, агаты.
Вар и Калавий встали напротив посвящаемых. На плече Вара была выгравирована эмблема его фракции – крепостная стена, над которой восходит солнце. На стену была нанесена надпись «VISCERA». На доспехе Калавия значилось другое изображение – огненные языки, пожирающие голову язычника. На лбу язычника, открывшего рот в агоническом вопле, значилась надпись «SANGUIS». На груди справа у обоих был герб Ордена – Последняя слеза Матери.
Калавий взглянул на Вара. Тот кивнул и повернулся к Белфарду и Морану. Калавий начал речь.
– Час Одиночества окончен! – торжественно сказал капеллан. – Сегодня вы будете приняты в наши ряды и станете нашими братьями. Вот уже три столетия мы принимаем в наши ряды новых храмовников. Женщины, с которыми вы возлегли, дали потомство лишь одному из вас. Моран, твоя дочь жива и здорова в Храме Матери. Недавно она отметила свое совершеннолетие – тридцать три года – и в отличие от Дитя, продолжает жить. Благодари за это Матерь, ибо это ее жертва дает ей сегодня дышать!
– Я благодарю Матерь за ее дар и за ее жертву! – ответил Моран.
– Независимо от того, какой Выбор будет сделан, – продолжал Калавий, – Вы послужите нашему общему делу. Триста лет прошло, а реки крови продолжают литься, потому что мир не хочет меняться. Ему нужно Очищение, которое принесем мы. Кровью или Плотью – вот ваш Путь. Иной Выбор – путь трусости, невежества и могильных костей в пламени Очищения. Восславим же Матерь, даровавшую нам жизни своей жертвой!
«Кровью и плотью!» – эхом пронеслось по коридору.
Вар сделал шаг вперед.
– Идите за мной! – пролаял командным голосом командующий преториев. – Сейчас вы предстанете перед Храмовым Советом. Помните все, чему вас учили, и делайте и говорите только то, что вас просят.