Адонис

– Вы, с-сучьи отродья, наверное, думаете себе там, внутри ваших извращённых сучьих зэковских мозгочков, при этом ещё и мерзенько так похихикивая, зачем, мол, этот дебильный долбодятел заставил нас стоять, словно стадо баранов, и слушать его дебильную речугу? – полковник, заложив руки за спину, не торопясь ходил перед строем заключённых, и в мёртвой тишине его зычный голос с отработанно чёткой дикцией проникал, казалось, до самых печёнок вытянувшихся по струнке мужчин.

А ещё бы им не вытянуться в эту самую струнку!

Пятьдесят десантников, в полном обмундировании, и с пушками, заряженными резиновыми пулями, окружали шеренгу из тридцати зэков, и только что «привели в подобающее состояние» восемь немаленьких ребят, которые имели глупость не делать того, что делали остальные двадцать два. То есть – стоять, вытянувшись по стойке смирно, и молча слушать «речугу».

Эванс покосился: точно, Рикер до сих пор боится утереть рот, с угла которого всё ещё течёт струйка крови, а на земле тюремного двора перед «выделывавшимся» белеют пять из его своих, то есть – натуральных, зубов. Да и Хольм предпочитает теперь помалкивать, а не отпускать затасканные остроты и циничные приколы: отбитые почки мало способствуют желанию «повыдрючиваться», и «тупо поострить», как это безобразие обозначил полковник.

Выглядел полковник… Как полковник: заправленные в надраенные до блеска десантные полусапоги камуфляжные брюки, планка с орденами на кителе, коротко стриженный ёршик волос на круглой голове. Бирка с фамилией на накладке кармана. Хотя лексика, как невольно отметил про себя Эванс, не совсем «уставная». Как и стиль «подачи материала». Да и ладно. Слушать, если он хочет сохранить здоровье, придётся. А то вдруг козлу-«долбодятлу», как уже случилось, придёт в голову проконтролировать, как усваивается материал, заставив «повторить то, что он только что сказал». На этом погорел Слаттер: правое ухо ещё кровоточит, рубаха на плече пропиталась кровью насквозь, и барабанная перепонка наверняка выбита. Но внимание к своей «речуге» полковник однозначно привлёк.

– Ну так я вам сейчас мигом всё объясню, раздолбаям штатским. Разжую, и в уши положу, выражаясь культурно. А тебе козёл – в ухо. – тычок указующим перстом в изо всех сил сжавшего челюсти бледного Слаттера, – Дойдёт даже до того дерьмового механизма, что заменяет вам так называемый мозг. – полковник остановился, наконец, перед Парком, стоявшим почти в центре шеренги, и покачался: с носков на пятку, и обратно. Парк, наученный примером остальных восьми в той или иной степени пострадавших, виду не подал, что видит это – так и продолжал стоять ноги вместе, носки разведены, руки – по швам, пристально уставившись в точку на пять дюймов выше правого плеча невысокого начальственного сволоча. По-видимому, такое поведение удовлетворило полковника, и он воздержался от нового приказа своим: «Ну-ка, навести порядок! И поставить всех так, как положено стоять перед офицером!»

– Так вот, отребье человеческих отбросов. Скоты, прославившиеся асоциальным и противозаконным поведением. Худшие из худших. Отбракованное, вы…ранное и выблеванное обществом д…мо. Смертники и получившие больше двух пожизненных. У вас есть шанс. – Эванс мысленно подкатил глаза к ослепительно голубому небу, с которого беспощадное полуденное солнце палило так, что, казалось, плавились мозги: ну точно! Сейчас попытаются вербовать. Дебилов в отряд первопроходцев. Или первопоселенцев.

А на …й бы им это надо?!

Ведь из таких «добровольцев», или первопоселенцев, или разведчиков выживают не больше одного-двух из каждого десятка! Полковник, однако, хоть и прекрасно понимал, что сейчас над ним не прикалывается (Мысленно – понятное дело!), или не посылает на … (Тоже, естественно, про себя!) только совсем уж тупой, продолжал как ни в чём не бывало:

– Шанс на жизнь. И освобождение. С полным снятием всех обвинений, и прекращением ваших дел. Наше Государство, так сказать, вернёт вам ваше так называемое доброе имя и восстановит во всех правах, если вы… Сами уже догадались.

Согласитесь отправиться на Адонис. И продержитесь там больше месяца.

В-смысле, останетесь в живых.

Технически и в организационном плане это будет выглядеть так: добровольцев в полном обмундировании и с огромным боезапасом расходуемых средств, то бишь – патронов, гранат, батарей для лазеров, и напалма для плазменных пушек… ну, плюс, разумеется, вода и пайки на месяц – посадочный модуль выгружает на плацдарме. Форпост, вполне пригодный для жилья и адекватной обороны, там имеется. Со всем современным оружием. Стационарным.

Вы месяц отстреливаетесь, или там, отсиживаетесь, затаившись в железобетонном укрытии – это дерьмо полностью на ваш вкус: кому как больше понравится! – а через месяц посадочный модуль опускается в том же месте, в тот же, как говорится, час, и забирает того, кто умудрился выжить.

И этот козёл – или козлы! – получает то, что я обещал. То есть, свободу, освобождение от всех обвинений и претензий со стороны нашего государства, и ещё пятьдесят тысяч зелёненьких на счету в Федеральном Банке. Плюс возможность служить, если возникнет такое желание, в моём спецподразделении. – полковник провёл рукой, обозначая неулыбчивых и сосредоточенно хмурящихся солдат, окружавших шеренгу неподвижно внимавших мужчин в традиционно полосатых робах.

– А чтобы как-то подогреть ваше желание вступить, так сказать, в ряды добровольцев, убийцы вы и насильники хреновы, я приказал местному начальству всех, кто останется, ну, то есть, не «вступит», промариновать этот же месяц в карцере. В полной темноте. И без пищи. Только с водой – ха-ха. И приговоры ваши, ессно, останутся в силе.

Полковник вновь перевалился с носка на пятку, и обратно, но желающих сказать что-либо, или хотя бы пошевелиться почему-то не нашлось.

– Ага. Дошло, стало быть. – довольно констатировал плотоядно ухмыльнувшийся профессиональный гад, – Тогда приступим к промежуточной, так сказать, предварительной, стадии «набора». Может, у какого-нибудь идиота есть вопросы?

Эванс поднял руку.

– Да, заключённый двести пятьдесят три дробь ноль восемнадцать? – полковник демонстративно обратился к Эвансу не по имени, хотя оно крупно значилось на бейджике, вытатуированном на лбу зэка, а по номеру, нашитому на одежде.

– Господин полковник. Сэр. – Эванс поспешил добавить это «сэр», увидев боковым зрением, как к нему быстро делает шаг один из полковничьих архаровцев, уже замахиваясь прикладом универсальной винтовки. – Вопрос такой. Какой там климат? На Адонисе. Ну, я имею в виду, нужна ли там тёплая одежда, или наоборот – придётся носить шорты?

– Хм-м… Хороший вопрос. – полковник поправил наушник в ухе, через который ему сейчас явно кто-то как раз описывал, какой именно климат на этом самом Адонисе. Чуть поморщился, словно ему что-то попало в больной зуб, – Отвечаю. Климат – точно такой же, как здесь. На Земле. В тропических широтах. То есть – тепло и влажно. Ходить можно в одной рубашке и камуфляжных, тьфу ты – просто штанах. Плюс десантные полусапоги – там полно мелких клопов и прочих кусачих насекомых в подстилке джунглей. И в почве. Но лучше всё же всегда носить бронекомбез. Стандартный. Он входит в базовую комплектацию вещпакета каждого добровольца.

– Благодарю, сэр. – Эванс решил заткнуться и больше не выделываться. Он узнал, что променять шило на мыло, в-принципе, можно. С другой стороны, ему-то точно терять нечего. Он, Хейзинга, Локус, Рикер и ещё трое – смертники. Казнь состоится, как только дойдёт очередь. То есть, у него – года через два.

Два года жизни.

Впрочем, разве жизнь в тюряге, да ещё в Американской тюряге особого назначения, со всеми её варварскими «обрядами и традициями», можно назвать жизнью?!

Но принять предложение…

Из всего арсенала современного оружия он хорошо владеет только ножом.

Вот ножом он и завалил тех идиотов-подростков из чёрно…опой шпаны, которые попытались «вытрясти» из него наличные… Да ещё в пылу «угара озверения», и «приступа расизма» как это дело обозначил прокурор, так изуродовал мерзкие рожи, что на опознании их родные матери и узнать-то смогли лишь с трудом!

А поддался слепой злобе и «состоянию аффекта», как это обозначал уже адвокат, потому, что подростки первыми спровоцировали его. А он был обкуренный. Что и показала оперативная экспертиза. А уже спецкомиссия из всяких приглашённых психологов-хренологов констатировала полную вменяемость и адекватность Эванса.

Ну, вот ему и выдали что причиталось. По законам штата Оклахома.

Руку поднял Рикер.

– Да, заключённый пятьсот пятьдесят два дробь сто тридцать шесть.

– Господин полковник, сэр! С кем придётся сражаться там… На Адонисе?

– А, вот вы о чём… Нет, не с человекообразными. А с мутировавшими муравьями, богомолами, скорпионами, и мокрицами. Кислорода там в атмосфере в полтора раза больше, чем здесь, и эти твари вырастают до поистине чудовищных размеров. Так что никаких этих новомодных «антропоморфных», гидроидных, или бестелесных электромагнитных форм жизни. Всё конкретно, просто, и доступно. Есть в кого стрелять!

– А договориться наши не…

– «Договориться» как, разумеется, пытались наши разведчики, и переговорщики, согласно стандартной предварительной Процедуре, не удалось. Враг не способен к разумному диалогу. А сразу пускает в ход свои клешни, жвала, и ядовитую фигню из соответствующих жал и отверстий! Так что «договориться» можно только хорошей разрывной пулей, выпущенной в лоб! Ну, или туда, где там у этих гадов мозги. Ещё вопросы?

Вопросов больше не оказалось. Полковник, сердито глянув в оба конца шеренги, отступил на шаг:

– Отлично. Отлично. Желающие стать добровольцами на перечисленных мною условиях – два шага вперёд!

Эванс аккуратно сделал два шага, косясь вправо и влево.

Так, Рикер, что понятно: его очередь на казнь дошла бы через пять месяцев.

И Парк.

Что было странно – у пожилого мужчины, убившего, насколько знал Эванс, жену с любовником, было всего-то два пожизненных – его ситуацию в суде признали подпадающей под определение «в состоянии аффекта». Однако ситуацию несколько подпортил тот факт, что у уже мёртвого «наставителя рогов» Парк оттяпал садовыми ножницами то, что и сподвигло его жену на…

Эванс хмыкнул: ну и тройка подобралась! Парк, всегда спокойный и чуть меланхоличный с виду, худощавый и уже чуть согнутый годами. Рикер, жилистый, живой и подвижный как ртуть, но не больше шестидесяти кило. И он сам: здоровущий плотный амбал. Лентяй и циник, но при этом в их новой «команде» самый молодой: почти парень…

Да и ладно – втроём, как ни крути, погибать веселей, чем вдвоём. Или одному.

Однако материал для размышления у Эванса появился: почему это Локус, очередь которого подходил бы через год с чем-то, не вызвался? Неужели знает что-то такое, что заставляет предпочесть крохотный, но – вот именно – шанс! – месяцу голодовки в темноте, и неизбежной смерти через год?! Конечно, Локус – мужик прожжённый, и повидавший, как говорится, виды, и уже близок к пятому десятку… Но что же он увидел, или узнал такого, что повлияло на его желание хотя бы… попробовать? Что-то такое, что не позволяет выменять гарантированный год жизни, пусть и в скотских условиях, на…

Пока лишь потенциальную, хоть и весьма вероятную, смерть через месяц?!

Полковник приосанился: похоже, даже не рассчитывал, что удастся кого-нибудь «вразумить»:

– Вы, трое, на выход! Остальным – выдайте, что положено, и – в кутузку!

Обернувшись через плечо, Эванс, уже почти вошедший в коридор, ведущий в контрольно-пропускной блок, откуда производилось и освобождение, и проводились свидания с родными-близкими, увидел, что не пожелавшим вступить «причиталось». Сорок оставшихся мордоворотов принялись избивать заключённых пудовыми кулаками, а упавших – и сапогами. Полковник же, очевидно посчитавший, что десяти архаровцев более чем достаточно для конвоирования всего троих безоружных, вышел в коридор первым.

Эванс не без мрачного злорадства отметил себе, что те, кто избивают зэков, делают это спокойно и методично, так, словно торопиться им некуда, и ту «работу», что им досталась, нужно сделать хорошо и качественно. Очевидно, производится такая демонстративная акция не без умысла – слухи о таком «наказании трусливых тварей» наверняка разойдутся по всем тюрьмам… Ну а сторожа и часовые на вышках и стенах по периметру внутреннего двора тюрьмы, отвернулись. И старательно делают вид, что очень интересуются тем, что происходит там, снаружи – в безбрежных песках чёртовой пустыни, на пятьдесят миль окружающей тюрьму со всех сторон, а не внизу, во дворе, затянутом сверху колючкой и укрытом перекрещивающимися лучами лазеров. И ничего предосудительного не происходит.

Чёрт. Похоже, полковник и правда – имеет право распоряжаться тут всем. В том числе и начальством… Впечатляет!

Через КПП прошли легко. Лейтенант, стоявший на вахте, отдал полковнику честь – Эванс, шедший первым, всего в пяти шагах за полковником, отметил буквально раболепный жест, которым начальник смены вскинул руку, и подобострастный, словно у любящей собаки, взор, сменившийся люто ненавидящим, как только полковник оказался к лейтенанту спиной. Было в этом взгляде и ещё что-то. Так смотрят, на, скажем, гиен. Или грифов-падальщиков…

Это тоже многое сказало Эвансу.

Можно подумать, это не полковник – при тюрьме, а тюрьма – при полковнике. И тот заходит сюда, словно к себе домой. Впрочем, может так и есть. Особенно, если, что почти наверняка, полковник состоит на службе хозяев, «спонсирующих», а фактически – кормящих весь персонал, и финансирующих всю работу этого специализированного так называемого госучреждения, и без денег которых всем заключённым из продуктов выдавали бы только кашу из отрубей или пшена. И воду. А так – всё-таки кормили ещё и картофельным пюре, и рисом. С рыбой. И поили чаем. И кофе.

И назывались эти «доброхоты»-спонсоры «Первый банк Содружества».

А входили в так называемое Содружество крупнейшие транснациональные корпорации. Отлично умеющие считать свои деньги. И вкладывавшие их в развитие межпланетной торговли. И добывающих отраслей промышленности на новоосваиваемых планетах. То есть – откуда-то вывозили золото, откуда-то – нефть, а кое-откуда – и алмазы. У каждой, или почти каждой планеты, до которой добирались разведчики земного Флота, находился какой-нибудь природный «ресурс», который или истощился на прародине, или… Или добывать его на этой планетке было дешевле!

Так что Эванс не обольщался насчёт «миссии», которую им на самом деле придётся выполнять. Мерзкая миссия.

Очищать и зачищать, или попросту охранять зону будущего, или уже построенного рудника, или прииска. Ну, или плантации. От сопротивляющихся захвату территории, или добыче ресурсов их недр, аборигенных форм жизни. Агрессивных и признанных «неразумными», и, соответственно, неспособными на «контакты высшего уровня». Ну, или, если рудник, шахта, плантация, или что там Содружеству нужно, уже функционирует – обеспечивать это самое бесперебойное функционирование. Защищая от нападений туземцев. И порчи имущества. Или предотвращения потрав…

Да, проблема этих самых туземцев ещё со средних веков решалась «цивилизованными» людьми просто. Если аборигены оказывались агрессивно настроенными, защищали свои земли, и сопротивлялись пришельцам – их нужно просто истребить. (Способ не столь важен – оружием ли, подбрасыванием ли заражённых смертельной болезнью одеял, или спаиванием алкоголем: методов, причём проверенных, – море!) Если настроены дружелюбно – обратить в христианство. Кто не захочет – заставить. Кто будет сопротивляться – прикончить. А способы… Смотри выше. Ну и всё прочее в этом же духе. Пока ситуация не станет такой, как с индейцами в любимой Америке.

С другой стороны – мокрицы и богомолы вряд ли действительно разумны. Так что – точно проходят по разряду «диких животных». И конвенция о Правах, равенстве, достоинстве и всём таком прочем на них не распространяется.

А в таких не грех и пострелять.

Да и с каких это пор «моралистические», «нравственные», и прочие «гуманные» проблемы истребления заведомых чужаков волновали лично его?!

Он и к «своим»-то, то есть – афроамериканцам, и разным понаехавшим, или понаплодившимся узкоглазым и желтомазым относился всегда, (Признаемся самому себе!) с глубочайшим отвращением и презрением, считая, что кроме песен-танцев, содержания забегаловок с «экзотической» едой, проституции, и прочего дуракаваляния на пособие, они больше ни на что не способны. Ну, разве что на вооружённый грабёж.

Полковник приостановился за порогом тюрьмы, явно ожидая, когда выведут троих добровольцев. Указал на пять чёрных джипов «Гранчерокки» с тонированными и наверняка бронированными стёклами:

– Ну-ка, по одному: в первый, второй и третий!

Эванс понял, что прецедент с малочисленностью «навербованного» личного состава – не исключение. И больше пяти человек так и так не ожидалось. (Ну, или лишних полковник сам бы «отбраковал»…) А ещё понял, что поговорить, и поделиться мыслями или сомнениями с остальными «добровольцами», похоже, уже не удастся.

Вплоть до самого момента высадки.

На Адонисе.

Обучение при всём желании нельзя было назвать ни долгим, ни тщательным.

Ему вогнали все навыки владения любым современным оружием и приёмы рукопашного боя через гипнопед.

Когда отключили чёртово устройство, и из черепа убрались сотни нанотрубочек-контактов, а с Эванса сняли, наконец, тяжёлый и жутко душный внутри колпак, голова буквально разламывалась: казалось, что сейчас из ноздрей потечёт раздувшийся и вскипающий от обилия новой информации, мозг!

Но мозг не потёк, вместо этого его просто вывернуло в предусмотрительно подставленное кем-то из полковничьих архаровцев зелёное пластиковое ведро, и Эвансу вроде как полегчало… Его почти нежно подхватили под белы ручки, наверняка отлично понимая, что сам он не то что сопротивляться, а и ноги передвигать в таком состоянии не сможет. Провели по белому коридору. Завели обратно в одиночку, и навстречу лицу услужливо метнулась тонкая, в два пальца, подушка…

Проснулся он от стука отщёлкнувшегося окошка в стальной двери: на поверхность его крышки с нарочито громким стуком поставили чашку с кашей и миску с супом. Он невольно поморщился – звуки после гипнопеда казались нарочито громкими.

Но традиции кормёжки, похоже, здесь – совсем как в любимой, и почти родной, тюрьме.

Тело не желало слушаться, и ноги на первых порах разъезжались, но встать и проковылять на заплетающихся два шага до этой самой двери пришлось: как ни странно, есть хотелось. Сколько же времени его на самом деле «обучали»?! И сколько он после этого валялся в отключке? Сутки? Час? Или…

Больше? Иначе с чего бы так съёжился пустой желудок?

Еда, надо признаться, привела его в себя. Ну, что вернее – те препараты, которые в неё наверняка добавили. Для его скорейшего «очухивания». Однако много размышлять и предаваться самоанализу на предмет что же он теперь знает, и насколько хорошо владеет оружием, или когда его отправят на чёртов Адонис, не удалось.

Едва покончил с едой, на пороге снова возникли архаровцы – десять человек!

Ух ты. Похоже, уверенность полковника в том, что курс – адекватно усвоен, и навыки рукопашного боя улеглись куда им положено было улечься, основана на фактах. Поэтому и эскорт столь солиден! Сержант, отличавшийся на вид только более злобным выражением колючих глаз, и звёздочкой на зелёном берете и нашивках, рявкнул:

– Заключённый! На выход!

Вот как. Никакой он не доброволец, а всё ещё – «заключённый».

Проезд в уже знакомом бронированном массивном джипе теперь от здания Обучающего Центра, как его обозначил полковник, до космодрома занял почти час. Всё лучше, чем те три, что ушли на проезд сюда от тюрьмы: уж больно неприятно было ощущать под рёбрами дула пистолетов, которые ретивые полковничьи холуи непримянули упереть ему в бока…

Сейчас пистолетов не было, как и настороженных взглядов. Поскольку он сидел в гордом одиночестве. Правда, не на удобном сиденьи в середине салона, а на жёстком подобии сиденья, скорее, похожем на ящик для патронов, в заднем, багажном, отсеке. Решётки на окнах из прутка – в его большой палец. Бронеплита борта – миллиметров семь, не меньше: постучал по ней, понятное дело… Солидно, ничего не скажешь.

И если б кто и собрался сбежать, то даже самый раступой «доброволец» понял бы, что уж не отсюда…

На космодроме его уже ожидали. Два других джипа мирно застыли в тени огромного, мерзко вонявшего кислотным топливом и горелой пластмассой, цилиндра, из чего Эванс сделал вывод, что остальных сотоварищей по несчастью уже привезли и загрузили. Сержант, загремев связкой ключей, отпер замок. Распахнул заднюю дверь. Осклабился:

– Пошёл! Вперёд! К трапу шагом марш!

Понимая, что вокруг космодрома точно такая же пустыня, как и вокруг тюрьмы, и пытаться сбежать куда-либо пешком, или спрятаться – ха-ха! – смысла никакого нет, Эванс двинулся к десятиметровому трапу – простой лестнице из карболюминиевых трубок, с перилами, упиравшейся верхним концом в чёрную прямоугольную дыру люка.

Подъём по подозрительно скрипящей и шатавшейся конструкции тем не менее прошёл гладко. Ну, почти: на десятой ступеньке он поскользнулся, и если б не перила, точно грохнулся бы с высоты трёх метров. Архаровцы, оставшиеся внизу, и провожавшие его сосредоточенно-хмурыми взорами, не прокомментировали. И даже не поржали. Из чего Эванс сделал вывод о чётко поставленной дисциплине. Впрочем, он сделал его и раньше. И желания вступить «в элитные ряды», даже если б удалось выжить, не испытывал никакого. Муштра, обязанности тюремщика, и воинская дисциплина – не для его характера. Начальства над собой он никогда не терпел.

Внутри корабля имелся ещё трап. Поднявшись по нему, Эванс обнаружил пятерых охранников – в форме экипажа, но с парализаторами. А поскольку смысла падать замертво и биться в конвульсиях он не видел, пришлось повиноваться приказу, и протопать в так называемую каюту – клетушку два на четыре шага, с койкой, и санузлом. Даже не прикрытым, или не отгороженным никакой ширмой.

– Ложитесь и пристегните ремень. – худой усатый офицер пониже среднего роста, явно бывший тут за главного, не стал пояснять для чего нужно это делать, а просто закрыл за собой дверь, оставив Эванса стоять у постели. Щёлкнул замок.

Эванс решил внять наказу: мало ли! А вдруг при взлёте будет болтать?

При взлёте болтало.

Это если сказать мягко. А вообще – трясло и колбасило так, словно он на крохотной шлюпке попал в самое сердце штормящего океана. Счастье ещё, что в еду ему, похоже, добавили и других соответствующих препаратов – да, он ощутил непривычный привкус! Но посчитав, что травить его новым «работодателям» теперь совершенно ни к чему, съел всё! Вероятно, поэтому почти и не тошнило.

Выход на орбиту занял, по его прикидкам, с полчаса – современные инверсионные двигатели позволяли бронированной малообтекаемой (Не то, что те – старые!) махине атмосферного модуля двигаться по «экономичной» траектории, сберегая для хозяев посудины дорогущее топливо, зато не слишком щадя нервы и здоровье находящихся внутри… Но кого и когда волновало самочувствие и нервы контрактников, находящихся на госслужбе, или пассажиров, взлетающих на казённой посудине?!

Наконец рывки и толчки прекратились. Тело наполнилось восхитительной лёгкостью, и если б не ремень, то запросто могло бы взлететь к подволку каюты. Однако насладиться невесомостью удалось не больше пары минут – похоже, пилот оказался ассом, и ввёл капсулу спускаемого модуля в чрево межзвёздного транспорта быстро и аккуратно.

Эванс почувствовал новые толчки, и снова навалилось ускорение – на этот раз не меньше трёх «же». Но хотя бы – стабильное, без рывков и скачков, словно забрался на сбрендившего мустанга… Но он не стал беспокоиться по этому поводу – что ему, вполне себе тренированному – три «же»: он – не изнеженная и избалованная богатая женщина, из-за которых разгон пассажирских и круизных межзвёздников происходит вдвое дольше.

Теперь можно было и «попредаваться развлечениям» – то есть, рассмотреть подробно подволок (звёздные экипажи предпочитают терминологию моряков) и те части стен, которые оказались в пределах видимости. Ну, белые, ну крашенные… В одном из углов какой-то юморист изобразил, процарапав краску до металла стены чем-то острым, крышку гроба с крестом над ней. Эванс иронию вполне заценил. Но, если честно, особо не расстроился – вот уж чего там, позади, было не избежать – так это как раз именно такого исхода. Причём – не на кладбище, как положено нормальным людям, а – в жерле кремационной печи…

Ну вот не любит так называемое демократическое и цивилизованное Общество таких агрессивных и асоциальных типов с уклоном в расизм!